Его руки отрывисто жестикулировали в воздухе, отмечая траектории внутренних столкновений в машине, в которую врезался Сигрейв; он четко представлял, как эта второстепенная работница телевидения ударилась о приборный щиток.
Позже я осознал, что расстроило Воана больше всего. Его огорчила не смерть Сигрей-ва, а то, что этим столкновением Сигрейв, все еще одетый в костюм и парик Элизабет Тейлор, отнял у Воана реальную смерть, которую тот припас для себя. После этой аварии актриса была уже мертва в его сознании. Все, что теперь оставалось Воану, формально обозначить время, место да отверстия в ее плоти для бракосочетания с ним, которое он уже отпраздновал у кровавого алтаря машины Сигрейва.
Мы пошли к «линкольну». Воан открыл пассажирскую дверь, глядя на меня так, словно он впервые увидел меня отчетливо.
– Эшфордская больница, – распорядился он. – Они отвезут Сигрейва туда, когда вырежут его из машины.
– Воан… – я пытался подобрать слова, которые могли бы его успокоить, хотел взять его за бедро, провести пальцами по его губам. – Мы должны сказать Вере.
– Кому? – глаза Воана моментально прояснились. – Вере… она уже знает.
Он вытащил из кармана замусоленный прямоугольник шелкового шарфа, осторожно расстелил его между нами на сиденье. Посередине лежал треугольник запятнанной кровью серой кожи, засыхающая кровь была еще ярко-алой. Воан с видом экспериментатора прикоснулся к крови кончиками пальцев, поднес их к губам и облизал. Он отрезал этот кусочек от переднего сиденья «мерседеса», где между ног женщины расцвела кровь, вытекшая из ран на ее животе.
Воан зачарованно смотрел на этот клочок дерматина. Он лежал между нами, как священная реликвия, как часть руки или берцо-вой кости. Для Воана этот кусочек кожи, столь же очаровательный и пикантный, сколь пятна на плащанице, таил в себе все магические силы современного мученика автострад. Эти драгоценные квадратные дюймы прижимались ко влагалищу умирающей женщины и были запятнаны кровью, расцветшей на ее израненном половом отверстии.
Я ждал Воана у входа в больницу. Он побежал в отделение скорой помощи, игнорируя крики проходившего мимо санитара. Я сидел в машине возле ворот, размышляя, не здесь ли ждал меня Воан со своей камерой, когда привезли мое израненное тело. В этот момент, вероятно, умирала раненая женщина, ее кровяное давление падало, органы наливались застывающими жидкостями, тысячи замерших артериальных клапанов заблокировали реки ее кровеносной системы. Я представил себе, как она лежит на металлической кровати в реанимационной палате, ее окровавленное лицо с перебитой переносицей напоминает маску, которую надевают в День всех святых. Я представил себе графики, отображающие падение температуры в ее заднем проходе и влагалище, угасающие показатели нервных функций, мысленно увидел, как опускается финальный занавес ее гибнущего мозга.
По тротуару к машине шел офицер дорожной полиции, очевидно узнав «линкольн». Увидев за рулем меня, он прошел мимо, но я успел насладиться моментом, когда меня перепутали с Воаном; в глазах полицейского отразились образы преступления и насилия. Я подумал о разбитых машинах на месте столкновения и о Сигрейве, умирающем во время своего последнего кислотного путешествия. В момент столкновения с этим обезумевшим каскадером телеведущая осознала, что это было ее последнее шоу, и она отпраздновала бракосочетание своего тела со стилизованными контурами приборной панели и лобового стекла, своей элегантной позы с безжалостными соединениями рушащихся перегородок.
Я представил себе замедленное воспроизведение этой аварии, такое, как мы видели в лаборатории дорожных исследований. Я видел ведущую в столкновении с приборной панелью, рулевую колонку, сгибающуюся от удара ее грудастого туловища; тонкие руки, знакомые по сотням телеигр, оставляют себя по частям на металле пепельницы и переключателей; самодовольное лицо, идеализированное сотнями крупных планов при самом выгодном и ярком освещении, бьется о верхний полукруг руля; переносица трескается, верхние резцы проваливаются сквозь десны и впиваются в мягкое небо. Изуродовав и убив ее своими руками, сталкивающиеся технологии тем самым короновали ее, освятили неповторимые конечности, черты лица, жесты и оттенки кожи. Каждый из свидетелей унес с места аварии образ насильственной транс-формации этой женщины. В комплексе ран ее сексуальность сплавилась с жесткой автомобильной технологией. Каждый из зрителей объединит в своем воображении нежную ткань своих слизистых оболочек, свои эрогенные ткани с ранами этой женщины, прочувствовав все – посредством автомобиля – через последовательность стилизованных поз. Каждый мысленно прикоснется губами к этим кровоточащим отверстиям, прижмется переносицей к ранам на ее левой руке, веком – к обнаженному сухожилию ее пальца, кожей возбужденного члена к изорванному ущелью ее половых губ. Автокатастрофа сделала возможным это финальное и долгожданное единение телезнаменитости с ее аудиторией.
Последний отрезок времени, проведенный с Воаном, неотделим в моем сознании от возбуждения, которое я испытывал, думая об этих воображаемых смертях, от удовольствия быть рядом с Воаном и полностью принимать его логику мышления. Странно, но Воан оставался подавленным, разбитым и безразличным к моему успешному обращению в его горячие последователи. Когда мы завтракали в придорожных закусочных, он кормил свой изрубцованный рот амфетаминовыми таблетками, но эти стимуляторы цепляли его только позже, днем, и тогда он начинал понемногу оживать. Может быть, мир Воана распадался? Я уже чувствовал, что доминирую в наших взаимоотношениях. Не нуждаясь в инструкциях Воана, я прослушивал по радио переговоры полиции и скорой помощи, мча тяжелую машину по дорогам в поисках свежих нагромождений транспортных средств.
Наши действия становились все более слаженными, словно мы были квалифицированными ассистентами хирурга, фокусника или клоуна. Давно позабыв об ужасе и отвращении при виде этих изувеченных жертв, оше-ломленно сидящих на траве возле своих машин в рассеивающемся утреннем тумане или пришпиленных к приборной доске рулевой колонкой, и я, и Воан испытывали чувство профессиональной отстраненности, в которой угадывались первые черты некой истинной вовлеченности. Мои ужас и отвращение, вызванные этими отталкивающими травмами, уступили место полному приятию идеи, провозглашающей, что перевод этих ран на язык наших фантазий и сексуальных ассоциаций является единственным способом оправдания страданий и смерти этих жертв. Вечером, после того как Воан увидел эту женщину с тяжело травмированным лицом, он едва не удушил стоящую перед ним на коленях немолодую проститутку с серебристыми волосами, десять минут не позволяя ей вынуть член изо рта. Он яростно сжимал руками ее голову, не позволяя ей двигаться, пока у девицы изо рта не закапала, как из крана, слюна. Медленно проезжая по темнеющим улицам среди особ-няков южнее аэропорта, я смотрел через плечо, как Воан двигает женщину по заднему сиденью, подталкивая ее своими сильными бедрами. К нему вернулись неистовство и сила. После его оргазма женщина тяжело откинулась на сиденье. Сперма капала с ее губ на влажный винил под его яичками, а она пыталась отдышаться, вытирая с его члена следы рвоты. В ее лице я увидел орошенное семенем Воана израненное лицо разбившейся за рулем женщины. На сиденье, на бедрах Воана, на руках этой немолодой проститутки поблескивали опаловые капли спермы, меняясь в цвете от красного до янтарного и зеленого в ритме светофоров, несущихся мимо нас сквозь ночной воздух автострады. Я посмотрел на вечернее небо, и мне показалось, что сперма Воана омыла весь ландшафт, питая моторы, электрические цепи, личные устремления, орошая малейшие движения наших жизней.
Именно этим вечером я увидел первые раны, которые сам себе нанес Воан. На бензоколонке на Западном проспекте он нарочно зажал руку в двери машины, повторяя раны на руке молодой женщины-портье, пострадавшей от сильного бокового удара на стоянке своей гостиницы. Он еще раз захлопнул дверь, углубляя ранки на суставах. Снова начали открываться шрамы на его коленях, зажившие больше года назад. На потертой ткани джинсов проступили кровавые точки. Красные следы появились на защелке «бардачка», на нижнем ребре радиоприемника и на черном пластике двери. Воан подзадоривал меня, чтобы я ехал быстрее, чем позволяли улицы вокруг аэропорта. Когда мне приходилось резко тормозить на перекрестках, он нарочно позволял своему телу скользить вперед, навстречу удару о приборную панель. Кровь, капая на сиденье, смешивалась с высохшей спермой, темными точками отмечала мои руки, вертящие руль. Его лицо было бледнее, чем когда бы то ни было, как неспокойный зверь он метался по кабине в нервных бессильных припадках.
Эта перевозбужденность напомнила мне, как я сам за несколько лет до этого долго оправлялся от кислотного путешествия, когда в течение нескольких месяцев после него у меня было ощущение, что в мозгу в какой-то момент открылась адская дыра, что в какой-то ужасающей катастрофе обнажилась вся нежная ткань мозга.
Моя последняя встреча с Воаном – кульминация долгой карательной экспедиции в мою нервную систему – состоялась неделю спустя, в холле под крышей Океанического терминала. В ретроспективе кажется несколько забавным, что этому стеклянному дому, дому полета и неопределенности, суждено было стать местом, откуда разошлись в разные стороны дороги наших с Воаном жизней и смертей. Воан никогда не выглядел более растерянным и неприкаянным, чем тогда, когда он шел ко мне между хромированными стульями и столами, а его отражение умножалось в стеклянных стенах. Испещренное оспинками лицо Воана и изможденная неуклюжая походка придавали ему вид фанатика-неудачника, упорно цепляющегося за свои поистрепавшиеся бредовые идеи.: Он остановился у стойки. Когда я поднялся его поприветствовать, он, казалось, не слишком затруднил себя тем, чтобы узнать меня, будто мы были мало знакомы и я вовсе не представлял для него интерес. Его руки блуждали по стойке, словно искали переключатели приборной панели, на пятнышки свежей крови, застывшей на костяшках его пальцев, падал свет. В течение шести дней до этого я беспокойно ждал его в офисе и в квартире, нетерпеливо глядя через окна на шоссе, сбегал вниз по лестнице, не дожидаясь лифта, когда мне казалось, что я видел его проносящуюся мимо машину. Просматривая колонки сплетен в газетах и журналах, посвященных телевидению, я пытался угадать, какую звезду экрана или знаменитость из мира политики мог выбрать для преследования Воан, чтобы скомпоновать в своем мозгу части воображаемой автокатастрофы. Переживания всех недель, проведенных с ним, привели меня в состояние все возрастающего неистовства, которое, как ни странно, смягчалось только присутствием самого Воана. Когда я занимался любовью с Кэтрин, в моих фанта-зиях возникал акт содомии с Воаном, словно только этот акт мог открыть мне шифры извращенных технологий. Воан ждал, пока я закажу ему напиток, глядя поверх взлетных полос на авиалайнер, поднимавшийся над западным краем аэродрома. Он позвонил мне тем утром – его голос был едва узнаваем – и предложил встретиться в аэропорту. Увидев его снова, проведя взглядом по его ягодицам и бедрам под поношенными джинсами, по шрамам вокруг рта и под подбородком, я ощутил сильное эротическое возбуждение.
– Воан… – я пытался втиснуть ему в руку коктейль. Он безмолвно и вопросительно кивнул. – Попробуй, хлебни. Завтракать будешь?
Воан не сделал ни малейшего движения к стакану. Он посмотрел на меня неуверенно, словно снайпер, оценивающий расстояние до цели, затем взял графин с водой и с минуту наблюдал за колеблющейся жидкостью. Когда он наполнил грязный стакан, оставшийся на стойке после предыдущего клиента, и жадно его выпил, я понял, что он приближается к открытой стадии кислотного восхождения. Он сжимал и разжимал ладони, проводил кончиками пальцев по губам. Я следил, как он проходит этот этап возбуждения и тревоги. Его взгляд блуждал по стеклянным стенам, фиксируя в воздухе пылинки, движущиеся в расплавленном свете.
Неуверенной походкой, словно сверхосторожный лунатик, он направился к своей машине, припаркованной на пятачке возле аэропорта. Он вглядывался, переживая, в отдельные кусочки неба – я уже знал это его состояние и хорошо помнил, – в эти пограничные стены света, которые за секунду превращают бриллиантовый летний полдень в свинцовый вечер зимы. Сидя на пассажирском месте «линкольна», Воан погрузился в ткань обшивки сиденья, словно обнявшей его раны. Он смотрел, как я вожусь с зажиганием, слабо посмеиваясь над рвением, с которым я пытался завести машину, и уже признавая собственное поражение и мою власть над ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Позже я осознал, что расстроило Воана больше всего. Его огорчила не смерть Сигрей-ва, а то, что этим столкновением Сигрейв, все еще одетый в костюм и парик Элизабет Тейлор, отнял у Воана реальную смерть, которую тот припас для себя. После этой аварии актриса была уже мертва в его сознании. Все, что теперь оставалось Воану, формально обозначить время, место да отверстия в ее плоти для бракосочетания с ним, которое он уже отпраздновал у кровавого алтаря машины Сигрейва.
Мы пошли к «линкольну». Воан открыл пассажирскую дверь, глядя на меня так, словно он впервые увидел меня отчетливо.
– Эшфордская больница, – распорядился он. – Они отвезут Сигрейва туда, когда вырежут его из машины.
– Воан… – я пытался подобрать слова, которые могли бы его успокоить, хотел взять его за бедро, провести пальцами по его губам. – Мы должны сказать Вере.
– Кому? – глаза Воана моментально прояснились. – Вере… она уже знает.
Он вытащил из кармана замусоленный прямоугольник шелкового шарфа, осторожно расстелил его между нами на сиденье. Посередине лежал треугольник запятнанной кровью серой кожи, засыхающая кровь была еще ярко-алой. Воан с видом экспериментатора прикоснулся к крови кончиками пальцев, поднес их к губам и облизал. Он отрезал этот кусочек от переднего сиденья «мерседеса», где между ног женщины расцвела кровь, вытекшая из ран на ее животе.
Воан зачарованно смотрел на этот клочок дерматина. Он лежал между нами, как священная реликвия, как часть руки или берцо-вой кости. Для Воана этот кусочек кожи, столь же очаровательный и пикантный, сколь пятна на плащанице, таил в себе все магические силы современного мученика автострад. Эти драгоценные квадратные дюймы прижимались ко влагалищу умирающей женщины и были запятнаны кровью, расцветшей на ее израненном половом отверстии.
Я ждал Воана у входа в больницу. Он побежал в отделение скорой помощи, игнорируя крики проходившего мимо санитара. Я сидел в машине возле ворот, размышляя, не здесь ли ждал меня Воан со своей камерой, когда привезли мое израненное тело. В этот момент, вероятно, умирала раненая женщина, ее кровяное давление падало, органы наливались застывающими жидкостями, тысячи замерших артериальных клапанов заблокировали реки ее кровеносной системы. Я представил себе, как она лежит на металлической кровати в реанимационной палате, ее окровавленное лицо с перебитой переносицей напоминает маску, которую надевают в День всех святых. Я представил себе графики, отображающие падение температуры в ее заднем проходе и влагалище, угасающие показатели нервных функций, мысленно увидел, как опускается финальный занавес ее гибнущего мозга.
По тротуару к машине шел офицер дорожной полиции, очевидно узнав «линкольн». Увидев за рулем меня, он прошел мимо, но я успел насладиться моментом, когда меня перепутали с Воаном; в глазах полицейского отразились образы преступления и насилия. Я подумал о разбитых машинах на месте столкновения и о Сигрейве, умирающем во время своего последнего кислотного путешествия. В момент столкновения с этим обезумевшим каскадером телеведущая осознала, что это было ее последнее шоу, и она отпраздновала бракосочетание своего тела со стилизованными контурами приборной панели и лобового стекла, своей элегантной позы с безжалостными соединениями рушащихся перегородок.
Я представил себе замедленное воспроизведение этой аварии, такое, как мы видели в лаборатории дорожных исследований. Я видел ведущую в столкновении с приборной панелью, рулевую колонку, сгибающуюся от удара ее грудастого туловища; тонкие руки, знакомые по сотням телеигр, оставляют себя по частям на металле пепельницы и переключателей; самодовольное лицо, идеализированное сотнями крупных планов при самом выгодном и ярком освещении, бьется о верхний полукруг руля; переносица трескается, верхние резцы проваливаются сквозь десны и впиваются в мягкое небо. Изуродовав и убив ее своими руками, сталкивающиеся технологии тем самым короновали ее, освятили неповторимые конечности, черты лица, жесты и оттенки кожи. Каждый из свидетелей унес с места аварии образ насильственной транс-формации этой женщины. В комплексе ран ее сексуальность сплавилась с жесткой автомобильной технологией. Каждый из зрителей объединит в своем воображении нежную ткань своих слизистых оболочек, свои эрогенные ткани с ранами этой женщины, прочувствовав все – посредством автомобиля – через последовательность стилизованных поз. Каждый мысленно прикоснется губами к этим кровоточащим отверстиям, прижмется переносицей к ранам на ее левой руке, веком – к обнаженному сухожилию ее пальца, кожей возбужденного члена к изорванному ущелью ее половых губ. Автокатастрофа сделала возможным это финальное и долгожданное единение телезнаменитости с ее аудиторией.
Последний отрезок времени, проведенный с Воаном, неотделим в моем сознании от возбуждения, которое я испытывал, думая об этих воображаемых смертях, от удовольствия быть рядом с Воаном и полностью принимать его логику мышления. Странно, но Воан оставался подавленным, разбитым и безразличным к моему успешному обращению в его горячие последователи. Когда мы завтракали в придорожных закусочных, он кормил свой изрубцованный рот амфетаминовыми таблетками, но эти стимуляторы цепляли его только позже, днем, и тогда он начинал понемногу оживать. Может быть, мир Воана распадался? Я уже чувствовал, что доминирую в наших взаимоотношениях. Не нуждаясь в инструкциях Воана, я прослушивал по радио переговоры полиции и скорой помощи, мча тяжелую машину по дорогам в поисках свежих нагромождений транспортных средств.
Наши действия становились все более слаженными, словно мы были квалифицированными ассистентами хирурга, фокусника или клоуна. Давно позабыв об ужасе и отвращении при виде этих изувеченных жертв, оше-ломленно сидящих на траве возле своих машин в рассеивающемся утреннем тумане или пришпиленных к приборной доске рулевой колонкой, и я, и Воан испытывали чувство профессиональной отстраненности, в которой угадывались первые черты некой истинной вовлеченности. Мои ужас и отвращение, вызванные этими отталкивающими травмами, уступили место полному приятию идеи, провозглашающей, что перевод этих ран на язык наших фантазий и сексуальных ассоциаций является единственным способом оправдания страданий и смерти этих жертв. Вечером, после того как Воан увидел эту женщину с тяжело травмированным лицом, он едва не удушил стоящую перед ним на коленях немолодую проститутку с серебристыми волосами, десять минут не позволяя ей вынуть член изо рта. Он яростно сжимал руками ее голову, не позволяя ей двигаться, пока у девицы изо рта не закапала, как из крана, слюна. Медленно проезжая по темнеющим улицам среди особ-няков южнее аэропорта, я смотрел через плечо, как Воан двигает женщину по заднему сиденью, подталкивая ее своими сильными бедрами. К нему вернулись неистовство и сила. После его оргазма женщина тяжело откинулась на сиденье. Сперма капала с ее губ на влажный винил под его яичками, а она пыталась отдышаться, вытирая с его члена следы рвоты. В ее лице я увидел орошенное семенем Воана израненное лицо разбившейся за рулем женщины. На сиденье, на бедрах Воана, на руках этой немолодой проститутки поблескивали опаловые капли спермы, меняясь в цвете от красного до янтарного и зеленого в ритме светофоров, несущихся мимо нас сквозь ночной воздух автострады. Я посмотрел на вечернее небо, и мне показалось, что сперма Воана омыла весь ландшафт, питая моторы, электрические цепи, личные устремления, орошая малейшие движения наших жизней.
Именно этим вечером я увидел первые раны, которые сам себе нанес Воан. На бензоколонке на Западном проспекте он нарочно зажал руку в двери машины, повторяя раны на руке молодой женщины-портье, пострадавшей от сильного бокового удара на стоянке своей гостиницы. Он еще раз захлопнул дверь, углубляя ранки на суставах. Снова начали открываться шрамы на его коленях, зажившие больше года назад. На потертой ткани джинсов проступили кровавые точки. Красные следы появились на защелке «бардачка», на нижнем ребре радиоприемника и на черном пластике двери. Воан подзадоривал меня, чтобы я ехал быстрее, чем позволяли улицы вокруг аэропорта. Когда мне приходилось резко тормозить на перекрестках, он нарочно позволял своему телу скользить вперед, навстречу удару о приборную панель. Кровь, капая на сиденье, смешивалась с высохшей спермой, темными точками отмечала мои руки, вертящие руль. Его лицо было бледнее, чем когда бы то ни было, как неспокойный зверь он метался по кабине в нервных бессильных припадках.
Эта перевозбужденность напомнила мне, как я сам за несколько лет до этого долго оправлялся от кислотного путешествия, когда в течение нескольких месяцев после него у меня было ощущение, что в мозгу в какой-то момент открылась адская дыра, что в какой-то ужасающей катастрофе обнажилась вся нежная ткань мозга.
Моя последняя встреча с Воаном – кульминация долгой карательной экспедиции в мою нервную систему – состоялась неделю спустя, в холле под крышей Океанического терминала. В ретроспективе кажется несколько забавным, что этому стеклянному дому, дому полета и неопределенности, суждено было стать местом, откуда разошлись в разные стороны дороги наших с Воаном жизней и смертей. Воан никогда не выглядел более растерянным и неприкаянным, чем тогда, когда он шел ко мне между хромированными стульями и столами, а его отражение умножалось в стеклянных стенах. Испещренное оспинками лицо Воана и изможденная неуклюжая походка придавали ему вид фанатика-неудачника, упорно цепляющегося за свои поистрепавшиеся бредовые идеи.: Он остановился у стойки. Когда я поднялся его поприветствовать, он, казалось, не слишком затруднил себя тем, чтобы узнать меня, будто мы были мало знакомы и я вовсе не представлял для него интерес. Его руки блуждали по стойке, словно искали переключатели приборной панели, на пятнышки свежей крови, застывшей на костяшках его пальцев, падал свет. В течение шести дней до этого я беспокойно ждал его в офисе и в квартире, нетерпеливо глядя через окна на шоссе, сбегал вниз по лестнице, не дожидаясь лифта, когда мне казалось, что я видел его проносящуюся мимо машину. Просматривая колонки сплетен в газетах и журналах, посвященных телевидению, я пытался угадать, какую звезду экрана или знаменитость из мира политики мог выбрать для преследования Воан, чтобы скомпоновать в своем мозгу части воображаемой автокатастрофы. Переживания всех недель, проведенных с ним, привели меня в состояние все возрастающего неистовства, которое, как ни странно, смягчалось только присутствием самого Воана. Когда я занимался любовью с Кэтрин, в моих фанта-зиях возникал акт содомии с Воаном, словно только этот акт мог открыть мне шифры извращенных технологий. Воан ждал, пока я закажу ему напиток, глядя поверх взлетных полос на авиалайнер, поднимавшийся над западным краем аэродрома. Он позвонил мне тем утром – его голос был едва узнаваем – и предложил встретиться в аэропорту. Увидев его снова, проведя взглядом по его ягодицам и бедрам под поношенными джинсами, по шрамам вокруг рта и под подбородком, я ощутил сильное эротическое возбуждение.
– Воан… – я пытался втиснуть ему в руку коктейль. Он безмолвно и вопросительно кивнул. – Попробуй, хлебни. Завтракать будешь?
Воан не сделал ни малейшего движения к стакану. Он посмотрел на меня неуверенно, словно снайпер, оценивающий расстояние до цели, затем взял графин с водой и с минуту наблюдал за колеблющейся жидкостью. Когда он наполнил грязный стакан, оставшийся на стойке после предыдущего клиента, и жадно его выпил, я понял, что он приближается к открытой стадии кислотного восхождения. Он сжимал и разжимал ладони, проводил кончиками пальцев по губам. Я следил, как он проходит этот этап возбуждения и тревоги. Его взгляд блуждал по стеклянным стенам, фиксируя в воздухе пылинки, движущиеся в расплавленном свете.
Неуверенной походкой, словно сверхосторожный лунатик, он направился к своей машине, припаркованной на пятачке возле аэропорта. Он вглядывался, переживая, в отдельные кусочки неба – я уже знал это его состояние и хорошо помнил, – в эти пограничные стены света, которые за секунду превращают бриллиантовый летний полдень в свинцовый вечер зимы. Сидя на пассажирском месте «линкольна», Воан погрузился в ткань обшивки сиденья, словно обнявшей его раны. Он смотрел, как я вожусь с зажиганием, слабо посмеиваясь над рвением, с которым я пытался завести машину, и уже признавая собственное поражение и мою власть над ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27