И, наконец, что-то жидкое, напоминавшее кока-колу. Затем в блаженном состоянии сытости Капитан и Библ поплыли уже за пустыми пультами – посуда сразу куда-то исчезла, даже не звякнув. Окон уже не было, но стулья покачивало, как в гамаке. Мозг отупел, не рождая ни одной мысли. Сколько минут и секунд продолжалась эта гамма пищеварения, никто не знал, только окончилась она прозаично и даже неуважительно: «стулья» подскочили и, спружинив, выбросили обоих землян на пол другого зала. Голубые куртки впереди тотчас же бросились на пересекающие дорожки и скрылись за срезами плоскости. То же самое проделали и другие, следовавшие за Капитаном и Библом. Никто ни к кому не обращался, не обменялся ни словом, ни взглядом – полная некоммуникабельность, – и никто не остался в зале, кроме Капитана и Библа.
Собственно, это был не зал, а перекресток движущихся «улиц»-дорог, расходившихся в трех измерениях. Фактически они не перекрещивались, а пробегали одна над другой на разных уровнях не ниже человеческого роста, так, что под ними можно было пройти.
– А куда? – спросил Капитан, сжимая кулаки. – Бодрость чертова, а деваться некуда.
– Откуда бодрость, вы подумали, Кэп? – откликнулся Библ. – Нас порядком потрепало, как в центрифуге. А только что на стульчиках мы чуть не заснули. Хотите, я вам скажу, откуда? От еды.
– Химия, – отмахнулся Капитан. – Я бы шашлычок предпочел. По-карски.
– Не говорите. Первое блюдо – желе – вызывает острое чувство голода. «Фасоль» гасит его, заполняя балластом желудок. Тающие шарики рождают блаженную сытость, а «кока-кола» – дремоту. Затем нам дают стулом по заду и выбрасывают на дорожку – станки и пульты ждут не дождутся. А мы и рады – горы своротить можем. Хорошо продуманный обед.
– Одного не понимаю, – все еще недоумевал Капитан, – почему здесь и в Аоре кормят по-разному. И устройство кормежек различно, и меню непохоже. Смысл же один – еда. Стимулятор к действию.
– Технология другая, – предположил Библ, – здешние лепо – или как их тут называют? – просто столовки, а в Аоре плюс объект накопления инединиц. Здесь – элементарная механическая подача пищи, там – царство телекинеза и выдумки. И стимуляторы разные. Там – к действию иррациональному и бессмысленному, нечто вроде наркоза, здесь – к разумному и направленному, если хотите, допинг.
– А пол трясется, – заметил вдруг Капитан.
– Да, вибрация. Нас толкает куда-то.
– Опять? – поморщился Капитан. – Надоело мне это царство глухонемых. Хоть бы один нас заметил.
– Оглянитесь, – сказал Библ.
Мигающие цветные плоскости суживались, образуя темный проем. В центре его стоял человек в голубой куртке и делал какие-то знаки.
– Похоже, нам.
– Зовет, должно быть.
Подошли. Человек, скорее человечек, едва ли выше полутора метров, приложил руки к сердцу – жест, понятный всем гуманоидам. Капитан и Библ сделали то же самое. У человечка засветились глаза, большие и выпуклые. Черный зрачок заполнял почти все пространство глаза, так что трудно было определить цвет. И во всем остальном человечек был непохож на гедонийцев. Не только складом лица с орлиным носом и небесно-голубым цветом кожи, но и ее не свежим, а каким-то мутноватым, белесым оттенком. «Живут в тюрьме без свежего воздуха», – подумал Капитан и испугался: не поймет ли. Но голубокожий и виду не показал, что он понял. Вернее, не понял, потому что всем видом своим выражал только ожидание.
– Привет, – сказал Капитан по-русски и повторил по-английски.
В ответ человечек произнес что-то не поддающееся повторению, похожее на птичий свист или клекот. И, заметив, что его не поняли, показал рукой на черный проем.
– Приглашает, – сказал Библ. – Ну как, Кэп?
– Принято.
3. На манеже цирка. Летающая тарелка
Сумрачное пространство впереди расширилось и просветлело. Обращаясь к земной терминологии, Библ бы назвал его манежем цирка с бледно-лимонными стенами и невысоким, в несколько рядов, амфитеатром, посиневшим от сидящих рядышком знакомых курток. Сквозь дымчатый облачный купол просвечивало голубое небо.
Манеж был крохотным, в четыре раза меньше обычного, и амфитеатр, естественно, вмещал лишь несколько десятков зрителей, терпеливо ожидавших представления на манеже. Ничего здесь не было, кроме двух висевших без опоры и, как везде на Гедоне, очень подвижных, вращающихся прозрачных кресел. В них и усадили земных гостей спина к спине, но так, что они могли разговаривать, поворачиваясь друг к другу на бесшумных шарнирах. Усаживал их тот же человечек с двумя ассистентами, присоединившимися к нему с трибун и похожими на него, как близнецы. Впрочем, присмотревшись, Библ и Капитан сразу заметили, что и все, заполонявшие трибуны крохотного амфитеатра, были так же похожи, словно их вылепила мать-природа по одному образцу. А может быть, здесь сказалось то самое неумение различать черты незнакомого склада лица, какое проявляет большинство европейцев, например, у африканских странах. Впрочем, и меднокожие гедонийцы в синих и голубых плавках показались вначале землянам почти неотличимыми друг от друга, и только потом в Аоре одноликая масса превратилась для них в сумму индивидуальностей.
На головы обоим гостям хозяева надели нечто вроде хоккейных шлемов, плотно обхвативших виски и затылок. Ни Капитан, ни Библ не протестовали: доброжелательный вид их спутника не предвещал никаких опасностей. Потом он отошел в сторону и три раза повторил что-то совершенно неразличимое ни по интонации, ни по созвучиям. И следом за ним ту же звуковую абракадабру согласованно, почти единогласно, но негромко повторили все сидевшие на трибунах. И – странное дело – гости все поняли, как будто эту абракадабру произнесли, скандируя, по-русски:
– Вы называть вещи видеть их глазами мыслью.
– Вы поняли, Кэп? – спросил Библ.
– По складам, но понятно. Телепатия?
– Нет, это не телепатия. Мысль доходит с трудом и, как вы говорите, «по складам». По-моему, это чужой эмоциональный тонус, многократно усиленный: вы слышали, как все повторяли одно и то же. Нечто вроде эмоционального эха. А шлемы передают его непосредственно в мозг.
– Чего же они хотят?
– Именно того, что до нас дошло. Называйте любое слово, одновременно представляя его в уме. Они хотят изучить наш язык. Давайте, я попробую.
Библ повернулся на неощутимых шарнирах кресла лицом к трибунам и сказал, медленно отчеканивая слова:
– Голова, лицо, глаза, нос, рот, тело, руки, ноги… Ходить, лежать, летать, прыгать, пить, есть, спать, драться… Все это я представляю в зрительных образах, – добавил он для Капитана, – а в каких образах, например, представить зрительно такие понятия, как «думать», «понимать», «решать», «соглашаться» или, скажем, «да» или «нет», «хорошо» и «плохо», или просто частицу «не» перед любым существительным и глаголом?
Капитан засмеялся:
– А мы с вами, Библ, как клоуны на манеже. Так и будем поступать, как клоуны. Разыграем репризу. Я, допустим, буду показывать, что наливаю из бутылки в стакан, а вы разводите руками, качаете головой и всем видом демонстрируйте, что не поняли, отчетливо произнося при этом: «Не понимаю, нет!» Я тут же повторяю спектакль, вы – тоже. Потом в третий раз показываю, уже раздраженно крича: «Понятно?» Вы радостно подпрыгивайте и тоже кричите: «Да, да! Понял! Понятно!» Начинаем. Только серьезно.
Они и проделали это серьезно, не спеша, произнося слова отчетливо, не проглатывая ни буквы. А по окончании представления Капитан, обернувшись к зрителям, громко спросил:
– Поняли?
– Поняли, – неожиданно четко, без малейшего акцента ответил по-русски зал.
– Значит, понятно? – переспросил Капитан.
– Понятно, понятно.
– Да или нет?
– Да, да!
– Молниеносное обучение, – усмехнулся Капитан и сказал вполголоса Библу: – Начинаем второй урок. Сначала объясним местоимения: я, ты, он, мы, вы, они. Проще простого.
Объяснили.
– Еще реприза. Я делаю несколько шагов, вы стоите. Я говорю: «Я иду, он не идет», подчеркивая частицу «не». То же с глаголами «есть» и «пить». А теперь обращаюсь к аудитории: «Вы не поняли?»
– Нет, поняли, – отчеканил зал.
– Мне одно не ясно, – шепнул Капитан Библу, – почему они так быстро все это усваивают?
– Во-первых, эмоциональное эхо. Во-вторых, шлемы. Вы видите – все тоже в шлемах. Должно быть, мы не совсем точно понимаем их назначение. Вероятно, они и улавливают смысл звучащего слова, и непосредственно воспринимают зрительный образ. Скажем условно: киберпатия.
– Ки-бер-патия, – отчетливо повторил их знакомец, сидевший поблизости в первом ряду. – «Нет шлемы» – непонятно, «да шлемы» – понятно. Только шлемы. Без них нельзя.
– А ведь мы не объясняли им слов «только» и «нельзя». И склонять местоимения тоже не учили, – удивился Капитан.
Но ответил не Библ, а человечек в голубой куртке.
– Много слов мы понимать из разговоры ты и он. – Он указал попеременно на обоих. – Вы говорить больше, мы понимать больше.
Капитан рванул кресло к Библу.
– Вот это я понимаю – контакт! Еще три урока, и ученики могут сдавать экзамен на аттестат зрелости. На большой палец. Все говорить и все понимать. Три урока, – повторил он, загибая пальцы на руке. – Три!
– Один, – возразил голубокожий и в свою очередь загнул палец. – Один. Мы понимать и слова-мысли. Говорить в уме – видеть. А мы – понимать.
– У них уже и сейчас есть запас слов, необходимый для разговора, – сказал Капитан Библу, – только почему обучение односторонне? Без взаимности.
– Вероятно, они лингвистически способнее, да и язык их, пожалуй, нам недоступен, и они это заметили.
– Странный язык. Или придыхания, или горловые фиоритуры. Как у тирольских певцов.
– А вы прислушайтесь, – сказал Библ, оглядывая ряды амфитеатра. – Слышите? Совсем по-птичьи. Как я лесу. Цокают и пересвистываются.
Он еще раз оглядел окружающие их кресла. Голубые куртки сидели тихо, как примерные дети, не вскакивая и не меняя мест. В странной схожести лиц теперь уже Библ заметил различия. Не было того однообразия молодости, какое они видели в зелено-солнечной школе, – их окружали здесь и юношеские, и зрелые лица, иногда морщинистые и даже небритые. Были и женские – их отличали овал лица, несколько удлиненный, более мелкие черты его и кокетливое разнообразие даже в мальчишеской короткой стрижке. Кто они? Если принять гипотезу Алика о резервациях-заповедниках, то где же эти заповедники? Здесь или в Аоре? Неизвестно зачем откармливаются бездельники-потребители и трудятся умницы-производители за пультами световых и цветных чудес. Правда, последние некоммуникабельны в отличие от телепатически общительных гедонийцев зеленой и синей фаз. Но некоммуникабельность сопровождает, по-видимому, только рабочий процесс. А здешние трудовые процессы – это непостижимые вершины науки и техники. Значит, здесь хозяева, а не там, в лучах других ложных солнц. Капитан, кажется, не очень задумывается над этим, он с удовольствием играет в свой лингвистический цирк. Да полно, цирк ли это? Люди смешно искажают грамматику речи, но разве не удивительно то, что словарь их пополняется быстрее, чем у самого совершенного кибернетического ретранслятора. А сумма грамматических искажений уменьшается обратно пропорционально числу новых слов. Закономерность? Да. И в ней показатель не только трудностей возникающего контакта, но и взаимной в нем заинтересованности.
Мысли Библа прервал настороженный шепот Капитана:
– Тес… Слышите? Совсем другой звук. Похоже, что мы уже не в лесу, а на пасеке.
Из темного прохода, соединявшего этот зал с перекрестком движущихся дорожек-лент, вдруг послышалось негромкое ровное гудение. Так гудит или отработанный механизм, или встревоженный улей.
– Ложиться на пол! – крикнул им их знакомец из первого ряда. – Не говорить. Не шуметь. Тихо.
Капитан и Библ недоуменно повиновались.
А из прохода в пространство манежа не спеша выплыла медная летающая тарелка. Может быть, и не медная, но блестевшая, как хорошо отполированная и начищенная медь. Библ пошевельнулся и поднял голову. Тарелка тотчас же устремилась в его сторону и повисла высоко в воздухе, небольшая, около полуметра в диаметре, и выпуклая лишь с одной стороны, что делало ее еще более похожей на тарелку или скорее на блюдо или поднос. С тем же пчелиным гудением она начала спускаться, не выходя из пределов манежа. Три метра, два метра, полтора… «Сейчас она придавит нас или накроет как одеялом», – подумал, прижимаясь к пластику пола. Библ. На минуту ему стало страшно, но тарелка, покружившись над ними, снова поднялась и, покачиваясь в воздухе, медленно поплыла над амфитеатром. Голубокожие молчали, не двигаясь, вдавленные тревогой в кресла. А тарелка, сделав несколько кругов и восьмерок в притихшем зале, так же не спеша скрылась в темном проходе. Пчелиный гул ее, все еще слышный и за пределами «цирка», постепенно умолк.
– Новое чудо-юдо, – усмехнулся Библ, подымаясь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Собственно, это был не зал, а перекресток движущихся «улиц»-дорог, расходившихся в трех измерениях. Фактически они не перекрещивались, а пробегали одна над другой на разных уровнях не ниже человеческого роста, так, что под ними можно было пройти.
– А куда? – спросил Капитан, сжимая кулаки. – Бодрость чертова, а деваться некуда.
– Откуда бодрость, вы подумали, Кэп? – откликнулся Библ. – Нас порядком потрепало, как в центрифуге. А только что на стульчиках мы чуть не заснули. Хотите, я вам скажу, откуда? От еды.
– Химия, – отмахнулся Капитан. – Я бы шашлычок предпочел. По-карски.
– Не говорите. Первое блюдо – желе – вызывает острое чувство голода. «Фасоль» гасит его, заполняя балластом желудок. Тающие шарики рождают блаженную сытость, а «кока-кола» – дремоту. Затем нам дают стулом по заду и выбрасывают на дорожку – станки и пульты ждут не дождутся. А мы и рады – горы своротить можем. Хорошо продуманный обед.
– Одного не понимаю, – все еще недоумевал Капитан, – почему здесь и в Аоре кормят по-разному. И устройство кормежек различно, и меню непохоже. Смысл же один – еда. Стимулятор к действию.
– Технология другая, – предположил Библ, – здешние лепо – или как их тут называют? – просто столовки, а в Аоре плюс объект накопления инединиц. Здесь – элементарная механическая подача пищи, там – царство телекинеза и выдумки. И стимуляторы разные. Там – к действию иррациональному и бессмысленному, нечто вроде наркоза, здесь – к разумному и направленному, если хотите, допинг.
– А пол трясется, – заметил вдруг Капитан.
– Да, вибрация. Нас толкает куда-то.
– Опять? – поморщился Капитан. – Надоело мне это царство глухонемых. Хоть бы один нас заметил.
– Оглянитесь, – сказал Библ.
Мигающие цветные плоскости суживались, образуя темный проем. В центре его стоял человек в голубой куртке и делал какие-то знаки.
– Похоже, нам.
– Зовет, должно быть.
Подошли. Человек, скорее человечек, едва ли выше полутора метров, приложил руки к сердцу – жест, понятный всем гуманоидам. Капитан и Библ сделали то же самое. У человечка засветились глаза, большие и выпуклые. Черный зрачок заполнял почти все пространство глаза, так что трудно было определить цвет. И во всем остальном человечек был непохож на гедонийцев. Не только складом лица с орлиным носом и небесно-голубым цветом кожи, но и ее не свежим, а каким-то мутноватым, белесым оттенком. «Живут в тюрьме без свежего воздуха», – подумал Капитан и испугался: не поймет ли. Но голубокожий и виду не показал, что он понял. Вернее, не понял, потому что всем видом своим выражал только ожидание.
– Привет, – сказал Капитан по-русски и повторил по-английски.
В ответ человечек произнес что-то не поддающееся повторению, похожее на птичий свист или клекот. И, заметив, что его не поняли, показал рукой на черный проем.
– Приглашает, – сказал Библ. – Ну как, Кэп?
– Принято.
3. На манеже цирка. Летающая тарелка
Сумрачное пространство впереди расширилось и просветлело. Обращаясь к земной терминологии, Библ бы назвал его манежем цирка с бледно-лимонными стенами и невысоким, в несколько рядов, амфитеатром, посиневшим от сидящих рядышком знакомых курток. Сквозь дымчатый облачный купол просвечивало голубое небо.
Манеж был крохотным, в четыре раза меньше обычного, и амфитеатр, естественно, вмещал лишь несколько десятков зрителей, терпеливо ожидавших представления на манеже. Ничего здесь не было, кроме двух висевших без опоры и, как везде на Гедоне, очень подвижных, вращающихся прозрачных кресел. В них и усадили земных гостей спина к спине, но так, что они могли разговаривать, поворачиваясь друг к другу на бесшумных шарнирах. Усаживал их тот же человечек с двумя ассистентами, присоединившимися к нему с трибун и похожими на него, как близнецы. Впрочем, присмотревшись, Библ и Капитан сразу заметили, что и все, заполонявшие трибуны крохотного амфитеатра, были так же похожи, словно их вылепила мать-природа по одному образцу. А может быть, здесь сказалось то самое неумение различать черты незнакомого склада лица, какое проявляет большинство европейцев, например, у африканских странах. Впрочем, и меднокожие гедонийцы в синих и голубых плавках показались вначале землянам почти неотличимыми друг от друга, и только потом в Аоре одноликая масса превратилась для них в сумму индивидуальностей.
На головы обоим гостям хозяева надели нечто вроде хоккейных шлемов, плотно обхвативших виски и затылок. Ни Капитан, ни Библ не протестовали: доброжелательный вид их спутника не предвещал никаких опасностей. Потом он отошел в сторону и три раза повторил что-то совершенно неразличимое ни по интонации, ни по созвучиям. И следом за ним ту же звуковую абракадабру согласованно, почти единогласно, но негромко повторили все сидевшие на трибунах. И – странное дело – гости все поняли, как будто эту абракадабру произнесли, скандируя, по-русски:
– Вы называть вещи видеть их глазами мыслью.
– Вы поняли, Кэп? – спросил Библ.
– По складам, но понятно. Телепатия?
– Нет, это не телепатия. Мысль доходит с трудом и, как вы говорите, «по складам». По-моему, это чужой эмоциональный тонус, многократно усиленный: вы слышали, как все повторяли одно и то же. Нечто вроде эмоционального эха. А шлемы передают его непосредственно в мозг.
– Чего же они хотят?
– Именно того, что до нас дошло. Называйте любое слово, одновременно представляя его в уме. Они хотят изучить наш язык. Давайте, я попробую.
Библ повернулся на неощутимых шарнирах кресла лицом к трибунам и сказал, медленно отчеканивая слова:
– Голова, лицо, глаза, нос, рот, тело, руки, ноги… Ходить, лежать, летать, прыгать, пить, есть, спать, драться… Все это я представляю в зрительных образах, – добавил он для Капитана, – а в каких образах, например, представить зрительно такие понятия, как «думать», «понимать», «решать», «соглашаться» или, скажем, «да» или «нет», «хорошо» и «плохо», или просто частицу «не» перед любым существительным и глаголом?
Капитан засмеялся:
– А мы с вами, Библ, как клоуны на манеже. Так и будем поступать, как клоуны. Разыграем репризу. Я, допустим, буду показывать, что наливаю из бутылки в стакан, а вы разводите руками, качаете головой и всем видом демонстрируйте, что не поняли, отчетливо произнося при этом: «Не понимаю, нет!» Я тут же повторяю спектакль, вы – тоже. Потом в третий раз показываю, уже раздраженно крича: «Понятно?» Вы радостно подпрыгивайте и тоже кричите: «Да, да! Понял! Понятно!» Начинаем. Только серьезно.
Они и проделали это серьезно, не спеша, произнося слова отчетливо, не проглатывая ни буквы. А по окончании представления Капитан, обернувшись к зрителям, громко спросил:
– Поняли?
– Поняли, – неожиданно четко, без малейшего акцента ответил по-русски зал.
– Значит, понятно? – переспросил Капитан.
– Понятно, понятно.
– Да или нет?
– Да, да!
– Молниеносное обучение, – усмехнулся Капитан и сказал вполголоса Библу: – Начинаем второй урок. Сначала объясним местоимения: я, ты, он, мы, вы, они. Проще простого.
Объяснили.
– Еще реприза. Я делаю несколько шагов, вы стоите. Я говорю: «Я иду, он не идет», подчеркивая частицу «не». То же с глаголами «есть» и «пить». А теперь обращаюсь к аудитории: «Вы не поняли?»
– Нет, поняли, – отчеканил зал.
– Мне одно не ясно, – шепнул Капитан Библу, – почему они так быстро все это усваивают?
– Во-первых, эмоциональное эхо. Во-вторых, шлемы. Вы видите – все тоже в шлемах. Должно быть, мы не совсем точно понимаем их назначение. Вероятно, они и улавливают смысл звучащего слова, и непосредственно воспринимают зрительный образ. Скажем условно: киберпатия.
– Ки-бер-патия, – отчетливо повторил их знакомец, сидевший поблизости в первом ряду. – «Нет шлемы» – непонятно, «да шлемы» – понятно. Только шлемы. Без них нельзя.
– А ведь мы не объясняли им слов «только» и «нельзя». И склонять местоимения тоже не учили, – удивился Капитан.
Но ответил не Библ, а человечек в голубой куртке.
– Много слов мы понимать из разговоры ты и он. – Он указал попеременно на обоих. – Вы говорить больше, мы понимать больше.
Капитан рванул кресло к Библу.
– Вот это я понимаю – контакт! Еще три урока, и ученики могут сдавать экзамен на аттестат зрелости. На большой палец. Все говорить и все понимать. Три урока, – повторил он, загибая пальцы на руке. – Три!
– Один, – возразил голубокожий и в свою очередь загнул палец. – Один. Мы понимать и слова-мысли. Говорить в уме – видеть. А мы – понимать.
– У них уже и сейчас есть запас слов, необходимый для разговора, – сказал Капитан Библу, – только почему обучение односторонне? Без взаимности.
– Вероятно, они лингвистически способнее, да и язык их, пожалуй, нам недоступен, и они это заметили.
– Странный язык. Или придыхания, или горловые фиоритуры. Как у тирольских певцов.
– А вы прислушайтесь, – сказал Библ, оглядывая ряды амфитеатра. – Слышите? Совсем по-птичьи. Как я лесу. Цокают и пересвистываются.
Он еще раз оглядел окружающие их кресла. Голубые куртки сидели тихо, как примерные дети, не вскакивая и не меняя мест. В странной схожести лиц теперь уже Библ заметил различия. Не было того однообразия молодости, какое они видели в зелено-солнечной школе, – их окружали здесь и юношеские, и зрелые лица, иногда морщинистые и даже небритые. Были и женские – их отличали овал лица, несколько удлиненный, более мелкие черты его и кокетливое разнообразие даже в мальчишеской короткой стрижке. Кто они? Если принять гипотезу Алика о резервациях-заповедниках, то где же эти заповедники? Здесь или в Аоре? Неизвестно зачем откармливаются бездельники-потребители и трудятся умницы-производители за пультами световых и цветных чудес. Правда, последние некоммуникабельны в отличие от телепатически общительных гедонийцев зеленой и синей фаз. Но некоммуникабельность сопровождает, по-видимому, только рабочий процесс. А здешние трудовые процессы – это непостижимые вершины науки и техники. Значит, здесь хозяева, а не там, в лучах других ложных солнц. Капитан, кажется, не очень задумывается над этим, он с удовольствием играет в свой лингвистический цирк. Да полно, цирк ли это? Люди смешно искажают грамматику речи, но разве не удивительно то, что словарь их пополняется быстрее, чем у самого совершенного кибернетического ретранслятора. А сумма грамматических искажений уменьшается обратно пропорционально числу новых слов. Закономерность? Да. И в ней показатель не только трудностей возникающего контакта, но и взаимной в нем заинтересованности.
Мысли Библа прервал настороженный шепот Капитана:
– Тес… Слышите? Совсем другой звук. Похоже, что мы уже не в лесу, а на пасеке.
Из темного прохода, соединявшего этот зал с перекрестком движущихся дорожек-лент, вдруг послышалось негромкое ровное гудение. Так гудит или отработанный механизм, или встревоженный улей.
– Ложиться на пол! – крикнул им их знакомец из первого ряда. – Не говорить. Не шуметь. Тихо.
Капитан и Библ недоуменно повиновались.
А из прохода в пространство манежа не спеша выплыла медная летающая тарелка. Может быть, и не медная, но блестевшая, как хорошо отполированная и начищенная медь. Библ пошевельнулся и поднял голову. Тарелка тотчас же устремилась в его сторону и повисла высоко в воздухе, небольшая, около полуметра в диаметре, и выпуклая лишь с одной стороны, что делало ее еще более похожей на тарелку или скорее на блюдо или поднос. С тем же пчелиным гудением она начала спускаться, не выходя из пределов манежа. Три метра, два метра, полтора… «Сейчас она придавит нас или накроет как одеялом», – подумал, прижимаясь к пластику пола. Библ. На минуту ему стало страшно, но тарелка, покружившись над ними, снова поднялась и, покачиваясь в воздухе, медленно поплыла над амфитеатром. Голубокожие молчали, не двигаясь, вдавленные тревогой в кресла. А тарелка, сделав несколько кругов и восьмерок в притихшем зале, так же не спеша скрылась в темном проходе. Пчелиный гул ее, все еще слышный и за пределами «цирка», постепенно умолк.
– Новое чудо-юдо, – усмехнулся Библ, подымаясь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37