Конец мыса также был совершенно пустынен хотя на нем и виднелись многочисленные следы босых ног. Да, Годфри не ошибся: мачта стояла на том же месте, а флаг исчез! Очевидно, туземцы прельщенные красным цветом, сорвали полотнище и возвратились к своей пироге, укрытой в устье реки.
Годфри окинул взглядом западное побережье. От флагпункта до Дримбея все было пусто и безлюдно. Пустынной была и водная гладь — никакое судно не бороздило поверхности моря. Значит, если туземцы продолжали двигаться вдоль берега на своей прао, то теперь они должны были скрыться от взора среди береговых скал.
Годфри мучила проклятая неизвестность. Во что бы то ни стало он хотел выяснить, находятся ли еще незваные гости на острове или убрались восвояси. Хочешь не хочешь, нужно было дойти до того места, где они высадились накануне — прокрасться к бухте, образованной устьем реки.
На ее берегах, на протяжении двух миль склонялись к воде зеленые купы деревьев и тянулись заросли кустарника, а дальше, на пятьсот-шестьсот ярдов, оставалось свободное пространство, с открытыми до самого моря берегами. Характер местности позволял, таким образом, незаметно приблизиться к устью, если только туземцы не поднимутся вверх по реке. Во избежание неожиданностей нужно было действовать очень осторожно.
Но вряд ли в столь ранний час туземцы, уставшие от вчерашнего длинного перехода, успели уже покинуть свой лагерь. Скорее всего они еще спят в пироге или рядом с ней на земле. В таком случае, подумал Годфри, их можно будет застигнуть врасплох.
Только не надо торопиться! В присутствии возможного противника важнее всего остаться незамеченным. Преимущество на стороне нападающего. В более выгодном положении тот, кто делает первый выстрел. Проверив курки карабинов и револьверов, Годфри и Тартелетт стали спускаться по левому берегу речки.
Все было спокойно. Тишину раннего утра нарушали лишь птицы, безмятежно порхавшие среди деревьев с берега на берег.
Годфри шел впереди, а спутник его тащился сзади, понурив голову и, видимо, выбиваясь из сил. Они миновали подлесок и выбрались на открытую местность, поросшую высокой травой, которая, однако, скорее могла выдать присутствие человека, чем густой кустарник, окаймленный деревьями. На этом участке приходилось продвигаться с крайней осмотрительностью. Малейшая оплошность — и в голову полетят камни и стрелы! Но учитель танцев, как назло, несколько раз спотыкался, несмотря на предостережения Годфри, и падал со всей своей амуницией; при этом он пыхтел, отдувался и производил столько шума, что был для Годфри только обузой. Как он раньше не догадался оставить его в Вильтри или укрыть где-нибудь в лесу! Но теперь было поздно об этом думать.
Прошел уже час, как наши Робинзоны покинули гигантскую секвойю. Они проделали большую часть пути, не обнаружив пока ничего подозрительного.
Годфри остановился, окинул взглядом прерию. Речка несла свои мелкие воды среди открытых песчаных берегов. Нигде никаких признаков пришельцев… Конечно, нельзя было не учитывать и того, что туземцы, зная теперь о присутствии на острове людей, сами, вероятно, приняли меры предосторожности. Вполне возможно, что тем временем, пока Годфри с Тартелеттом шли берегом вниз по течению, незваные гости могли подняться вверх по реке, могли засесть тут же неподалеку в миртовых к мастиковых зарослях, могли бродить по лесу или устроить засаду.
Странная черта характера: по мере того, как они продвигались вперед, не встречая «свирепых» дикарей, Тартелетт мало-помалу успокаивался, избавляясь от своих страхов, и даже начинал отзываться с пренебрежением об этих «смешных людоедах». Годфри же, наоборот, все больше и больше беспокоился и, перейдя с открытого места в лесок, удвоил предосторожность.
Прошел еще час. Берега снова обнажились. Их покрывали только небольшие заросли кустарника. Ветер пригибал траву, указывая на близость моря. В таких условиях трудно было укрыться. Ничего не оставалось, как лечь плашмя и продвигаться ползком. Годфри так и сделал, предоставив Тартелетту последовать своему примеру.
Но тому не хотелось ложиться на землю.
— Дикарей больше нет! Людоеды ушли! — возражал учитель танцев.
— Они здесь, — тихо и решительно сказал Годфри. — Они должны быть здесь, — повторил он. — Ложитесь на живот, Тартелетт! Живее, живее, и будьте готовы в любую минуту спустить курок! Следите за мной и не стреляйте без моего приказания!
Годфри произнес это таким суровым голосом, что ноги танцмейстера подогнулись сами собой, и он оказался в требуемой балетной позе.
И хорошо сделал.
Годфри, действительно, имел все основания говорить так настойчиво.
С занятой им позиции не было видно ни берега моря, ни устья речки — кругозор закрывала возвышенность, находившаяся не более, чем в ста шагах. Но за этим замкнутым горизонтом, из-за гряды холмов, поднимался в синее небо густой столб дыма.
Лежа на траве и приложив палец к спусковому крючку карабина, Годфри терпеливо выжидал.
«Третий раз, — говорил он самому себе, — я вижу на острове дым. Не значит ли это, что туземцы уже высаживались и разводили костры на северной и южной стороне острова? Нет, это невозможно! Ведь я ни разу не находил никаких следов — ни углей, ни пепла! Но сейчас я узнаю, что здесь происходит, и решу, как поступить!»
Сделав несколько скользящих движений, которые тут же скопировал Тартелетт, Годфри добрался до возвышенности, откуда легко было наблюдать за той частью морского побережья, где речная излучина непосредственно примыкала к устью.
Юноша едва удержался от крика. Опустив руку на плечо учителя танцев, он дал ему понять, что дальше двигаться нельзя. Тартелетт замер, уткнувшись головой в землю, а Годфри увидел все, что ему хотелось увидеть…
На берегу, среди скал, пылал громадный костер, посылая к несу черные клубы дыма. Вокруг огня ходили те самые чернокожие туземцы, что прибыли вчера на остров, и непрерывно подбрасывали топливо, сложенное рядом в большую кучу. Неподалеку от них колыхалась на волнах привязанная к камню пирога.
Начинался прилив.
Годфри, не прибегая к подзорной трубе, видел невооруженным глазом все, что происходило на берегу. От костра его отделяли какие-нибудь двести шагов. Он даже отчетливо слышал, как трещали в огне сухие ветки. Прежде всего ему стало ясно, что засады можно не опасаться, так как все туземцы были сейчас в сборе.
Из двенадцати человек десять занимались работой: одни энергично поддерживали огонь, другие забивали колья для вертела, как это делают обычно полинезийцы. Одиннадцатый, казавшийся начальником, с важным видом прогуливался по отмели и часто поглядывал в глубь острова, словно опасаясь нападения.
На плечах его Годфри увидел красное полотнище флага, служившее дикарю украшением.
Двенадцатый же, крепко привязанный к столбу, лежал на земле.
Легко было догадаться, какая участь грозила несчастному. Вертел и огонь, конечно, предназначались для того, чтобы его изжарить… Выходит, что Тартелетт не ошибся, назвав этих людей каннибалами!
Нельзя было также не согласиться с учителем, уверявшим своего ученика, что приключения всех Робинзонов, настоящих или воображаемых, не отличаются одно от другого. Ведь в самом деле, Годфри с Тартелеттом оказались в том же положении, что и герой Даниэля Дефо, когда на его острове высадились дикари. И подобно Робинзону Крузо, теперь они должны были присутствовать при ужасной сцене людоедства!
Годфри решил брать пример с бесстрашного Робинзона. Нет, он ни за что не допустит, чтобы каннибалы зарезали пленника и насытились человеческим мясом! И вооружен он нисколько не хуже, чем Робинзон в эпизоде спасения Пятницы! Два ружья — четыре выстрела! Два револьвера — двенадцать выстрелов! Этого будет вполне достаточно, чтобы подействовать на одиннадцать дикарей, которых может вспугнуть и один выстрел. Придя к такому решению, Годфри стал хладнокровно выжидать момента, когда сможет громогласно заявить дикарям о своем присутствии.
Ждать ему пришлось недолго.
Не прошло и двадцати минут, как начальник приблизился к огню и недвусмысленным жестом указал на пленника своим подчиненным, которые только и ждали его приказаний.
Годфри поднялся. Поднялся и Тартелетт, сам не зная почему. Бедный учитель танцев даже не догадывался, что собирается сделать его спутник, ничего ему не сказавший о своих намерениях.
Годфри, должно быть, представил себе, что при одном его появлении среди дикарей поднимется паника: либо они бросятся к пироге, либо побегут врассыпную.
Но не случилось ни того, ни другого. Казалось, они его даже не заметили.
Как раз в эту минуту начальник снова указал на пленника. Трое чернокожих подскочили к нему, отвязали от столба и потащили к огню.
Это был еще молодой человек. В ожидании близкой смерти, он, как видно, решил дорого продать свою жизнь и стал отчаянно отбиваться. Но туземцы скоро с ним справились, повалили на землю, и тут подоспел их начальник с каменным топором в руке, чтобы размозжить ему голову.
Годфри громко закричал и спустил курок. Пуля просвистела в воздухе и, казалось, насмерть сразила начальника: он упал, как подкошенный.
При звуке выстрела туземцы замерли, словно от удара грома, а те, что держали пленника, невольно выпустили его из рук. Воспользовавшись случаем, бедняга тотчас же бросился бежать в том направлении, откуда явился неожиданный спаситель, на которого с изумлением смотрели теперь все дикари.
В ту же минуту раздался второй выстрел.
Тартелетт нажал на спусковой крючок с зажмуренными от страха глазами и долго потом потирал правую щеку, ушибленную прикладом. Подобной пощечины ему в жизни не приходилось получать! Однако — бывают же такие удачные выстрелы! — он даже не промахнулся: один из дикарей свалился замертво рядом со своим начальником.
Туземцы потерпели сокрушительное поражение. Быть может, они решили, что их атакует многочисленное враждебное племя и побоялись принять бой? А может быть, их напугали двое белых людей, извергавших громы и молнии? Как бы то ни было, но чернокожие дикари, подхватив своих убитых и раненых, пустились наутек: вскочили в лодку, изо всех сил стали грести, затем развернули парус и быстро обогнули флагпункт.
Тем временем пленник подбежал к своему спасителю. Сначала он остановился в нерешительности, из страха перед этими высшими существами, затем приблизился к бельм людям, опустился перед ними на колени, взял ногу Годфри в свои руки и поставил себе на голову в знак того, что признает себя его рабом.
Можно было подумать, что этот уроженец Полинезии тоже читал «Робинзона Крузо».
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ,

в которой описывается моральное и физическое воспитание уроженца Полинезии
Годфри поднял несчастного, лежавшего у его ног, и посмотрел ему в лицо. Этому человеку было лет тридцать пять, не больше. Наготу его прикрывала лишь набедренная повязка. По чертам лица и цвету кожи он напоминал африканского негра. И правда, в нем не было никакого сходства с жалкими аборигенами полинезийских архипелагов, заметно отстающими по своему развитию от большинства африканских племен.
Бывали случаи, когда суданские или абиссинские негры попадали в руки к туземцам Полинезийских островов, и не пришлось бы особенно удивляться, если бы этот негр умел говорить по-английски или на каком-нибудь другом европейском языке, известном Годфри. Но скоро стало ясно, что несчастный лопочет на каком-то совершенно непонятном наречии, вероятно, на языке местных туземцев, к которым он, должно быть, попал в раннем детстве.
Сначала Годфри заговорил с ним по-английски, но, увы, это было напрасно
— он не получил никакого ответа. Тогда он постарался объяснить ему знаками, что хочет знать его имя.
После нескольких бесплодных попыток негр, у которого, впрочем, было умное и открытое лицо, произнес одно слово:
— Карефиноту.
— Карефиноту! — воскликнул Тартелетт. — Вы слышали что-нибудь подобное?.. Я предлагаю назвать его Пятницей. Ведь сегодня пятница, как это было на острове Робинзона. На островах, где живут Робинзоны, дикарей всегда называют по тому дню недели, когда он был спасен. Подумать только, как можно носить такое нелепое имя — Карефиноту?
— Если это его имя, то почему он не может сохранить его? — возразил Годфри.
В эту минуту рука Карефиноту коснулась его груди, и на лице негра был написан вопрос: «А тебя как?»
— Годфри, — ответил юноша.
Чернокожий попытался произнести это имя, и хотя Годфри повторил его несколько раз, туземцу так и не удалось внятно воспроизвести столь непривычное для него сочетание звуков.
Потом Карефиноту повернулся к учителю танцев, давая понять, что хочет знать и его имя.
— Тартелетт, — ответил танцмейстер с любезной улыбкой.
— Тар-те-летт! — повторил Карефиноту.
Очевидно, сочетание этих слогов соответствовало устройству его голосовых связок, ибо произнес он их очень отчетливо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23