Здесь же не было ничего похожего! Темной ночью корабль бесследно исчез в пучине моря, не оставив после себя ни малейших следов! Ничего не удалось спасти, не было даже спичек, которые сейчас больше всего пригодились бы…
Какой-нибудь главный господин, сидя в своей уютной комнате перед пылающим камином, скажет вам с милой улыбкой:
— Но ведь нет ничего легче, как добыть огонь! Для этого существует тысяча способов! Например, два камня!.. Немного сухого мху или любой другой горючий материал! Взять хотя бы тряпицу… Да, но как ее зажечь?.. На худой конец, вместо огнива можно воспользоваться ножом… либо двумя кусками дерева, если будете энергично тереть их друг о друга, как это делают полинезийцы!..
— Пожалуйста, что ж, попробуйте сами!
Так размышлял Годфри, продолжая свой путь. В те минуты для него не было ничего более важного. В самом деле, как он добудет огонь?
Когда-то, сидя у камина в своей уютной комнате, он рассеянно помешивал угли, читая увлекательные книжки о путешествиях, и сам думал так же, как этот славный господин, который любит давать советы. Но теперь, очутившись на необитаемом острове, он убедился, что на деле все обстоит иначе и даже добывание огня превращается в сложную проблему.
Он шагал, погруженный в свои мысли, а сзади плелся Тартелетт, взявший на себя заботу о стаде. Время от времени учитель танцев подзывал домашнюю птицу и, как настоящий пастух, подгонял следовавших за ним баранов, агути и коз.
Вдруг Годфри заметил кустарник с ветвями, усеянными маленькими яркими яблочками. Сотни таких же плодов валялись на земле у подножья дюн. Юноша вспомнил, что это так называемая манзанилла, которую охотно употребляют в пищу индейцы в некоторых местностях Калифорнии.
— Наконец-то! — воскликнул он. — Теперь у нас будет и другая пища, кроме яиц и моллюсков!
— Разве это можно есть? — спросил Тартелетт, по привычке скорчив гримасу.
— А почему бы и нет? — сказал Годфри и, срывая с веток манзаниллы спелые плоды, стал с удовольствием их поедать.
Это были дикие яблоки, довольно терпкие, но все же приятные на вкус. Учитель танцев тут же последовал примеру юноши и, кажется, остался доволен. А Годфри пришло в голову, что из этих плодов можно приготовить напиток, который, во всяком случае, будет приятнее простой воды.
Отдав дань яблокам, путники отправились дальше. Песчаные дюны скоро сменились прерией, которую пересекал маленький ручеек с проточной водой. Годфри видел его еще вчера с вершины конуса. А поодаль возвышались гигантские деревья, заинтересовавшие юношу накануне. Чтобы добраться до них, нашим путешественникам, утомленным четырехчасовым переходом, пришлось проделать не менее девяти миль. И только после полудня они достигли долины.
Уголок этот был удивительно живописен. Здесь все восхищало и радовало глаз. Можно было не колебаться относительно выбора места для жилья!
На обширном лугу, среди зарослей манзаниллы и других кустарников, вздымалось к небу десятка два гигантских деревьев: тех же родственных елям хвойных пород, что растут в лесах Калифорнии. Расположены они были полукругом, а у подножия расстилался зеленый ковер. На протяжении нескольких сотен шагов он покрывал берег ручья и затем переходил в большую песчаную площадку, усеянную скалами, утесами и глыбами камней, которая с северной стороны вытягивалась длинным выступом в море.
Громадные хвойные деревья принадлежали к породе мамонтовых, или секвой. Англичане называют их веллингтониями, а американцы — вашингтониями.
Разница очевидна для всех. Однако напоминает ли их название флегматичного победителя в битве при Ватерлоо note 22 или знаменитого основателя американской республики note 23 — в том и в другом случае это самые гигантские представители растительного мира Калифорнии и Невады.
В разных частях этих штатов встречаются целые леса, состоящие из таких деревьев. Например, в Марипоза и Калавера окружность стволов иногда достигает от шестидесяти до восьмидесяти футов при высоте в триста футов, а в Иоземитской долине известно одно дерево, которое имело в обхвате не менее сотни футов. Верхние ветви этой, теперь уже поверженной секвойи достигали высоты Мюнстерского собора в Страсбурге, иначе говоря — вздымались до четырехсот футов. Упоминаются и другие феномены растительного царства. Основание ствола одной из спиленных секвой послужило для местных жителей танцевальной площадкой, где могли одновременно кружиться от восьми до десяти пар. Но настоящий гигант из гигантов, составляющий гордость штата, это «Мать леса» — старая секвойя — в пятнадцати милях от Мерфи, достигшая четырехтысячелетнего возраста. Высота этого исполина — четыреста пятьдесят два фута. Он вздымается выше собора Святого Петра в Риме, выше пирамиды Гизеха, выше железной колоколенки на одной из башен Руанского собора, самого высокого здания в мире note 24.
Странный каприз природы забросил в незапамятные времена на этот остров семена гигантских деревьев. Самые большие из них были здесь высотою примерно в триста футов, самые «маленькие» — в двести пятьдесят. Некоторые из деревьев, прогнившие внутри от старости, образовали у основания гигантскую арку, через которую легко мог проехать целый отряд всадников.
Годфри был потрясен великолепием этих феноменов природы, обычно растущих на высоте трех — трех с половиной километров над уровнем моря. Он подумал даже, что ради этого бесподобного пейзажа стоило совершить такое далекое путешествие. В самом деле, с чем можно было сравнить стройные светло-коричневые колонны, которые вздымались, почти не уменьшаясь в диаметре от корня до первых разветвлений! Эти цилиндрические стволы, высотою от восьмидесяти до ста футов, переходили в огромные ветви, почти такие же толстые, как и сами стволы, образуя целый лес, висящий в воздухе.
Одна из гигантских секвой — самая большая из всех — особенно привлекала внимание Годфри. У основания ее зияло дупло шириною от четырех до пяти и высотою в десять футов, внутрь которого легко было проникнуть. Сердце гиганта исчезло, ядро древесины превратилось в мягкую белую пыль, дерево держалось только на своей толстой коре, скрепленной заболонью note 25, но могло простоять еще целые века.
— За неимением пещеры или грота, — вскричал Годфри, — пусть это дупло станет нам жилищем! У нас будет деревянный дом и высоченная башня, каких не найдешь и в обжитых местах. Здесь мы сможем укрыться от непогоды. Пойдемте же, Тартелетт, пойдемте!
И схватив за руку своего спутника, юноша увлек его за собой внутрь секвойи.
Почва в диаметре не менее десяти английских футов была покрыта слоем растительной пыли. Высоту же, где закруглялся свод, мешала определить темнота. Сквозь стенки, образованные корой, не проникало ни одного луча света. Отсюда легко было заключить, что в стенках не было ни щелей, ни трещин, сквозь которые пробивался бы дождь или ветер. Итак, наши Робинзоны оказались в довольно сносных условиях, и теперь могли не бояться любой непогоды. Вряд ли какая-нибудь пещера могла быть более прочной, более сухой или более укрытой. Ничего не скажешь, лучшего места им было не найти!
— Ну, Тартелетт, какого вы мнения об этом естественном убежище? — спросил Годфри.
— Оно великолепно, но где камин?
— Прежде, чем говорить о камине, нужно еще добыть огня!
На этот логичный ответ возражения не последовало.
Годфри пошел знакомиться с окрестностями. Как мы уже говорили, почти вплотную к секвойям подступала прерия, образуя перед ними как бы опушку леса. Извилистый ручеек, пересекая зеленый ковер, приносил в эти удушливые места благодатную свежесть. По краям его росли кустарники различных пород: мирты, мастика, манзаниллы, которые должны были обеспечить наших Робинзонов запасом диких яблок.
Поодаль виднелись отдельные группы деревьев: дубы, буки, сикоморы, выглядевшие кустами рядом с гигантами растительного мира, которые при восходе солнца отбрасывали свою тень до самого моря. Вся прерия была покрыта зеленеющим кустарником, который Годфри решил завтра же исследовать.
Этот живописный уголок понравился не только юноше, но и домашним животным. Агути, козы и бараны охотно вступили во владение пастбищами, изобилующими травой и кореньями. Что касается кур, то они тут же стали жадно клевать зерна и червей на берегу ручья. Безмолвие этих пустынных мест нарушилось кудахтаньем, мычанием, блеянием, топотом. Жизнь заявляла свои права! Годфри вернулся к секвойям и еще раз внимательно осмотрел дерево, в котором решил поселиться. Первые ветки росли так высоко над землей, что до них невозможно было добраться, по крайней мере снаружи.
«Быть может, туда удастся влезть изнутри, если дупло простирается на такую высоту?» — подумал юноша.
В этой густой кроне, соединенной с огромным стволом многочисленными ветвями, можно было найти надежное убежище в случае опасности, да и само дупло послужило бы хорошим укрытием.
Тем временем солнце уже довольно низко опустилось над горизонтом и окончательное устройство жилища пришлось отложить на завтра.
После ужина, с десертом из диких яблок, наши путники расположились на ночлег. Что могло быть удобнее для сна, чем эта растительная пыль, покрывавшая почву в дупле внутри секвойи?
В честь дядюшки Виля, пославшего его в путешествие, Годфри решил назвать это гигантское дерево «Вильтри» note 26, невзирая на то, что граждане Соединенных Штатов присвоили подобным деревьям имя одного из великих граждан американской республики.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,
в которой очень кстати разражается удар молнии
Обстоятельства сильнее нас. Годфри, прежде такой веселый, беззаботный, беспечный, все получавший от жизни, в новом положении сделался другим человеком. Его спокойное существование никогда не нарушали заботы о завтрашнем дне. В роскошном особняке на Монтгомери-стрит ни одна тревожная мысль не смущала его сна, продолжавшегося по десяти часов.
Теперь все резко изменилось. Очутившись на необитаемом острове, отрезанный от всего мира, предоставленный самому себе, вынужденный столкнуться лицом к лицу с суровой действительностью, он оказался в таких условиях, при которых растерялся бы и не такой непрактичный человек…
Прежде всего, надо было узнать, что сталось с «Дримом». Но что могли сделать два беспомощных человека, заброшенные на остров, столь же незаметный в необозримом океане, как булавка в стоге сена или песчинка на дне морском? Даже неисчислимые богатства дядюшки Кольдерупа в данном случае были бессильны!
Хотя убежище вполне себя оправдывало, Годфри провел беспокойную ночь. Его мозг лихорадочно работал: мысли об утраченном прошлом, которого было до боли жаль, переплетались в мозгу с неопределенным настоящим и переносились в будущее, которое страшило больше всего! Перед этими суровыми испытаниями его ленивая прежде мысль, скованная безмятежным существованием, мало-помалу просыпалась от дремоты. Годфри твердо решил всеми силами бороться с обрушившимися на него трудностями, сделать все возможное, чтобы найти выход из создавшегося положения. Если это ему удастся, такой урок не пройдет бесследно.
Юноша встал на рассвете с намерением заняться устройством более удобного жилья. Кроме того, следовало, наконец, как-то решить вопрос с нищей и связанной с ней проблемой огня. Затем позаботиться о предметах первой необходимости — орудиях, оружии и одежде, которая в скором времени так обветшает, что оба Робинзона должны будут подражать моде полинезийских островитян.
Тартелетт между тем спал крепким сном. Темнота мешала его разглядеть, но он заявлял о своем присутствии громким храпом. Бедняга, переживший кораблекрушение, оставался в свои сорок пять лет таким же легкомысленным, каким был до случайной катастрофы его ученик, и, конечно, в этих условиях он был не только бесполезен, но скорее даже обременителен. Ведь Годфри постоянно приходилось заботиться о своем учителе. Но что поделаешь? Не бросать же товарища по несчастью на произвол судьбы? Во всяком случае, это было живое существо, хотя, по правде говоря, проку от него было меньше, чем от любой дрессированной собаки, послушно исполняющей приказания своего хозяина и готовой отдать за него жизнь. Но даже с Тартелеттом, при всей его бесполезности, можно было переброситься несколькими словами, разумеется, только по пустякам, а иногда и посетовать вместе с ним на судьбу. Как-никак Годфри мог слышать человеческий голос! Все же учитель танцев был поумнее робинзонова попугая! С Тартелеттом Годфри чувствовал себя не таким одиноким, а в его положении не могло быть ничего ужаснее перспективы одиночества!
«Робинзон без Пятницы и Робинзон с Пятницей! Какое тут может быть сравнением — думал Годфри.
Однако в это утро, 29 июня, юноша с удовольствием остался один и прежде всего решил заняться обследованием той местности, где возвышались секвойи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Какой-нибудь главный господин, сидя в своей уютной комнате перед пылающим камином, скажет вам с милой улыбкой:
— Но ведь нет ничего легче, как добыть огонь! Для этого существует тысяча способов! Например, два камня!.. Немного сухого мху или любой другой горючий материал! Взять хотя бы тряпицу… Да, но как ее зажечь?.. На худой конец, вместо огнива можно воспользоваться ножом… либо двумя кусками дерева, если будете энергично тереть их друг о друга, как это делают полинезийцы!..
— Пожалуйста, что ж, попробуйте сами!
Так размышлял Годфри, продолжая свой путь. В те минуты для него не было ничего более важного. В самом деле, как он добудет огонь?
Когда-то, сидя у камина в своей уютной комнате, он рассеянно помешивал угли, читая увлекательные книжки о путешествиях, и сам думал так же, как этот славный господин, который любит давать советы. Но теперь, очутившись на необитаемом острове, он убедился, что на деле все обстоит иначе и даже добывание огня превращается в сложную проблему.
Он шагал, погруженный в свои мысли, а сзади плелся Тартелетт, взявший на себя заботу о стаде. Время от времени учитель танцев подзывал домашнюю птицу и, как настоящий пастух, подгонял следовавших за ним баранов, агути и коз.
Вдруг Годфри заметил кустарник с ветвями, усеянными маленькими яркими яблочками. Сотни таких же плодов валялись на земле у подножья дюн. Юноша вспомнил, что это так называемая манзанилла, которую охотно употребляют в пищу индейцы в некоторых местностях Калифорнии.
— Наконец-то! — воскликнул он. — Теперь у нас будет и другая пища, кроме яиц и моллюсков!
— Разве это можно есть? — спросил Тартелетт, по привычке скорчив гримасу.
— А почему бы и нет? — сказал Годфри и, срывая с веток манзаниллы спелые плоды, стал с удовольствием их поедать.
Это были дикие яблоки, довольно терпкие, но все же приятные на вкус. Учитель танцев тут же последовал примеру юноши и, кажется, остался доволен. А Годфри пришло в голову, что из этих плодов можно приготовить напиток, который, во всяком случае, будет приятнее простой воды.
Отдав дань яблокам, путники отправились дальше. Песчаные дюны скоро сменились прерией, которую пересекал маленький ручеек с проточной водой. Годфри видел его еще вчера с вершины конуса. А поодаль возвышались гигантские деревья, заинтересовавшие юношу накануне. Чтобы добраться до них, нашим путешественникам, утомленным четырехчасовым переходом, пришлось проделать не менее девяти миль. И только после полудня они достигли долины.
Уголок этот был удивительно живописен. Здесь все восхищало и радовало глаз. Можно было не колебаться относительно выбора места для жилья!
На обширном лугу, среди зарослей манзаниллы и других кустарников, вздымалось к небу десятка два гигантских деревьев: тех же родственных елям хвойных пород, что растут в лесах Калифорнии. Расположены они были полукругом, а у подножия расстилался зеленый ковер. На протяжении нескольких сотен шагов он покрывал берег ручья и затем переходил в большую песчаную площадку, усеянную скалами, утесами и глыбами камней, которая с северной стороны вытягивалась длинным выступом в море.
Громадные хвойные деревья принадлежали к породе мамонтовых, или секвой. Англичане называют их веллингтониями, а американцы — вашингтониями.
Разница очевидна для всех. Однако напоминает ли их название флегматичного победителя в битве при Ватерлоо note 22 или знаменитого основателя американской республики note 23 — в том и в другом случае это самые гигантские представители растительного мира Калифорнии и Невады.
В разных частях этих штатов встречаются целые леса, состоящие из таких деревьев. Например, в Марипоза и Калавера окружность стволов иногда достигает от шестидесяти до восьмидесяти футов при высоте в триста футов, а в Иоземитской долине известно одно дерево, которое имело в обхвате не менее сотни футов. Верхние ветви этой, теперь уже поверженной секвойи достигали высоты Мюнстерского собора в Страсбурге, иначе говоря — вздымались до четырехсот футов. Упоминаются и другие феномены растительного царства. Основание ствола одной из спиленных секвой послужило для местных жителей танцевальной площадкой, где могли одновременно кружиться от восьми до десяти пар. Но настоящий гигант из гигантов, составляющий гордость штата, это «Мать леса» — старая секвойя — в пятнадцати милях от Мерфи, достигшая четырехтысячелетнего возраста. Высота этого исполина — четыреста пятьдесят два фута. Он вздымается выше собора Святого Петра в Риме, выше пирамиды Гизеха, выше железной колоколенки на одной из башен Руанского собора, самого высокого здания в мире note 24.
Странный каприз природы забросил в незапамятные времена на этот остров семена гигантских деревьев. Самые большие из них были здесь высотою примерно в триста футов, самые «маленькие» — в двести пятьдесят. Некоторые из деревьев, прогнившие внутри от старости, образовали у основания гигантскую арку, через которую легко мог проехать целый отряд всадников.
Годфри был потрясен великолепием этих феноменов природы, обычно растущих на высоте трех — трех с половиной километров над уровнем моря. Он подумал даже, что ради этого бесподобного пейзажа стоило совершить такое далекое путешествие. В самом деле, с чем можно было сравнить стройные светло-коричневые колонны, которые вздымались, почти не уменьшаясь в диаметре от корня до первых разветвлений! Эти цилиндрические стволы, высотою от восьмидесяти до ста футов, переходили в огромные ветви, почти такие же толстые, как и сами стволы, образуя целый лес, висящий в воздухе.
Одна из гигантских секвой — самая большая из всех — особенно привлекала внимание Годфри. У основания ее зияло дупло шириною от четырех до пяти и высотою в десять футов, внутрь которого легко было проникнуть. Сердце гиганта исчезло, ядро древесины превратилось в мягкую белую пыль, дерево держалось только на своей толстой коре, скрепленной заболонью note 25, но могло простоять еще целые века.
— За неимением пещеры или грота, — вскричал Годфри, — пусть это дупло станет нам жилищем! У нас будет деревянный дом и высоченная башня, каких не найдешь и в обжитых местах. Здесь мы сможем укрыться от непогоды. Пойдемте же, Тартелетт, пойдемте!
И схватив за руку своего спутника, юноша увлек его за собой внутрь секвойи.
Почва в диаметре не менее десяти английских футов была покрыта слоем растительной пыли. Высоту же, где закруглялся свод, мешала определить темнота. Сквозь стенки, образованные корой, не проникало ни одного луча света. Отсюда легко было заключить, что в стенках не было ни щелей, ни трещин, сквозь которые пробивался бы дождь или ветер. Итак, наши Робинзоны оказались в довольно сносных условиях, и теперь могли не бояться любой непогоды. Вряд ли какая-нибудь пещера могла быть более прочной, более сухой или более укрытой. Ничего не скажешь, лучшего места им было не найти!
— Ну, Тартелетт, какого вы мнения об этом естественном убежище? — спросил Годфри.
— Оно великолепно, но где камин?
— Прежде, чем говорить о камине, нужно еще добыть огня!
На этот логичный ответ возражения не последовало.
Годфри пошел знакомиться с окрестностями. Как мы уже говорили, почти вплотную к секвойям подступала прерия, образуя перед ними как бы опушку леса. Извилистый ручеек, пересекая зеленый ковер, приносил в эти удушливые места благодатную свежесть. По краям его росли кустарники различных пород: мирты, мастика, манзаниллы, которые должны были обеспечить наших Робинзонов запасом диких яблок.
Поодаль виднелись отдельные группы деревьев: дубы, буки, сикоморы, выглядевшие кустами рядом с гигантами растительного мира, которые при восходе солнца отбрасывали свою тень до самого моря. Вся прерия была покрыта зеленеющим кустарником, который Годфри решил завтра же исследовать.
Этот живописный уголок понравился не только юноше, но и домашним животным. Агути, козы и бараны охотно вступили во владение пастбищами, изобилующими травой и кореньями. Что касается кур, то они тут же стали жадно клевать зерна и червей на берегу ручья. Безмолвие этих пустынных мест нарушилось кудахтаньем, мычанием, блеянием, топотом. Жизнь заявляла свои права! Годфри вернулся к секвойям и еще раз внимательно осмотрел дерево, в котором решил поселиться. Первые ветки росли так высоко над землей, что до них невозможно было добраться, по крайней мере снаружи.
«Быть может, туда удастся влезть изнутри, если дупло простирается на такую высоту?» — подумал юноша.
В этой густой кроне, соединенной с огромным стволом многочисленными ветвями, можно было найти надежное убежище в случае опасности, да и само дупло послужило бы хорошим укрытием.
Тем временем солнце уже довольно низко опустилось над горизонтом и окончательное устройство жилища пришлось отложить на завтра.
После ужина, с десертом из диких яблок, наши путники расположились на ночлег. Что могло быть удобнее для сна, чем эта растительная пыль, покрывавшая почву в дупле внутри секвойи?
В честь дядюшки Виля, пославшего его в путешествие, Годфри решил назвать это гигантское дерево «Вильтри» note 26, невзирая на то, что граждане Соединенных Штатов присвоили подобным деревьям имя одного из великих граждан американской республики.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,
в которой очень кстати разражается удар молнии
Обстоятельства сильнее нас. Годфри, прежде такой веселый, беззаботный, беспечный, все получавший от жизни, в новом положении сделался другим человеком. Его спокойное существование никогда не нарушали заботы о завтрашнем дне. В роскошном особняке на Монтгомери-стрит ни одна тревожная мысль не смущала его сна, продолжавшегося по десяти часов.
Теперь все резко изменилось. Очутившись на необитаемом острове, отрезанный от всего мира, предоставленный самому себе, вынужденный столкнуться лицом к лицу с суровой действительностью, он оказался в таких условиях, при которых растерялся бы и не такой непрактичный человек…
Прежде всего, надо было узнать, что сталось с «Дримом». Но что могли сделать два беспомощных человека, заброшенные на остров, столь же незаметный в необозримом океане, как булавка в стоге сена или песчинка на дне морском? Даже неисчислимые богатства дядюшки Кольдерупа в данном случае были бессильны!
Хотя убежище вполне себя оправдывало, Годфри провел беспокойную ночь. Его мозг лихорадочно работал: мысли об утраченном прошлом, которого было до боли жаль, переплетались в мозгу с неопределенным настоящим и переносились в будущее, которое страшило больше всего! Перед этими суровыми испытаниями его ленивая прежде мысль, скованная безмятежным существованием, мало-помалу просыпалась от дремоты. Годфри твердо решил всеми силами бороться с обрушившимися на него трудностями, сделать все возможное, чтобы найти выход из создавшегося положения. Если это ему удастся, такой урок не пройдет бесследно.
Юноша встал на рассвете с намерением заняться устройством более удобного жилья. Кроме того, следовало, наконец, как-то решить вопрос с нищей и связанной с ней проблемой огня. Затем позаботиться о предметах первой необходимости — орудиях, оружии и одежде, которая в скором времени так обветшает, что оба Робинзона должны будут подражать моде полинезийских островитян.
Тартелетт между тем спал крепким сном. Темнота мешала его разглядеть, но он заявлял о своем присутствии громким храпом. Бедняга, переживший кораблекрушение, оставался в свои сорок пять лет таким же легкомысленным, каким был до случайной катастрофы его ученик, и, конечно, в этих условиях он был не только бесполезен, но скорее даже обременителен. Ведь Годфри постоянно приходилось заботиться о своем учителе. Но что поделаешь? Не бросать же товарища по несчастью на произвол судьбы? Во всяком случае, это было живое существо, хотя, по правде говоря, проку от него было меньше, чем от любой дрессированной собаки, послушно исполняющей приказания своего хозяина и готовой отдать за него жизнь. Но даже с Тартелеттом, при всей его бесполезности, можно было переброситься несколькими словами, разумеется, только по пустякам, а иногда и посетовать вместе с ним на судьбу. Как-никак Годфри мог слышать человеческий голос! Все же учитель танцев был поумнее робинзонова попугая! С Тартелеттом Годфри чувствовал себя не таким одиноким, а в его положении не могло быть ничего ужаснее перспективы одиночества!
«Робинзон без Пятницы и Робинзон с Пятницей! Какое тут может быть сравнением — думал Годфри.
Однако в это утро, 29 июня, юноша с удовольствием остался один и прежде всего решил заняться обследованием той местности, где возвышались секвойи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23