Он берет горсть мелкого песку, с помощью маленькой метёлки рассыпает его веером. Потом выпрашивает у нас дюжину орехов кола, наполовину красных, наполовину белых, и, бормоча непонятные слова, быстро раскладывает их на песке в виде различных фигур — кругов, квадратов, ромбов, прямоугольников, треугольников, и делает над ними странные знаки, как бы благословляя их. Наконец, он заботливо собирает орехи и протягивает грязную руку, в которую мы кладём плату за предсказание.
Теперь нам остаётся только спрашивать. Он вдохновился. Он будет говорить.
Мы должны предложить ему по очереди несколько вопросов, он без промедления будет отвечать. Когда мы кончаем спрашивать, он говорит, в свою очередь, очень живо и быстро, как человек, знающий своё дело. Они невеселы, предсказания нашего мага! Если мы им поверим, — чего, к счастью, не случится, — мы выйдем из его заведения, полные забот и беспокойства.
Он начинает с меня; я спрашиваю о судьбе того, что для меня всего дороже на свете, — о моих статьях, которые я вам посылаю.
— Скоро, — говорит он мне по-арабски, — никто не будет получать от тебя известий.
Вот так удача! Но волшебник говорит: «Скоро». Значит, за это письмо я могу быть спокоен. Кеньелала переходит к Сен-Берену.
— Ты получишь, — предсказывает он ему, — рану, которая помешает тебе сидеть.
Я думаю о крючках. Он опоздал, старый шут. Он блуждает в прошлом, потёмки которого ему, без сомнения, осветили Морилире и Чумуки.
Теперь очередь мадемуазель Морна.
— Тебя поразит удар в сердце, — произносит Кеньелала.
Ну, ну! Не глупо! Заметьте, он не уточнил, будет ли рана физической или моральной. Я склоняюсь ко второму предположению и подозреваю, что наши два проводника не без греха и тут. Мадемуазель Морна, очевидно, поняла пророка, как и я, потому что она краснеет. Держу пари, что она думает о капитане Марсенее.
Но наш волшебник умолкает, потом смотрит на Барсака с угрожающим видом. Ясно, что нам предстоит самое важное предсказание. Он пророчит:
— За Сикасо я вижу белых. Для вас это — рабство или смерть.
Он очень весел, этот дед.
— Белых? — повторяет мадемуазель Морна. — Вы хотите сказать: чёрных?
— Я говорю: белых, — торжественно подтверждает Кеньелала, который симулирует вдохновение самым забавным образом. — Не переходите за Сикасо. Иначе — рабство или смерть.
Разумеется, мы принимаем предупреждение иронически. Кого этот гадатель хочет уверить, что на французской земле есть достаточно многочисленная группа белых, которая может быть опасной для такой значительной колонны, как наша?
За обедом мы все, не исключая боязливого Бодрьера, много смеялись над этой историей, а потом больше о ней не думали.
Но я думал, и думал очень серьёзно. В конце концов, ложась спать, я пришёл к заключению, что… что… Да вот, судите сами.
Запишем сначала условия задачи.
Существуют два с половиной факта.
Половина факта — это отсутствие Морилире в Тимбо и на последней остановке, перед Канканом.
Два факта — предполагаемое отравление ядом «дунг-коно» и зловещие предсказания чёрного колдуна.
Установив это, будем рассуждать.
Факт первый. Мыслимо ли, чтобы старшина ничтожной деревушки задумал бессмысленный проект атаковать экспедицию, охраняемую двумястами сабель, и это в Сенегамбии, давно уже занятой нашими войсками, в тридцати пяти километрах от Тимбо, где находится значительный французский гарнизон? Нет, это невероятно. Наоборот, это недопустимо, абсолютно недопустимо.
Факт второй. Мыслимо ли, чтобы старый негр, глупый и невежественный, обладал вл*астью читать в будущем? У него нет такой власти, в этом я совершенно убеждён.
Случай с «дунг-коно» достоверен; по меньшей мере, раз мною доказано, что такой проект не мог быть задуман всерьёз, его организовали так, чтобы заставить нас поверить в его реальность.
Верно и то, что Кеньелала, предоставленный самому себе и говорящий наугад, сказал бы нам всё, что угодно; однако он упрямо предсказывал нам рабство или смерть за Сикасо.
Заключение: нас хотят напугать.
Кто? Почему? — спросите вы.
Кто? — Этого я не знаю.
Почему? — Чтобы заставить нас отказаться от путешествия. Мы кого-то стесняем, и этот кто-то не хочет, чтобы мы перешли Сикасо. Теперь о полуфакте Морилире: или он не означает ничего, или, если Сен-Берен не проявил обычной рассеянности, Морилире — сообщник тех, кто пытается остановить наше путешествие. Его настойчивое желание заставить нас побывать у Кеньелалы очень подозрительно, и можно думать, что его подкупили. Надо выяснить этот пункт.
Таковы мои заключения. Будущее покажет, основательны они или нет. Поживём — увидим.
Амедей Флоранс.
В зарослях, день пути от Канкана. 26 декабря. Я добавляю эти строчки к моему позавчерашнему письму, которое Чумуки обязался вам препроводить.
То, что случилось этой ночью, необыкновенно.
Мы покинули Канкан вчера утром, 25 декабря, и после двух больших переходов, сделав в общем около тридцати километров, расположились лагерем в открытом поле. Местность мало населена. Последняя деревня Дьяк-гана осталась в двадцати километрах позади, и пятьдесят километров отделяют нас от ближайшего поселения Сикоро.
В обычный час лагерь спал. Среди ночи мы были внезапно разбужены странным шумом, которого никто из нас не мог объяснить. Это было как бы чудовищное гуденье, похожее на гул паровой машины или, точнее, на жужжанье насекомых, но насекомых гигантских, величиной со слона. По объяснению часовых, необычайный шум донёсся с запада. Сначала очень слабый, он постепенно усиливался. В момент, когда мы выскочили из палаток, он достиг наибольшей силы. Страннее всего, что он доносился до нас сверху, с воздуха, с неба. Причина этого шума находилась над нами. Но какова она была?
Мы напрасно таращим глаза. Невозможно ничего увидеть: густые тучи скрывают луну, и ночь черна, как чернила.
Пока мы бесполезно пытаемся просверлить глазами потёмки, гуденье удаляется к востоку, уменьшается, замирает… Но, прежде чем она окончательно замерло, мы слышим другое, которое к нам доносится с запада. Как и первое, это гуденье увеличивается, достигает максимума, постепенно уменьшается и удаляется на восток.
Лагерь поражён ужасом. Носильщики лежат лицом к земле. Мы все собираемся около капитана Марсенея. Здесь также Чумуки и Тонгане; пожив около белых, они приобрели некоторую силу духа. Напротив, Морилире я не вижу. Без сомнения, он лежит где-нибудь на брюхе и дрожит от страха…
Пять раз рождается ужасающий гул, увеличивается и угасает. Потом ночь возобновляет своё обычное спокойствие и кончается мирно.
Утром, это другое дело: когда начали строить колонну, испуганные негры упрямо отказываются идти. Капитан Марсеней в конце концов урезонивает их, и мы трогаемся в путь с трехчасовым запозданием.
Чудесное событие этой ночи, естественно, занимает всех, но никто не может его объяснить. Мало-помалу начинают говорить о другом. Прошли около двух километров от оставленного лагеря, как вдруг капитан Марсеней, который едет впереди, замечает что почва изрыта колеями, длиной около полсотни метров, направленными с запада на восток. Эти колеи, глубиной около десяти сантиметров на западной стороне, постепенно сглаживаются к востоку. Их десять, расположенных пятью группами, по две колеи в каждой.
Имеют ли они какое-нибудь отношение к шуму этой ночи? Сначала пытаемся ответить: нет.
И, однако, у них направление с запада на восток; они соответствуют в числе: пять пар колей, пять последовательных гулов…
Итак?
Итак, я не знаю.
Амедей Флоранс.
В СИКАСО
Экспедиция Барсака достигла Сикасо 12 января. В шесть недель, делая в среднем по двадцать пять километров в день, она прошла 1 100 километров, отделяющих от берега эту старинную столицу Кенедугу, сделавшуюся впоследствии последней крепостью Самори.
«Экспансьон Франсез» перестала получать статьи Амедея Флоранса после третьей, отправленной через два дня после оставления Канкана, и мы не имели бы никаких сведений о путешествии, если бы не записная книжка, в которую искусный репортёр ежедневно вносил свои заметки и наблюдения. Автор настоящего рассказа имеет её перед глазами и будет делать из неё, в случае надобности, обширные заимствования.
От Канкана до Сикасо путешествие прошло монотонно, неинтересно. Помимо нескольких шуток насчёт рассеянности Сен-Берена и подробного описания незначительных случаев, о которых читатель уже имеет достаточное понятие, Амедей Флоранс ограничивался описанием пути. До Тиолы местность была ровная а начиная с этого городка сделалась гористой. Репортёр коротко отметил, что Чумуки, избегая компании своего товарища Тонгане, по-видимому, заключил союз с главным проводником Морилире. Он, впрочем, не рассуждал по этому поводу, да и, в самом деле, вопрос о взаимоотношениях между этими тремя неграми не был настолько важным, чтобы занимать его внимание.
По молчанию Амедея Флоранса следовало заключить, что ничего существенного не случилось. Это означало, что ни одно из предсказаний Кеньелалы не начало исполняться ни в малейшей мере, как и следовало ожидать. Амедей Флоранс продолжал составлять свои письма и вручать Чумуки, который гарантировал их аккуратную доставку в Европу; и если, по той или иной причине, это обещание не выполнялось, репортёр об этом не знал. Сен-Берен продолжал гарцевать на лошади. Жанна Морна, — мы оставляем ей псевдоним, который, она выбрала, — не получила ещё никакой раны в сердце, по крайней мере никакой физической раны. А насчёт моральной раны, напротив, выходило, что третье предсказание было ближе всех к выполнению, если принимать его в переносном смысле, как думал Амедей Флоранс. В самом деле, он посвятил две одобрительных строчки все более интимной дружбе между Жанной Морна и капитаном Марсенеем и о растущем удовлетворении, которое молодые люди в ней находили.
Что же касается четвёртого предсказания, самого серьёзного и самого мрачного, ничто, абсолютно ничто не указывало, что какой-нибудь факт может его подтвердить. Экспедиция не была ни уничтожена, ни захвачена в рабство и спокойно продвигалась под охраной двухсот сабель капитана Марсенея. Бе верховые и вьючные животные были в добром здоровье, багаж в хорошем состоянии и при переправах через реки подмокал лишь в малой степени, неизбежной при услугах негров.
И в самом деле, рассуждения Амедея Флоранса в конце статьи, отправленной из Канкана, выражавшие его мысли в то время, когда он писал, не оправдались последующими событиями. Никто не устраивал действительных или мнимых покушений на колонну, и никакой другой Кеньелала не встретился на пути, чтобы изрекать угрожающие пророчества. Если даже Амедей Флоранс открыл истину и где-то существовал кто-то, строивший абсурдные планы запугать экспедицию и заставить её вернуться, то, вероятно, он от них отказался.
Вдобавок, сам Амедей Флоранс не имел ясного мнения по этому вопросу на пути в Сикасо. Факты, на которых основывались его рассуждения: более или менее правдоподобная попытка отравить экспедицию ядом «дунг-коно» и зловещие предсказания колдуна-негра, устарели.
Хотя ещё не прибыли в Сикасо, а предсказанная опасность начиналась только после этой древней столицы, репортёр успокаивался со дня на день: настолько ему казалось абсурдным утверждение, что эти безобидные негры, которые время от времени попадались на дороге, рискнут напасть на такой крупный отряд регулярных солдат. Подобным происшествиям не было примера, и только такой тиран, как Самори, силой принуждал эти несозревшие племена воевать.
И всё-таки Амедей Флоранс, быть может, чересчур успокоился, полагаясь только на солдат капитана Марсенея, так как в Сикасо воинская сила должна была уменьшиться наполовину.
В Сикасо, если не забыл читатель, экспедиция Барсака должна была разделиться. Одна часть, под начальством самого Барсака, достигнув Нигера, через Уагадугу, столицу Мосси, возьмёт путь к югу и вернётся к океану через Бургу и Дагомею. Вторая, под управлением Бодрьера, сразу спустится на юг и направится почти по прямой линии на Гран-Бассам. Разумеется, каждая из частей экспедиции имела право на одинаковую защиту, одинаковый эскорт, сведённый, таким образом, до сотни людей в том и другом отряде.
В тот момент, как экспедиция в полном своём составе прибыла в Сикасо, прошло не очень много времени с тех пор, когда эта крепость Самори, взятая штурмом в начале 1898 года войсками полковника Одеу, стала принадлежать Франции. В окрестностях Сикасо страна ещё чувствовала следы беспрестанных грабежей, которым подвергал её тот пагубный торговец невольниками, которого мы украсили, неизвестно почему, пышным именем д'Альмани. Повсюду встречались только сожжённые или опустошённые деревни — доказательства перенесённых несчастий.
Город Сикасо, — если только позволительно применить это выражение к чёрному поселению, — находится почти в таком же состоянии, как застал его полковник Одеу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48