неужели и он верит в опасность, о которой предупредила Малик?
Значит?..
Значит, я должен предложить себе перед сном вопрос: «Кто же прав, Барсак или Бодрьер?»
Быть может, я это завтра узнаю.
В ожидании я остаюсь в затруднении.
Амедей Флоранс.
ТРЕТЬЯ СТАТЬЯ АМЕДЕЯ ФЛОРАНСА
«Экспансьон Франсез» опубликовала третью статью своего специального корреспондента 5 февраля. По причинам, которые читатель скоро узнает, это была последняя статья, полученная газетой от её ловкого репортёра. Поэтому читатели, «Экспансьон Франсез» долгие месяцы .не разгадали загадки, поставленной Амедеем Флорансом в последних строках его статьи, той загадки, полное разрешение которой даст последующий рассказ.
ЭКСПЕДИЦИЯ БАРСАКА (От нашего специального корреспондента)
Чегобоялась Малик? — Дунгконо. — Станем друзьями! — Гельтапе. — Крещение ослов. — Терпение. — Канкан. — Колдун. — Будем рассуждать. — Ночной шум.
Канкан. 24 декабря. Мы прибыли сюда вчера утром и отправимся в дальнейший путь завтра, в день рождества.
Рождество!.. Мои мысли уносятся на родину, от которой мы так далеки (шестьсот пятьдесят километров от Конакри, по сведениям непогрешимого господина Тассена). Я думаю с удовольствием, которого прежде не испытывал, о равнинах, покрытых снегом, и в первый раз за многие годы у меня появилось страстное желание положить свои башмаки в камин, что, по меньшей мере, доказывает, что когда-то у меня был такой.
Но не будем умиляться и вернёмся к тому месту, где оборвались мои записки об экспедиции Барсака.
Итак, в предыдущей статье я рассказал, что в момент, когда старшина и жители Даухерико приглашали нас принять их гостеприимство, Малик сказала на своём наречии мадемуазель Морна:
— Не ходи, госпожа, умрёшь!
После этой фразы, услышанной капитаном, решено было устроить лагерь вне деревни, в том месте, где мы остановились. Капитан Марсеней, посовещавшись с Малик, приказал туземцам удалиться, чего требовали обстоятельства. Они возражали, уверяя в своих добрых чувствах, но капитан Марсеней не поддался и твёрдо велел им удалиться и не подходить к лагерю ближе чем на пятьсот метров. Мы скоро увидим, что эти предосторожности не были излишними.
Господин Бодрьер, верный сторонник благоразумия, горячо одобрил принятые решения, хотя и не знал их причины. Господин Барсак, которому уже представлялось, как его с триумфом проносят под лиственными арками, украшенными трехцветными лентами, не мог скрыть досады.
— Кто здесь приказывает, господин капитан?
— Вы, господин депутат! — холодно, но вежливо ответил офицер.
— В таком случае, почему вы, не спросив моего мнения, приказали разбить лагерь в поле, вместо того чтобы остановиться в деревне, и прогнали добрых негров, воодушевлённых самыми лучшими намерениями?
Капитан сделал паузу, как в театре, и спокойно ответил:
— Господин депутат, если вы в качестве начальника экспедиции выбираете путь и устанавливаете походный порядок, то и я должен защищать вас, выполняя мой долг. Правда, мне следовало предупредить вас и раскрыть причины моего поведения, но приходилось спешить. Я прошу меня извинить, если я пренебрёг этой…
До сих пор все было хорошо. Капитан Марсеней признал свою вину, и господин Барсак счёл себя удовлетворённым. К несчастью, — и, возможно, тут сыграло роль другое соперничество, — капитан волнуется, когда он раздражён, и вот он бросил неловкое слово, как искру в порох:
— …Если я пренебрёг этой формальностью, — закончил он.
— Формальностью?! — повторил господин Барсак, багровея от гнева.
Ведь он с юга, господин Барсак, а об южанах говорят, что у них в жилах течёт ртуть. Я чувствую, что начинается бестолковщина.
Барсак начал, весь дрожа:
— А теперь, по крайней мере, не соблаговолите ли вы открыть те могущественные мотивы, которые так вас взволновали?
Так я и предчувствовал! Теперь очередь капитана сердиться. Он отвечает сухим тоном:
— Я узнал, что против нас устроен заговор.
— Заговор! — иронически восклицает Барсак. — Среди этих честных негров! В тридцати пяти километрах от Тимбо!.. В самом деле!.. Ну, и кто лее открыл вам этот… заговор?
Нужно видеть, как Барсак произносит слово «заговор»! Он раздувает щеки, округляет глаза. Боже! Что, если бы он был в этот момент в Марселе?
— Малик, — коротко отвечает капитан. Барсак принимается хохотать. И как хохотать!
— Малик! Эта маленькая рабыня, за которую я заплатил двадцать пять су!..
Барсак извращает факты. Во-первых, Малик не рабыня, так как рабства нет на французской территории. Депутат должен это знать. И затем, Малик — очень «дорогая» женщина. За неё заплачено целых двадцать пять франков, старое ружьё и кусок материи.
Однако. Барсак продолжает:
— …двадцать пять су!.. Вот большой авторитет, в самом деле, и я чувствую, что вас обуял страх…
Капитан чувствует удар. При слове «страх» он делает гримасу. Он овладевает собой, но я понимаю, что он разъярён.
— Позвольте мне не разделить ваши опасения, — продолжает между тем Барсак, все больше и больше разгорячаясь. — Я буду героем, я! Я один отправлюсь з деревню на ночлег и завоюю отдых!
Вот уж начинаются настоящие глупости. Я это предвидел.
— Я вам этого не советую, — возражает капитан. — Я не знаю, ошиблась Малик или нет, но в случае сомнения надо принимать решение, которого требует благоразумие. Мои инструкции на этот счёт строги, и я не задумаюсь, в случае надобности, действовать против вашей воли.
— Против моей воли!..
— Если вы попытаетесь нарушить приказ военного командира и выйдете из лагеря, я, к сожалению, принуждён буду держать вас в вашей палатке под надёжной охраной. А теперь — ваш покорнейший слуга, господин депутат! Я должен наблюдать за устройством лагеря, и у меня нет больше времени спорить. Имею честь вас приветствовать!
И с этими словами капитан поднёс руку к кепи, повернулся по всем правилам военных уставов и удалился, оставив депутата Юга на волосок от апоплексического удара.
Впрочем, откровенно говоря, я и сам был недалёк от этого.
Злоба Барсака была тем сильнее, что эта сцена произошла в присутствии мадемуазель Морна. Депутат устремился за капитаном с очевидным намерением затеять ссору, которая могла кончиться трагически, когда наша компаньонка задержала его:
— Оставайтесь здесь, господин Барсак! Капитан не прав, что не предупредил вас, это верно; но он извинился, а вы оскорбили его в свою очередь. Вдобавок, защищая вас против вашей воли, он выполняет свой долг, рискуя навлечь ваш гнев и испортить себе будущность.
Если бы у вас было хоть немного великодушия, вы бы его поблагодарили!
— Ну, это уж чересчур!
— Побольше спокойствия, прошу вас, и выслушайте меня. Я только что говорила с Малик. Это она предупредила господина Марсенея и сообщила о заговоре, который готовится против нас. Знаете ли вы что-нибудь о «дунг-коно»?
Барсак отрицательно покачал головой. Он уже не пенился, но ещё бурлил.
— Я знаю, — перебил подошедший доктор Шатонней. — Это — смертельный яд, особенность которого в том, что он убивает свои жертвы только через неделю. Хотите узнать, как его добывают? Это достаточно любопытно.
Барсак, по-видимому, не хотел слушать. Погасший вулкан ещё дымился.
За депутата ответила мадемуазель Морна:
— Расскажите, доктор!
— Я попытаюсь объяснить, — сказал доктор Шатонней не без колебания, — потому что это очень щекотливый вопрос… Ну, да ладно! Так знайте же, что для приготовления «дунг-коно» берут просяную соломинку и вводят её в кишки трупа. Через двадцать дней её вынимают, сушат и толкут. Полученный порошок кладут в молоко, или в соус, или в вино, или в иное питьё, и, так как он не имеет никакого вкуса, его проглатывают, не замечая. Через восемь или десять дней человек пухнет. Его желудок раздувается до невероятных размеров. И через двадцать четыре часа человек погибает, и ничто, никакое средство, никакое противоядие не избавит его от этой зловещей судьбы, которая «коль недостойна Атрея, прилична Тиесту». Хорошо? Вот вам ещё один стих! Я думаю, он рифмуется, но с чем, черт побери?
— Вот какой заговор, — сказала мадемуазель Морна, — был устроен, против нас. Малик подслушала, как старшина Даухерико говорил об этом с соседними старшинами. Доло Саррон, так зовут старшину, должен был оказать нам сердечный приём, пригласить в свой дом, других — в дома сообщников. Там нам намеревались предложить местные кушанья и напитки, от которых мы не отказались бы. В это же время напоили бы наших солдат. Назавтра мы отправились бы, ничего не замечая, а через несколько дней почувствовали бы действие яда.
Разумеется, все негры из окрестностей дожидались бы этого момента, и, когда наш конвой не в силах был бы действовать, они разграбили бы наш багаж, взяли бы ослов и лошадей, а погонщиков и носильщиков увели бы в рабство. Малик открыла этот заговор, предупредила капитана Марсенея, и вы знаете остальное.
Можно себе представить, как взволновал нас этот рассказ! Господин Барсак был потрясён.
— Ну? Что я вам говорил? — вскричал Бодрьер с торжествующим видом. — Вот они, цивилизованные племена! Знаменитые мошенники…
— Я не могу опомниться, — дрожа ответил Барсак. — Я поражён, буквально поражён! Этот Доло Саррон с его приветливым видом! Ах!.. Но мы ещё посмеёмся! Завтра я прикажу сжечь деревню, а с этим негодяем Доло Сарроном…
— Одумайтесь, господин Барсак! — воскликнула мадемуазель Морна. — Вспомните, что ведь нам ещё надо пройти сотни и сотни километров. Благоразумие…
Её перебил Бодрьер. Он спросил:
— Да уж так ли нам необходимо упорствовать в продолжении этого путешествия? Нам был предложен вопрос: «Достаточно или недостаточно цивилизованы племена в Петле Нигера для того, чтобы можно было предоставить им политические права?» Мне кажется, мы уже знаем ответ. Опыт нескольких дней и особенно сегодняшнего вечера достаточен.
Атакованный таким образом, Барсак выпрямился и собрался отвечать. Его предупредила мадемуазель Морна.
— Господин Бодрьер не слишком требователен, — сказала она. — Он походит на того англичанина, который заявил, что все французы рыжие, только потому, что, высадившись в Кале1 , встретил одного рыжего; нельзя судить о целом народе по нескольким злодеям. Да разве мало совершается преступлений в Европе!..
Барсак убеждённо согласился. Но язык у него чесался. Он заговорил.
— Совершенно справедливо! — вскричал он. — Но, господа, есть и другая сторона вопроса. Разве допустимо, чтобы мы, представители Республики, едва лишь на пороге большого предприятия, оставили его…
Он хорошо говорит, господин Барсак!
— …оставили его, обескураженные первыми шагами, как боязливые дети? Нет, господа, тем, кому выпала честь нести знамя Франции, надлежит здраво владеть твёрдостью и смелостью, которых ничто не сломит. Итак, они по справедливости оценят важность опасностей, к которым идут, и, вполне сознавая эти опасности, они встретят их лицом к лицу, не бледнея. Но эти пионеры цивилизации…
Клянусь небом, вот так речь! И в какое время!
— …эти пионеры цивилизации должны превыше всего дать доказательства осторожности и не должны поспешно выносить суждение обо всей огромной стране, основываясь на единственном факте, правдивость которого к тому же не доказана. Как превосходно сказал предыдущий оратор…
Предыдущий оратор это была просто-напросто мадемуазель Морна. Он улыбался, этот предыдущий оратор, и, чтобы прервать поток красноречия господина Барсака, поспешил зааплодировать с большим шумом. Мы последовали её примеру, разумеется, за исключением господина Бодрьера.
— Вопрос разобран, — сказала мадемуазель Морна посреди шума, — и путешествие продолжается. Я повторяю, что благоразумие предписывает нам избегать всякого кровопролития, которое может повлечь возмездие. Если мы будем рассудительны, мы примем за главное правило — продвигаться мирно. Таково, по крайней мере, мнение господина Марсенея.
— О, конечно! Раз уж это мнение господина Марсенея!.. — скрепя сердце одобрил Барсак.
1 Кале — французский порт.
— Не принимайте иронического вида, господин Бар-сак! — молвила мадемуазель Морна. — Лучше разыщите капитана, с которым вы обошлись так невежливо, и протяните ему руку! Ведь мы, быть может, обязаны ему жизнью.
Вспыльчивый господин Барсак— честный, превосходный человек. Он поколебался ровно столько, сколько нужно было, чтобы придать цену своему самопожертвованию, потом направился к капитану Марсенею, кончавшему устанавливать охрану лагеря.
— Капитан, на одно словечко, — позвал он.
— К вашим услугам, господин депутат, — отвечал офицер, вытягиваясь по-военному.
— Капитан, — продолжал Барсак, — мы сейчас оба были неправы, но я больше, чем вы. Я прошу меня извинить. Сделайте честь подать мне руку!
Это было сказано с большим достоинством и без всякого унижения, уверяю вас. Господин Марсеней был сильно взволнован.
— Ах, господин депутат!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Значит?..
Значит, я должен предложить себе перед сном вопрос: «Кто же прав, Барсак или Бодрьер?»
Быть может, я это завтра узнаю.
В ожидании я остаюсь в затруднении.
Амедей Флоранс.
ТРЕТЬЯ СТАТЬЯ АМЕДЕЯ ФЛОРАНСА
«Экспансьон Франсез» опубликовала третью статью своего специального корреспондента 5 февраля. По причинам, которые читатель скоро узнает, это была последняя статья, полученная газетой от её ловкого репортёра. Поэтому читатели, «Экспансьон Франсез» долгие месяцы .не разгадали загадки, поставленной Амедеем Флорансом в последних строках его статьи, той загадки, полное разрешение которой даст последующий рассказ.
ЭКСПЕДИЦИЯ БАРСАКА (От нашего специального корреспондента)
Чегобоялась Малик? — Дунгконо. — Станем друзьями! — Гельтапе. — Крещение ослов. — Терпение. — Канкан. — Колдун. — Будем рассуждать. — Ночной шум.
Канкан. 24 декабря. Мы прибыли сюда вчера утром и отправимся в дальнейший путь завтра, в день рождества.
Рождество!.. Мои мысли уносятся на родину, от которой мы так далеки (шестьсот пятьдесят километров от Конакри, по сведениям непогрешимого господина Тассена). Я думаю с удовольствием, которого прежде не испытывал, о равнинах, покрытых снегом, и в первый раз за многие годы у меня появилось страстное желание положить свои башмаки в камин, что, по меньшей мере, доказывает, что когда-то у меня был такой.
Но не будем умиляться и вернёмся к тому месту, где оборвались мои записки об экспедиции Барсака.
Итак, в предыдущей статье я рассказал, что в момент, когда старшина и жители Даухерико приглашали нас принять их гостеприимство, Малик сказала на своём наречии мадемуазель Морна:
— Не ходи, госпожа, умрёшь!
После этой фразы, услышанной капитаном, решено было устроить лагерь вне деревни, в том месте, где мы остановились. Капитан Марсеней, посовещавшись с Малик, приказал туземцам удалиться, чего требовали обстоятельства. Они возражали, уверяя в своих добрых чувствах, но капитан Марсеней не поддался и твёрдо велел им удалиться и не подходить к лагерю ближе чем на пятьсот метров. Мы скоро увидим, что эти предосторожности не были излишними.
Господин Бодрьер, верный сторонник благоразумия, горячо одобрил принятые решения, хотя и не знал их причины. Господин Барсак, которому уже представлялось, как его с триумфом проносят под лиственными арками, украшенными трехцветными лентами, не мог скрыть досады.
— Кто здесь приказывает, господин капитан?
— Вы, господин депутат! — холодно, но вежливо ответил офицер.
— В таком случае, почему вы, не спросив моего мнения, приказали разбить лагерь в поле, вместо того чтобы остановиться в деревне, и прогнали добрых негров, воодушевлённых самыми лучшими намерениями?
Капитан сделал паузу, как в театре, и спокойно ответил:
— Господин депутат, если вы в качестве начальника экспедиции выбираете путь и устанавливаете походный порядок, то и я должен защищать вас, выполняя мой долг. Правда, мне следовало предупредить вас и раскрыть причины моего поведения, но приходилось спешить. Я прошу меня извинить, если я пренебрёг этой…
До сих пор все было хорошо. Капитан Марсеней признал свою вину, и господин Барсак счёл себя удовлетворённым. К несчастью, — и, возможно, тут сыграло роль другое соперничество, — капитан волнуется, когда он раздражён, и вот он бросил неловкое слово, как искру в порох:
— …Если я пренебрёг этой формальностью, — закончил он.
— Формальностью?! — повторил господин Барсак, багровея от гнева.
Ведь он с юга, господин Барсак, а об южанах говорят, что у них в жилах течёт ртуть. Я чувствую, что начинается бестолковщина.
Барсак начал, весь дрожа:
— А теперь, по крайней мере, не соблаговолите ли вы открыть те могущественные мотивы, которые так вас взволновали?
Так я и предчувствовал! Теперь очередь капитана сердиться. Он отвечает сухим тоном:
— Я узнал, что против нас устроен заговор.
— Заговор! — иронически восклицает Барсак. — Среди этих честных негров! В тридцати пяти километрах от Тимбо!.. В самом деле!.. Ну, и кто лее открыл вам этот… заговор?
Нужно видеть, как Барсак произносит слово «заговор»! Он раздувает щеки, округляет глаза. Боже! Что, если бы он был в этот момент в Марселе?
— Малик, — коротко отвечает капитан. Барсак принимается хохотать. И как хохотать!
— Малик! Эта маленькая рабыня, за которую я заплатил двадцать пять су!..
Барсак извращает факты. Во-первых, Малик не рабыня, так как рабства нет на французской территории. Депутат должен это знать. И затем, Малик — очень «дорогая» женщина. За неё заплачено целых двадцать пять франков, старое ружьё и кусок материи.
Однако. Барсак продолжает:
— …двадцать пять су!.. Вот большой авторитет, в самом деле, и я чувствую, что вас обуял страх…
Капитан чувствует удар. При слове «страх» он делает гримасу. Он овладевает собой, но я понимаю, что он разъярён.
— Позвольте мне не разделить ваши опасения, — продолжает между тем Барсак, все больше и больше разгорячаясь. — Я буду героем, я! Я один отправлюсь з деревню на ночлег и завоюю отдых!
Вот уж начинаются настоящие глупости. Я это предвидел.
— Я вам этого не советую, — возражает капитан. — Я не знаю, ошиблась Малик или нет, но в случае сомнения надо принимать решение, которого требует благоразумие. Мои инструкции на этот счёт строги, и я не задумаюсь, в случае надобности, действовать против вашей воли.
— Против моей воли!..
— Если вы попытаетесь нарушить приказ военного командира и выйдете из лагеря, я, к сожалению, принуждён буду держать вас в вашей палатке под надёжной охраной. А теперь — ваш покорнейший слуга, господин депутат! Я должен наблюдать за устройством лагеря, и у меня нет больше времени спорить. Имею честь вас приветствовать!
И с этими словами капитан поднёс руку к кепи, повернулся по всем правилам военных уставов и удалился, оставив депутата Юга на волосок от апоплексического удара.
Впрочем, откровенно говоря, я и сам был недалёк от этого.
Злоба Барсака была тем сильнее, что эта сцена произошла в присутствии мадемуазель Морна. Депутат устремился за капитаном с очевидным намерением затеять ссору, которая могла кончиться трагически, когда наша компаньонка задержала его:
— Оставайтесь здесь, господин Барсак! Капитан не прав, что не предупредил вас, это верно; но он извинился, а вы оскорбили его в свою очередь. Вдобавок, защищая вас против вашей воли, он выполняет свой долг, рискуя навлечь ваш гнев и испортить себе будущность.
Если бы у вас было хоть немного великодушия, вы бы его поблагодарили!
— Ну, это уж чересчур!
— Побольше спокойствия, прошу вас, и выслушайте меня. Я только что говорила с Малик. Это она предупредила господина Марсенея и сообщила о заговоре, который готовится против нас. Знаете ли вы что-нибудь о «дунг-коно»?
Барсак отрицательно покачал головой. Он уже не пенился, но ещё бурлил.
— Я знаю, — перебил подошедший доктор Шатонней. — Это — смертельный яд, особенность которого в том, что он убивает свои жертвы только через неделю. Хотите узнать, как его добывают? Это достаточно любопытно.
Барсак, по-видимому, не хотел слушать. Погасший вулкан ещё дымился.
За депутата ответила мадемуазель Морна:
— Расскажите, доктор!
— Я попытаюсь объяснить, — сказал доктор Шатонней не без колебания, — потому что это очень щекотливый вопрос… Ну, да ладно! Так знайте же, что для приготовления «дунг-коно» берут просяную соломинку и вводят её в кишки трупа. Через двадцать дней её вынимают, сушат и толкут. Полученный порошок кладут в молоко, или в соус, или в вино, или в иное питьё, и, так как он не имеет никакого вкуса, его проглатывают, не замечая. Через восемь или десять дней человек пухнет. Его желудок раздувается до невероятных размеров. И через двадцать четыре часа человек погибает, и ничто, никакое средство, никакое противоядие не избавит его от этой зловещей судьбы, которая «коль недостойна Атрея, прилична Тиесту». Хорошо? Вот вам ещё один стих! Я думаю, он рифмуется, но с чем, черт побери?
— Вот какой заговор, — сказала мадемуазель Морна, — был устроен, против нас. Малик подслушала, как старшина Даухерико говорил об этом с соседними старшинами. Доло Саррон, так зовут старшину, должен был оказать нам сердечный приём, пригласить в свой дом, других — в дома сообщников. Там нам намеревались предложить местные кушанья и напитки, от которых мы не отказались бы. В это же время напоили бы наших солдат. Назавтра мы отправились бы, ничего не замечая, а через несколько дней почувствовали бы действие яда.
Разумеется, все негры из окрестностей дожидались бы этого момента, и, когда наш конвой не в силах был бы действовать, они разграбили бы наш багаж, взяли бы ослов и лошадей, а погонщиков и носильщиков увели бы в рабство. Малик открыла этот заговор, предупредила капитана Марсенея, и вы знаете остальное.
Можно себе представить, как взволновал нас этот рассказ! Господин Барсак был потрясён.
— Ну? Что я вам говорил? — вскричал Бодрьер с торжествующим видом. — Вот они, цивилизованные племена! Знаменитые мошенники…
— Я не могу опомниться, — дрожа ответил Барсак. — Я поражён, буквально поражён! Этот Доло Саррон с его приветливым видом! Ах!.. Но мы ещё посмеёмся! Завтра я прикажу сжечь деревню, а с этим негодяем Доло Сарроном…
— Одумайтесь, господин Барсак! — воскликнула мадемуазель Морна. — Вспомните, что ведь нам ещё надо пройти сотни и сотни километров. Благоразумие…
Её перебил Бодрьер. Он спросил:
— Да уж так ли нам необходимо упорствовать в продолжении этого путешествия? Нам был предложен вопрос: «Достаточно или недостаточно цивилизованы племена в Петле Нигера для того, чтобы можно было предоставить им политические права?» Мне кажется, мы уже знаем ответ. Опыт нескольких дней и особенно сегодняшнего вечера достаточен.
Атакованный таким образом, Барсак выпрямился и собрался отвечать. Его предупредила мадемуазель Морна.
— Господин Бодрьер не слишком требователен, — сказала она. — Он походит на того англичанина, который заявил, что все французы рыжие, только потому, что, высадившись в Кале1 , встретил одного рыжего; нельзя судить о целом народе по нескольким злодеям. Да разве мало совершается преступлений в Европе!..
Барсак убеждённо согласился. Но язык у него чесался. Он заговорил.
— Совершенно справедливо! — вскричал он. — Но, господа, есть и другая сторона вопроса. Разве допустимо, чтобы мы, представители Республики, едва лишь на пороге большого предприятия, оставили его…
Он хорошо говорит, господин Барсак!
— …оставили его, обескураженные первыми шагами, как боязливые дети? Нет, господа, тем, кому выпала честь нести знамя Франции, надлежит здраво владеть твёрдостью и смелостью, которых ничто не сломит. Итак, они по справедливости оценят важность опасностей, к которым идут, и, вполне сознавая эти опасности, они встретят их лицом к лицу, не бледнея. Но эти пионеры цивилизации…
Клянусь небом, вот так речь! И в какое время!
— …эти пионеры цивилизации должны превыше всего дать доказательства осторожности и не должны поспешно выносить суждение обо всей огромной стране, основываясь на единственном факте, правдивость которого к тому же не доказана. Как превосходно сказал предыдущий оратор…
Предыдущий оратор это была просто-напросто мадемуазель Морна. Он улыбался, этот предыдущий оратор, и, чтобы прервать поток красноречия господина Барсака, поспешил зааплодировать с большим шумом. Мы последовали её примеру, разумеется, за исключением господина Бодрьера.
— Вопрос разобран, — сказала мадемуазель Морна посреди шума, — и путешествие продолжается. Я повторяю, что благоразумие предписывает нам избегать всякого кровопролития, которое может повлечь возмездие. Если мы будем рассудительны, мы примем за главное правило — продвигаться мирно. Таково, по крайней мере, мнение господина Марсенея.
— О, конечно! Раз уж это мнение господина Марсенея!.. — скрепя сердце одобрил Барсак.
1 Кале — французский порт.
— Не принимайте иронического вида, господин Бар-сак! — молвила мадемуазель Морна. — Лучше разыщите капитана, с которым вы обошлись так невежливо, и протяните ему руку! Ведь мы, быть может, обязаны ему жизнью.
Вспыльчивый господин Барсак— честный, превосходный человек. Он поколебался ровно столько, сколько нужно было, чтобы придать цену своему самопожертвованию, потом направился к капитану Марсенею, кончавшему устанавливать охрану лагеря.
— Капитан, на одно словечко, — позвал он.
— К вашим услугам, господин депутат, — отвечал офицер, вытягиваясь по-военному.
— Капитан, — продолжал Барсак, — мы сейчас оба были неправы, но я больше, чем вы. Я прошу меня извинить. Сделайте честь подать мне руку!
Это было сказано с большим достоинством и без всякого унижения, уверяю вас. Господин Марсеней был сильно взволнован.
— Ах, господин депутат!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48