– спросил Сондерс гневным голосом.
– Помилуйте! – молил Ростбиф.
– Что же тогда означает эта шутка? Уж не на плоту ли мы «Медузы»?
Ростбиф развел руками в знак неведения. И жестом он отклонял от себя всякую ответственность, сваливая ее полностью на Томпсона, который рассеянно ковырял в зубах. Сондерс, раздраженный таким отношением, ударил кулаком по столу так, что стаканы подскочили.
– Это я вам говорю, сударь! – крикнул он гневным тоном.
– Мне, господин Сондерс? – спросил, наивно притворяясь, Томпсон.
– Да, вам. Поклялись вы, что ли, уморить нас голодом? Правда, это был бы единственный способ заглушить наши жалобы.
Томпсон удивленно открыл глаза.
– Вот уже три дня, – с яростью продолжал Сондерс, – как пища стала такой, что и порядочная собака отвернется от нее. Мы до сих пор терпели. Но сегодня вы уж слишком далеко зашли: свидетели – все эти господа.
Вопрос Сондерса встретил успех, который газетные парламентские отчеты назвали бы «живым одобрением» и «неистовыми рукоплесканиями». Все принялись говорить сразу, шумно. Возгласы «совершенно верно!» и «вы правы!» перекрещивались. Пять минут царил страшный шум.
Среди этого шума и гама Рожер смеялся от всего сердца. Путешествие становилось неудержимо смешным. Алиса, Долли и Робер разделяли веселость офицера. Никто из них не хотел отказаться от скверного, но забавного обеда.
Тем временем Томпсон, не обнаруживая особенного волнения, силился водворить тишину. Быть может, после всего этого у него имелся какой-нибудь основательный довод.
– Я признаю, – сказал он, – когда водворилось относительное молчание, – что обед был менее хорош, чем предыдущие…
Общий крик негодования оборвал его.
– …чем предыдущие, – спокойно повторил Томпсон, – но агентство тут решительно ни при чем, и господин Сондерс пожалеет о своем осуждении, когда узнает правду.
– Слова! – возразил Сондерс. – Этой монетой меня не подкупишь. Мне нужна другая, – прибавил он, вынимая из кармана пресловутую памятную книжку, – которую даст мне, когда мы будем в Лондоне, эта книжка, где я отмечаю перед всеми причиненный нам новый ущерб.
– Пусть же эти господа знают, – продолжал Томпсон, не обращая внимания, – что лэсте – восточный ветер, от которого мы потерпели на Мадейре, дал себя почувствовать и здесь, но гораздо сильнее, вследствие географического положения этих островов и близости их к Африке. В довершение беды лэсте принес с собой с континента тучу саранчи. Это вторжение, очень редкое здесь, произошло ко времени нашего прихода, и оба бича все сожгли, все сожрали, все уничтожили. Если агентство оказалось несколько стесненным в съестных продуктах, то потому, что они в самом деле стали очень редки на Большом Канарском острове.
– Полноте! – отрезал неумолимый Сондерс. – Скажите просто, что они дороги.
– Да разве это не то же самое? – наивно спросил Томпсон, обнаружив таким образом свои тайные помыслы.
Эта наивность привела пассажиров в оцепенение.
– Словом, мы сочтемся в Лондоне. Пока же остается только одно – уедем немедленно. Раз мы не можем обедать на Большом Канарском острове, то поужинаем на Тенерифе.
– Браво! – кричали со всех сторон.
Томпсон жестом потребовал молчания.
– На этот счет, – сказал он, – вам ответит наш почтенный капитан Пип, – и это к великому моему сожалению.
– Машина нуждается в серьезной чистке, и работа эта, начатая сегодня, потребует по крайней мере три дня. Мы поэтому не сможем покинуть Лус раньше полудня седьмого июня.
Сообщение капитана охладило пылких пассажиров. Они обменивались подавленными взглядами. Еще три дня торчать здесь без всякой экскурсии, без прогулки!
– И с такой пищей! – прибавил ожесточенный Сондерс.
Но вскоре грусть уступила место гневу. Допустимо ли, чтобы агентство Томпсона так издевалось над своими клиентами? Грозный ропот пробежал в обществе, когда оно встало из-за стола и начало подниматься на спардек.
В эту минуту в порт входил большой пароход. Это было одно из почтовых судов, совершающих рейсы между Англией и Капской колонией. Оно возвращалось в Лондон. Весть об этом немедленно распространилась на «Симью».
Пять-шесть пассажиров воспользовались неожиданным случаем и решительно высадились со своим багажом. Между этими разочарованными находилась леди Хейлбутз в сопровождении лелеемой стаи собак.
Томпсон делал вид, что не замечает недостающих. Впрочем, их было немного. Вследствие экономических или других соображений большинство пассажиров остались верными «Симью». В числе верных находился и Сондерс, хотя экономия и не входила в его расчеты. Покинуть Томпсона? Полно! Нет, он держал и будет держать его до конца. Ненависть ли на самом деле наполняла сердце этого беспокойного пассажира?
Но не все руководствовались соображениями, несомненно превосходными, Сондерса или еще лучшими – людей среднего достатка. Миссис Линдсей, например. Почему она так упорно желала довести до конца путешествие, столь богатое всякого рода неприятностями? Какой мотив мог удержать ее под началом агентства Томпсона? Эти вопросы задавал себе Робер, стоя в нескольких шагах от Алисы.
Между тем миссис Линдсей не трогалась с места. Она видела, как проходил большой почтовый пароход, и не уделяла ему никакого внимания. Нет, она не уедет. Робер убедился в этом, услышав, как она говорила Рожеру:
– Мы, я полагаю, не будем оставаться на пароходе все эти два дня?
– Понятно, – отвечал Рожер, смеясь.
– Эта задержка, – продолжала Алиса, – по крайней мере будет иметь ту хорошую сторону, что позволит нам познакомиться с краем, если только вы захотите вместе со мной посвятить эти два дня экскурсии.
– Конечно, – ответил Рожер. – Мы с господином Морганом можем даже сегодня вечером отправиться поискать перевозочные средства. Ведь нас пятеро, не так ли?
Робер ждал этого момента. Он не хотел услужливой дружбы соотечественника. Какое бы огорчение это ни доставило ему, он не присоединится к маленькому каравану и останется здесь.
– Позвольте… – начал он.
– Нет, только четверо, – прервала Алиса спокойным тоном. – Мой деверь не поедет.
Робер чувствовал, как сердце его забилось быстрее. Итак, сама миссис Линдсей требовала его присутствия, назначала ему роль, хотела, чтобы он был около нее… Чувство радости разогнало его сомнения; тысяча смутных мыслей теснилась в его голове.
Оставив свое возражение неоконченным, он тяжело вдохнул в себя вечерний воздух и поднял глаза к небу, где показались только что загоревшиеся звезды.
Глава четвертая
Вторая преступная попытка
На следующий день в шесть часов утра четверо туристов сошли на набережную, где должны были найти проводника и лошадей, нанятых Робером и Рожером. Их ожидал там настоящий сюрприз.
Не то чтобы лошадей не было в назначенном месте. Напротив, их было больше, чем требовалось. Их можно было насчитать пятнадцать помимо лошади проводника, на которой он уже сидел верхом.
Явление это тотчас же объяснилось само собой. Миссис Линдсей и спутники ее увидели, как последовательно показались Сондерс, семья Хамильтон в сопровождении пассажиров, в том числе и Тигга, о зловещих планах которого вот уже несколько дней как совсем позабыли.
По счастью, не все обнаруживали такое легкомыслие. Девицы Блокхед по меньшей мере настаивали на своем благотворном надзоре. Кто замечал Тигга, тот всегда был уверен, что увидит их.
И в самом деле, в этот раз они также показались в десяти шагах позади предмета ухаживания, следуя впереди своего отца, который волей-неволей вынужден был подчиниться капризу дочерей, и теперь с беспокойством рассматривал лошадей, опасаясь, как бы не сделать безрассудного выбора между ними.
Очевидно, тайна экскурсии обнаружилась и интимная прогулка превратилась в кавалькаду, к великому неудовольствию обеих американок и обоих французов.
Но судьба готовила им еще другую неприятность. После всех появился и пятнадцатый всадник в лице Джека Линдсея. При виде его Долли и Рожер состроили гримасу, Алиса же и Робер по той же причине, которой, однако, не выдали друг другу, покраснели от гнева.
Джек, не обращая внимания на холодность или враждебность, встретившую его, сел на лошадь. Все немедленно последовали его примеру, и в одну минуту караван приготовился к отходу.
Не совсем, однако. Один из всадников еще надсаживался, чтобы влезть на коня. Тщетно цеплялся он за гриву, хватался за седло – он все падал, побежденный в этой неравной борьбе с тяжестью. Потея, пыхтя, он изощрялся в потешных усилиях, и это зрелище, в высшей степени комичное, казалось, доставляло большое удовольствие остальным.
– Ну что ты, папа! – произнесла тоном поощрительного укора мисс Мэри Блокхед.
– Ты тоже хороша, – угрюмо ответил мистер Аб-сиртус Блокхед. – Ты думаешь, я легок? И затем, спрашиваю тебя, мое ли это дело? Не конногвардеец я и боюсь всех этих кляч, правду говоря… У меня душа нараспашку, дочь моя, нараспашку!
И Блокхед, окончательно поставив обе ноги наземь, с решительным видом утер лоб, струившийся потом. Новых и бесполезных попыток он, мол, больше делать не станет.
По знаку Робера на выручку неудачливому туристу явился проводник. С его помощью Блокхед был поднят на высоту, на которую пытался взобраться. Даже немного размашисто, так что чуть было не перевалился на другую сторону. Но в конце концов избежал этой неприятности, и кавалькада тронулась.
Впереди ехал проводник, за ним – Робер и Алиса, потом Рожер и Долли. В третьем ряду красовались сэр и леди Хамильтон, а в пятом гарцевал Тигг рядом с мисс Маргарет и т. д.
Если девицы Блокхед не могли воспрепятствовать этому обидному распределению, то они по крайней мере устроились так, чтобы смягчить его последствия, и окружали нечестивую парочку. В четвертом ряду мисс Бесси навязалась Сондерсу, а в шестом – мисс Мэри утешала своего несчастного папеньку, который, с угрюмым видом, с вцепившимися в гриву лошади пальцами, покорно давал себя везти, горько жалея о дне, когда родился. Таким образом, Тигг не избежит непрестанного надзора. Вокруг него жадные уши будут подхватывать его слова, проницательные глаза сумеют воспользоваться малейшей слабостью противника, и место, временно потерянное, будет быстро отвоевано.
Последним из туристов ехал Джек Линдсей, молча и одиноко, по обыкновению. Время от времени взгляд его следил за вереницей своих товарищей и на мгновение останавливался на молодой паре, бывшей в первом ряду. Огонек загорался тогда в его глазах…
Эти взгляды Робер угадывал, не видя их. Присутствие Джека, внушая ему глухое беспокойство, заставило его оставаться на месте, которое он занимал. Если бы Джека не было тут, Робер стушевался бы в последнем ряду кавалькады туристов.
Другая причина также побуждала его ехать на этот раз впереди. Какой-то инстинкт заставлял его следить за проводником, внушавшим ему смутное недоверие. Не то чтобы поведение этого человека давало повод к подозрениям, но Робер находил, что у него подозрительный вид, и решил не спускать с него глаз и быть готовым на случай, если бы какое-нибудь действие этого случайного служителя подтвердило во время экскурсии впечатление, производимое его внешностью.
Впрочем, Робер не злоупотреблял положением, которое обстоятельства навязали ему. Не проявляя холодности, он говорил лишь необходимое. Пока после нескольких слов о хорошей погоде он молчал, и Алиса подражала его молчанию, казалось приходившемуся ей по вкусу. Глаза Робера, правда менее подчинявшиеся, чем его язык, сами говорили и часто обращались к тонкому профилю подруги.
Но интимность, как ни молчалива она, тем не менее совершает свою таинственную работу в глубине души. Едучи таким образом бок о бок, дыша теплым утренним воздухом и обмениваясь быстрыми и невольными взглядами, молодые люди чувствовали, как их охватывала сладкая истома. Словно какой-то магнит притягивал их столь близкие сердца. Они знакомились с этим удивительным языком молчания и на каждом шагу слышали и все лучше понимали слова, которых не произносили.
Быстро выехали они на северо-запад от Лас-Пальмаса, еще не совсем пробудившегося. Меньше чем через час после того, как они двинулись, копыта лошадей уже ударяли по прекрасным дорогам, расходящимся вокруг главного города. Та, по которой они теперь следовали, начиналась в виде аллеи между двумя рядами дач, гнездившихся в зелени. Все виды растений ютились в этих пышных садах, где пальмы покачивали своими султанами.
На этой бойкой дороге часто попадались навстречу путешественникам крестьяне. Сидя на верблюдах, разведение которых прекрасно удалось на Канарских островах, они везли в город продукты своей земли. Худого сложения, среднего роста, с большими черными глазами, освещающими правильные черты лица, они не были лишены настоящего, врожденного благородства.
Чем дальше продвигалась кавалькада, тем больше она растягивалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
– Помилуйте! – молил Ростбиф.
– Что же тогда означает эта шутка? Уж не на плоту ли мы «Медузы»?
Ростбиф развел руками в знак неведения. И жестом он отклонял от себя всякую ответственность, сваливая ее полностью на Томпсона, который рассеянно ковырял в зубах. Сондерс, раздраженный таким отношением, ударил кулаком по столу так, что стаканы подскочили.
– Это я вам говорю, сударь! – крикнул он гневным тоном.
– Мне, господин Сондерс? – спросил, наивно притворяясь, Томпсон.
– Да, вам. Поклялись вы, что ли, уморить нас голодом? Правда, это был бы единственный способ заглушить наши жалобы.
Томпсон удивленно открыл глаза.
– Вот уже три дня, – с яростью продолжал Сондерс, – как пища стала такой, что и порядочная собака отвернется от нее. Мы до сих пор терпели. Но сегодня вы уж слишком далеко зашли: свидетели – все эти господа.
Вопрос Сондерса встретил успех, который газетные парламентские отчеты назвали бы «живым одобрением» и «неистовыми рукоплесканиями». Все принялись говорить сразу, шумно. Возгласы «совершенно верно!» и «вы правы!» перекрещивались. Пять минут царил страшный шум.
Среди этого шума и гама Рожер смеялся от всего сердца. Путешествие становилось неудержимо смешным. Алиса, Долли и Робер разделяли веселость офицера. Никто из них не хотел отказаться от скверного, но забавного обеда.
Тем временем Томпсон, не обнаруживая особенного волнения, силился водворить тишину. Быть может, после всего этого у него имелся какой-нибудь основательный довод.
– Я признаю, – сказал он, – когда водворилось относительное молчание, – что обед был менее хорош, чем предыдущие…
Общий крик негодования оборвал его.
– …чем предыдущие, – спокойно повторил Томпсон, – но агентство тут решительно ни при чем, и господин Сондерс пожалеет о своем осуждении, когда узнает правду.
– Слова! – возразил Сондерс. – Этой монетой меня не подкупишь. Мне нужна другая, – прибавил он, вынимая из кармана пресловутую памятную книжку, – которую даст мне, когда мы будем в Лондоне, эта книжка, где я отмечаю перед всеми причиненный нам новый ущерб.
– Пусть же эти господа знают, – продолжал Томпсон, не обращая внимания, – что лэсте – восточный ветер, от которого мы потерпели на Мадейре, дал себя почувствовать и здесь, но гораздо сильнее, вследствие географического положения этих островов и близости их к Африке. В довершение беды лэсте принес с собой с континента тучу саранчи. Это вторжение, очень редкое здесь, произошло ко времени нашего прихода, и оба бича все сожгли, все сожрали, все уничтожили. Если агентство оказалось несколько стесненным в съестных продуктах, то потому, что они в самом деле стали очень редки на Большом Канарском острове.
– Полноте! – отрезал неумолимый Сондерс. – Скажите просто, что они дороги.
– Да разве это не то же самое? – наивно спросил Томпсон, обнаружив таким образом свои тайные помыслы.
Эта наивность привела пассажиров в оцепенение.
– Словом, мы сочтемся в Лондоне. Пока же остается только одно – уедем немедленно. Раз мы не можем обедать на Большом Канарском острове, то поужинаем на Тенерифе.
– Браво! – кричали со всех сторон.
Томпсон жестом потребовал молчания.
– На этот счет, – сказал он, – вам ответит наш почтенный капитан Пип, – и это к великому моему сожалению.
– Машина нуждается в серьезной чистке, и работа эта, начатая сегодня, потребует по крайней мере три дня. Мы поэтому не сможем покинуть Лус раньше полудня седьмого июня.
Сообщение капитана охладило пылких пассажиров. Они обменивались подавленными взглядами. Еще три дня торчать здесь без всякой экскурсии, без прогулки!
– И с такой пищей! – прибавил ожесточенный Сондерс.
Но вскоре грусть уступила место гневу. Допустимо ли, чтобы агентство Томпсона так издевалось над своими клиентами? Грозный ропот пробежал в обществе, когда оно встало из-за стола и начало подниматься на спардек.
В эту минуту в порт входил большой пароход. Это было одно из почтовых судов, совершающих рейсы между Англией и Капской колонией. Оно возвращалось в Лондон. Весть об этом немедленно распространилась на «Симью».
Пять-шесть пассажиров воспользовались неожиданным случаем и решительно высадились со своим багажом. Между этими разочарованными находилась леди Хейлбутз в сопровождении лелеемой стаи собак.
Томпсон делал вид, что не замечает недостающих. Впрочем, их было немного. Вследствие экономических или других соображений большинство пассажиров остались верными «Симью». В числе верных находился и Сондерс, хотя экономия и не входила в его расчеты. Покинуть Томпсона? Полно! Нет, он держал и будет держать его до конца. Ненависть ли на самом деле наполняла сердце этого беспокойного пассажира?
Но не все руководствовались соображениями, несомненно превосходными, Сондерса или еще лучшими – людей среднего достатка. Миссис Линдсей, например. Почему она так упорно желала довести до конца путешествие, столь богатое всякого рода неприятностями? Какой мотив мог удержать ее под началом агентства Томпсона? Эти вопросы задавал себе Робер, стоя в нескольких шагах от Алисы.
Между тем миссис Линдсей не трогалась с места. Она видела, как проходил большой почтовый пароход, и не уделяла ему никакого внимания. Нет, она не уедет. Робер убедился в этом, услышав, как она говорила Рожеру:
– Мы, я полагаю, не будем оставаться на пароходе все эти два дня?
– Понятно, – отвечал Рожер, смеясь.
– Эта задержка, – продолжала Алиса, – по крайней мере будет иметь ту хорошую сторону, что позволит нам познакомиться с краем, если только вы захотите вместе со мной посвятить эти два дня экскурсии.
– Конечно, – ответил Рожер. – Мы с господином Морганом можем даже сегодня вечером отправиться поискать перевозочные средства. Ведь нас пятеро, не так ли?
Робер ждал этого момента. Он не хотел услужливой дружбы соотечественника. Какое бы огорчение это ни доставило ему, он не присоединится к маленькому каравану и останется здесь.
– Позвольте… – начал он.
– Нет, только четверо, – прервала Алиса спокойным тоном. – Мой деверь не поедет.
Робер чувствовал, как сердце его забилось быстрее. Итак, сама миссис Линдсей требовала его присутствия, назначала ему роль, хотела, чтобы он был около нее… Чувство радости разогнало его сомнения; тысяча смутных мыслей теснилась в его голове.
Оставив свое возражение неоконченным, он тяжело вдохнул в себя вечерний воздух и поднял глаза к небу, где показались только что загоревшиеся звезды.
Глава четвертая
Вторая преступная попытка
На следующий день в шесть часов утра четверо туристов сошли на набережную, где должны были найти проводника и лошадей, нанятых Робером и Рожером. Их ожидал там настоящий сюрприз.
Не то чтобы лошадей не было в назначенном месте. Напротив, их было больше, чем требовалось. Их можно было насчитать пятнадцать помимо лошади проводника, на которой он уже сидел верхом.
Явление это тотчас же объяснилось само собой. Миссис Линдсей и спутники ее увидели, как последовательно показались Сондерс, семья Хамильтон в сопровождении пассажиров, в том числе и Тигга, о зловещих планах которого вот уже несколько дней как совсем позабыли.
По счастью, не все обнаруживали такое легкомыслие. Девицы Блокхед по меньшей мере настаивали на своем благотворном надзоре. Кто замечал Тигга, тот всегда был уверен, что увидит их.
И в самом деле, в этот раз они также показались в десяти шагах позади предмета ухаживания, следуя впереди своего отца, который волей-неволей вынужден был подчиниться капризу дочерей, и теперь с беспокойством рассматривал лошадей, опасаясь, как бы не сделать безрассудного выбора между ними.
Очевидно, тайна экскурсии обнаружилась и интимная прогулка превратилась в кавалькаду, к великому неудовольствию обеих американок и обоих французов.
Но судьба готовила им еще другую неприятность. После всех появился и пятнадцатый всадник в лице Джека Линдсея. При виде его Долли и Рожер состроили гримасу, Алиса же и Робер по той же причине, которой, однако, не выдали друг другу, покраснели от гнева.
Джек, не обращая внимания на холодность или враждебность, встретившую его, сел на лошадь. Все немедленно последовали его примеру, и в одну минуту караван приготовился к отходу.
Не совсем, однако. Один из всадников еще надсаживался, чтобы влезть на коня. Тщетно цеплялся он за гриву, хватался за седло – он все падал, побежденный в этой неравной борьбе с тяжестью. Потея, пыхтя, он изощрялся в потешных усилиях, и это зрелище, в высшей степени комичное, казалось, доставляло большое удовольствие остальным.
– Ну что ты, папа! – произнесла тоном поощрительного укора мисс Мэри Блокхед.
– Ты тоже хороша, – угрюмо ответил мистер Аб-сиртус Блокхед. – Ты думаешь, я легок? И затем, спрашиваю тебя, мое ли это дело? Не конногвардеец я и боюсь всех этих кляч, правду говоря… У меня душа нараспашку, дочь моя, нараспашку!
И Блокхед, окончательно поставив обе ноги наземь, с решительным видом утер лоб, струившийся потом. Новых и бесполезных попыток он, мол, больше делать не станет.
По знаку Робера на выручку неудачливому туристу явился проводник. С его помощью Блокхед был поднят на высоту, на которую пытался взобраться. Даже немного размашисто, так что чуть было не перевалился на другую сторону. Но в конце концов избежал этой неприятности, и кавалькада тронулась.
Впереди ехал проводник, за ним – Робер и Алиса, потом Рожер и Долли. В третьем ряду красовались сэр и леди Хамильтон, а в пятом гарцевал Тигг рядом с мисс Маргарет и т. д.
Если девицы Блокхед не могли воспрепятствовать этому обидному распределению, то они по крайней мере устроились так, чтобы смягчить его последствия, и окружали нечестивую парочку. В четвертом ряду мисс Бесси навязалась Сондерсу, а в шестом – мисс Мэри утешала своего несчастного папеньку, который, с угрюмым видом, с вцепившимися в гриву лошади пальцами, покорно давал себя везти, горько жалея о дне, когда родился. Таким образом, Тигг не избежит непрестанного надзора. Вокруг него жадные уши будут подхватывать его слова, проницательные глаза сумеют воспользоваться малейшей слабостью противника, и место, временно потерянное, будет быстро отвоевано.
Последним из туристов ехал Джек Линдсей, молча и одиноко, по обыкновению. Время от времени взгляд его следил за вереницей своих товарищей и на мгновение останавливался на молодой паре, бывшей в первом ряду. Огонек загорался тогда в его глазах…
Эти взгляды Робер угадывал, не видя их. Присутствие Джека, внушая ему глухое беспокойство, заставило его оставаться на месте, которое он занимал. Если бы Джека не было тут, Робер стушевался бы в последнем ряду кавалькады туристов.
Другая причина также побуждала его ехать на этот раз впереди. Какой-то инстинкт заставлял его следить за проводником, внушавшим ему смутное недоверие. Не то чтобы поведение этого человека давало повод к подозрениям, но Робер находил, что у него подозрительный вид, и решил не спускать с него глаз и быть готовым на случай, если бы какое-нибудь действие этого случайного служителя подтвердило во время экскурсии впечатление, производимое его внешностью.
Впрочем, Робер не злоупотреблял положением, которое обстоятельства навязали ему. Не проявляя холодности, он говорил лишь необходимое. Пока после нескольких слов о хорошей погоде он молчал, и Алиса подражала его молчанию, казалось приходившемуся ей по вкусу. Глаза Робера, правда менее подчинявшиеся, чем его язык, сами говорили и часто обращались к тонкому профилю подруги.
Но интимность, как ни молчалива она, тем не менее совершает свою таинственную работу в глубине души. Едучи таким образом бок о бок, дыша теплым утренним воздухом и обмениваясь быстрыми и невольными взглядами, молодые люди чувствовали, как их охватывала сладкая истома. Словно какой-то магнит притягивал их столь близкие сердца. Они знакомились с этим удивительным языком молчания и на каждом шагу слышали и все лучше понимали слова, которых не произносили.
Быстро выехали они на северо-запад от Лас-Пальмаса, еще не совсем пробудившегося. Меньше чем через час после того, как они двинулись, копыта лошадей уже ударяли по прекрасным дорогам, расходящимся вокруг главного города. Та, по которой они теперь следовали, начиналась в виде аллеи между двумя рядами дач, гнездившихся в зелени. Все виды растений ютились в этих пышных садах, где пальмы покачивали своими султанами.
На этой бойкой дороге часто попадались навстречу путешественникам крестьяне. Сидя на верблюдах, разведение которых прекрасно удалось на Канарских островах, они везли в город продукты своей земли. Худого сложения, среднего роста, с большими черными глазами, освещающими правильные черты лица, они не были лишены настоящего, врожденного благородства.
Чем дальше продвигалась кавалькада, тем больше она растягивалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55