Мой ящик с описаниями "соседей по космосу" превратился в необыкновенную планету с самыми необыкновенными жителями. Эта моя планета так и осталась мечтой. Межзвездные полеты были еще не под силу людям, а сигналы, посылаемые к звездам мазерами и летающими зондами, оставались пока без ответа. Да, первые ракеты с приборами улетели на Юпитер и Сатурн, и наш институт ежедневно получает километры цифр от этих автоматов, ставших спутниками планет, и еще трещат в ушах аплодисменты, но если вспомнить - где же мечты о путешествиях со световой скоростью к голубым, белым, красным, оранжевым звездам, в гости к нашим разумным соседям? трезвый расчет мгновенно отрезвляет: пока нет энергии для таких скоростей.
Молчат звезды, молчат их планеты. Молчат, как те каменные черепахи, единственные живые существа, которых нашел на Марсе мой отец. И я, как только стал студентом и узнал серьезность всех физических законов, сразу же забросил свой ящик. Но однажды, перебирая старые бумаги, вновь открыл мою планету. Было жаль выбрасывать в мусоропровод эту забавную коллекцию пестрый мир детства. Попросив разрешения у Андрея, я переместил описания с помощью Сима в маленький электронный блок, величиной с книгу, не больше. Он был значительно меньше ящика и давно лежал в моем рабочем столе как старая школьная тетрадь, которую однажды находят и листают с улыбкой.
А Рыж помнил о коллекции.
Мы с ним пришли в Институт Солнца, в нашу лабораторию. Дверь была открыта, комната пуста. Я щелкнул включателем, и Сим мгновенно пробудился: уставив на нас оранжевый глаз, поздоровался, доложил, что Андрей на совещании.
- Как настроение, Сим? Как работа? - спросил Рыж. - Не перегружаешься?
- Могу не выключаться. Уже двести шестьдесят пять дней работаю без замены блоков.
Они говорили как приятели - металлический шкаф, упиравшийся плечами в стены, и маленький-серьезный Рыж. Рыж ладонью смахнул пыль со стекла, пробежал пальцами по клавишам, погладил железную кожу великана. Рыжа хлебом не корми - дай повозиться с машиной. Оставь я его здесь одного, и он забудет о времени, а мать поднимет тревогу: пропал сын.
- Я хотел бы проконсультировать новые стихи, - прогудел Сим.
- Не сейчас, - быстро сказал я. - У нас другая просьба.
Рыж молча кивнул. Он, конечно, был не против, но если позволить Симу читать новые стихи, пролетит несколько часов. Только Андрей мог оборвать и высмеять Сима, мы с Рыжем не решились бы. Даже не знаю, зачем Каричка обучила Сима сочинять стихи? Я бы сказал - посредственные стихи. Но это единственный его недостаток, который можно называть странностью или другим словом.
Мы с Рыжем вложили в машину электронный блок и смотрели, как мелькают на экране портреты марсиан, селенитов и других мифических жителей Солнечной системы. Летучие мыши с клювами, помесь обезьяны и кенгуру, медузы в броне шагающих аппаратов, крошечные подвижные комарики, гигантские муравьи-телепаты, хитрые осьминоги, кочующие булыжники, мыслящая плесень - многорукие, многоглазые, многоцветные и просто без примечательных деталей, - они были собраны старинными писателями из знакомых земных деталей и наделены разными коварствами. Особенно непривлекательными в описаниях были инопланетные ученые, философы, воины и вообще мужчины (на их фоне женщин можно было по праву назвать прекрасными незнакомками). Мы прогнали эти мрачные, пугающие детей кадры без всякого сожаления.
Жителей Вселенной, внешне похожих на людей, только разноцветных и из иной плоти и крови, Рыж велел пропустить. Не очень интересовали его кристаллы, шары и мешочки с коллоидными растворами, которые видели рентгеновы лучи, слышали стук молекул, ощущали магнитные поля. Потом пошли творения фантастов прошлого века, рожденные атомной физикой, кибернетикой, космогонией, и здесь Рыж стал внимательнее. Он притих, уставившись упрямыми глазами на экран.
А там смеялся живой океан, неслась от Солнца огненная тень живой плазмы. Дрожали, как смутное отражение в глубоком колодце, существа призраки. И черное облако, в котором прятался гигантский разум, окутало всю Землю, вызвав жару, наводнения, морозы и другие бедствия.
- Нет, не то! - с досадой сказал Рыж, проглядев еще десятка три кадров.
- Что ты ищешь?
- Это облако, кем бы оно ни было... - Рыж так точно воспроизвел интонацию профессора Бригова, что я рассмеялся.
- Ах, Рыж, неужели ты подсматривал?
- Меня пропустили. Здесь, в институте. Ведь это так: оно, наше облако, - кто?
- Я не знаю, кто или что: разумное оно или нет?
- А чего ж ты закричал: "Я видел, я видел"! - возмутился Рыж.
- Я действительно видел, но не знаю. Очень странная физика.
- "Физика, физика"! Почему ее нет в твоих картинках? - Рыж начинал злиться.
Я знал, что он хочет найти какое-то подобие облака в описаниях фантастов. И не находил.
- Вообще фантасты многое предвидят, - сказал я. - Ну, а другие говорят: всякая мудрость - это мудрость после происшедшего события.
- Значит, здесь ничего похожего нет? - повторил Рыж.
- Нет. Ты же знаешь о странных значках, которые появились однажды на экранах телевизоров. Все думали, что это первые сигналы из космоса. Это были просто помехи.
- Идем, - решительно сказал Рыж.
Я подождал, пока он простятся с Симом, выключил машину.
Они простились дружелюбно, только что не пожали друг другу руку.
5
Рыж младше меня на шесть лет, но иногда мне кажется, что мы с ним во всем равны. А бывает, я перед ним - будто малыш, а он мудр, как маленький старичок-профессор. Он любит старину, особенно старую технику, и нередко предлагает мне:
- Давай путешествовать. Ну давай узнаем все про автомобиль!
Мы сидим в его комнате. Вечер. Темный квадрат окна. Тихо. В углу стоит выключенный "Репетитор" - друг школьника, как называет свою домашнюю электронную парту Рыж. На столе и на полу разбросаны книги, альбомы, блоки разных машин. Рыж, видно, что-то чинил или конструировал. Мягко светятся стены, незаметно для глаз меняя причудливый узор; стоит вглядеться в их изменчивый рисунок, и сразу находишь решение трудной задачи или уносишься в далекий мир.
Я люблю сидеть у Рыжа просто так. Но сейчас мы будем узнавать про автомобиль, и я, подняв трубку, вызываю Центр Информации, диктую просьбу. Сейчас в эту комнату ворвутся звук и движение.
- Смотри, какая неуклюжая! - В голосе Рыжа восхищение. Он останавливает изображение на телеэкране. - Вот мы ее посмотрим. Повернем боком, вот так.
Он дышит в экран, взмахивая удивленно ресницами, вскрикивая порой, а мне видится, как он бережно держит на раскрытой ладони то серебристую трубку ракеты, то неуклюжий, как динозавр, экскаватор, то мерцающий таинственно-кристалл счетной машины. В нем столько нежности, доброты, что я говорю себе: вот таким должен быть человек среди техники, человек нашей техносферы, который шагу не может сделать, чтоб не наткнуться на твердый бок машины. И она для него не безразличный предмет, а живая мысль, облаченная в современные доспехи, может быть, даже произведение искусства.
- Рыж, да ты доктор техники!
Он сердится, говорит: "Да ну!" А через минуту, увидев людей прошлого века:
- Это Они делали для нас!.. Верно, Март?
Лицо его строго печально: он Их жалеет.
Можно сделать круг и вернуться в ту же точку пространства.
Но время необратимо.
Он будет психологом машин, говорю я уже не вслух, а себе. В этих словах нет ничего таинственного, вернее сказать - в них столько же таинственности, сколько в слове "инженер" или "программист". Достаточно взглянуть на Рыжа.
- Я вот читаю в разных книжках: "гений", - говорит он. - Скажи, Март, кто это - гений?
- Человек. Обыкновенный человек. По-моему, так. Он больше других любит свое дело. Посвящает все время. И успевает больше других.
- Я знаю: Мусоргский, Толстой, Винер, Лапе, - вспоминает Рыж. - Но так было раньше. А теперь у всех много дел, все учатся в трех институтах.
- Давай по порядку, - предлагаю я. - Ты слышал, как в прошлом веке наука чуть не задохнулась из-за обилия информации?
- Нет, - мотает головой Рыж.
И хотя я вижу по его глазам, что он хитрит, рассказываю. Как давным-давно человечество, выпустив из бутылок великих джиннов, именуемых наукой, экономикой, образованием, не могло с ними справиться голыми руками. Ни один ученый не мог знать всего, что ежеминутно, ежечасно появляется в его области знаний. И тогда люди придумали счетно-электронные машины. Машины появились в школах, на заводах, в институтах. Их было очень много, и они считали в миллионы раз лучше ученых, но гораздо быстрее росла лавина новых вопросов, задач, проблем. Это было тяжелое для планеты время. В капиталистических странах безработица, сокращение образования, кризисы.
- И где был выход? - спрашивает Рыж.
- Для капитализма, конечно, не в машинах.
- Я знаю, - говорит он. - Читал про капитализм в книжках и третий год изучаю историю. Ты скажи про принцип. Как изменились машины? Как они справились с потоком информации?
- Принцип такой: раньше машине очень подробно объясняли, как надо решать задачу. Теперь говорят только, что надо делать. Понимаешь ты разницу между "как" и "что"? Как - объясняют неучу, что надо делать говорят специалисту.
Мы подключаемся к Центру, разглядываем и обсуждаем разные конструкции электронных машин. Они рождались в то самое время, когда не только ученые - все люди горячо обсуждали своих помощников. Одни возлагали на них слишком много надежд, рисуя будущее голубыми красками, другие уже не верили в чудеса, тем более от железных коробок. Но ученые и инженеры делали автоматы, подобные человеческому мозгу. Строили точно и смело. А потом кабели оплели всю Землю, и родился гигантский электронный мозг Единый Вычислительный Центр.
- Рыж, - говорю я после просмотра схем. - Да ты разбираешься в них лучше меня. Зачем же ты спрашиваешь?
- Чтоб уточнить свою позицию, - ответил он совсем по-взрослому. - Это полезно. Чтоб знать, что я не мыслю по-старому. - И неожиданно спросил: Как ты думаешь, я могу стать современным гением? Сразу в трех науках?
- Можешь.
- Почему? Я даже не Винер и не Чайковский.
- У тебя просто другая фамилия. Но ты имеешь перед ними преимущества.
- Какие?
- Свободное время - раз. Новая система обучения - два. Накопленные знания - три. Историки говорят, что раньше только гении знали столько, сколько сейчас обычный человек.
- Значит, у нас все гении?
- Все - обыкновенные гении, - в тон ему сказал я.
- Ну, серьезно. - И Рыж проглотил улыбку, сразу стал серьезным.
- Хорошо, серьезно. Я не очень в этом разбираюсь, потому что не очень интересовался, как учились в прошлом веке, но знаю, что тогда люди использовали лишь половину мощности своей памяти. Потом была вторая машинная революция. Это очень сложно - десятки отраслей биологии, медицины, кибернетики... Проще будет сказать, что все науки всерьез взялись воспитывать и растить человека.
Тут я поймал себя на мысли, что еще чуть-чуть, и я начну говорить красивую речь и никогда не остановлюсь. Я рассердился и заорал:
- Да что ты, в самом деле, пристал ко мне, Рыж! Разве тебя мало гоняют на уроках?
- Гоняют! - обрадовался Рыж. - Еще как! А потом мы все равно боремся! Давай?
- Давай.
Мы колесом покатились по полу, и когда он уселся на мне верхом, то спросил:
- Просишь пощады?
- Пощады?..
- Ах ты! - закричал он, и мы покатились опять. Теперь он был внизу. Тихо! - приказал он шепотом.
Музыка. Тихая, но нарастающая, притягательная. Мы вскочили, распахнули дверь - звуки стали сильнее. Бросились через просторный зал, цокая по белым плиткам. Остановились, не решаясь распахнуть дверь в комнату Карички.
Там, за этой дверью, все было другое: там звучала музыка. Нам казалось, что за этой дверью тени ночных видений, невесомость лунного света, осторожность животных, таинство глубин - все жило своей чуткой жизнью, пока не ворвался ветер; он смешал земли, и воды, и звезды, растер все в молекулы, оставил хаос, улегся... и вдруг - там, за дверью, взошло солнце и из земли поднялся чистый зеленый листок...
Не знаю, так ли было это. Музыка смолкла, и мы тихо ушли, не сказав Каричке, что подслушивали ее игру.
- Иногда я смотрю, она ходит по саду, - рассказывает Рыж. - Ходит, ходит, ну - ничего не делает. Но я хитрый, наблюдаю. Ходит она, ходит, шмеля поймает, послушает, а он гудит в кулаке и не кусает. А потом, знаешь, запрется и сочиняет. Это точно - сочиняет. А меня хоть на веревке води, я ничего не придумаю.
Мы поднялись на крышу. Ночь была ясная. Самая чистая, самая точная звездная карта висела у нас над головой. Рыж знал ее хорошо. Он называл звезды, большие, и маленькие, и даже те, которые я не видел. Может, он фантазировал? Я заглянул в его лицо. Нет, он не обманывал: щурил глаза, вглядывался, искал и находил.
Он смотрел на черно-белую, самую точную карту неба и видел цветные звезды - голубые, как лед, белые, как электрическая лампочка, оранжевые, как апельсины, красные, как глаз маяка. Так рано утром луч солнца пробегает по серой земле и возвращает миру все краски жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26