.. Так я с осторожностью летучей мыши скользил над живыми полотнами в темных рамах ночных аллей, таким видел я из гравилета Студгородок, и где-то в этом городе была моя Каричка.
Я заметил, как скачут в лунном свете по крыше театра мраморные кони. Рядом быстрые молнии сверкают на куполе цирка, и на площади полукругом стоит хор девушек. Мне казалось, я слышу, как они поют. Но уже плыло навстречу длинное озеро со светящимися парусами яхт, и с грустной нежностью смотрела вода, призывая мой гравилет, серебристое легкое крыло, не улетать, сесть, покачаться на волне. А я все парил, не зная, где посадить гравилет, любуясь странными зданиями, случайными голосами, таинственной игрой теней и света.
Опустился возле сигнальной мачты. Здесь тянулась аллея из старых лип. Ступив на нее, я окунулся в волны музыки и голосов. Трудно было угадать, где рождались радостные и грустные звуки. Песни и мелодии доносились с маленьких эстрад, увешанных светящимися дисками, с серебристо-зеленых лужаек, из-под деревьев, где прятались пугливые тени. Я шел своей дорогой и будто плыл в море звуков. Как вдруг остановился...
Что это? Или мне показалось? Как будто кто-то очень тихо играл "Волшебную тарелочку Галактики"...
Прислушался. Это была моя песня. Я бросился бежать. Впереди увидел красный автомобиль, на котором дул в трубы целый оркестр.
Оставалось пересечь только площадь.
Я непременно догнал бы оркестр. Но помешали танцоры, появившиеся неизвестно откуда и запрудившие площадь. Кажется, это были диковинные звери и птицы: снег цапель, золото львов, радуги павлинов, солнечные пятна леопардов - все драгоценности земли, вод, неба окружили меня. А я спешил, сердился на танцоров, пробираясь к своей цели, к своей Галактике, улетавшей на красной машине.
Чья-то рука легла мне на плечо. Блеснули удивленные глаза:
- Ты не танцуешь, охотник?
Что мог я ответить этой беззаботной лани?
- Нет. Я пою.
- Ну пой! - сказала она и тут же исчезла.
А за площадью была пустынная улица. Там не было автомобиля, за которым я гнался. Лишь стояли у белых колонн скрипачи в парадных фраках и все вместе ритмично покачивались, объединенные одним движением смычка. Этот грустный смычок сопровождал меня еще долго, хоть я и ускорил шаг. Я не нашел красной машины с оркестром, игравшим песню Карички, и решил искать Каричку под сводами зданий, где слово, сказанное шепотом, ранит в самое сердце.
Я поднимался по ступеням театров, осторожно входил в пустые, залитые ярким светом залы, где шли репетиции, пробирался за кулисы. Я спрашивал о Каричке, заранее слыша ответ, и потом уходил. Мне казалось, что на моих ногах не тапочки, а тяжелые башмаки: я мог одним неуклюжим движением нарушить, остановить прекрасное. Но Каричка, Каричка... Я искал все новые и новые театры...
Красный автомобиль стоял, ни от кого не прячась, у фонтана. Музыканты исчезли, на сиденьях остались умолкшие трубы. Я был уверен, что музыканты, чьи трубы еще не остыли, где-то здесь, рядом с Каричкой. И я побрел к большим деревьям, над которыми скрещивали свои лучи прожекторы.
Она стояла там, высоко над землей - так высоко, что я задрал голову, и говорила. Я даже испугался: на чем она стоит? Но все спокойно смотрели вверх и молчали. Она стояла, как мне показалось, ни на чем, просто в воздухе, или, быть может, на одном из тех невидимых кирпичей, из которых складывается плотная стена ночи, и говорила. Свет выхватывал, выделял на бархате звездного неба ее тонкую фигуру в темном костюме, смертельно бледное лицо, молнию кинжала у пояса. И падали с вышины слова, которые она говорила себе.
...Умереть. Забыться,
И знать, что этим обрываешь цепь
Сердечных мук...
Я замер. Боль пронзила меня. Она пришла из веков, эта вечная боль. Ранила быстро и глубоко.
...Вот и ответ:
Какие сны в том смертном сне приснятся,
Когда покров земного чувства снят?
Нет, я не должен был прилетать! Не имел права слышать это откровение. Прости меня, Гамлет, прости, принц датский, я сейчас исчезну... Уйду.
...Так всех нас в трусов превращает мысль...
Я не исчез. Не успел. Стоял как изваяние, не понимая, что Каричка не закончила фразу.
- Что? - крикнул кто-то властно, наверно режиссер, когда пауза затянулась. - Что случилось, Каричка?!
Она молчала.
Вдруг качнулся луч прожектора. Я скользнул по нему, взглядом и вздрогнул: в вышине сверкнуло серебристо-серое пятно. Все во мне напряглось, как перед ударом. Но луч уже выпрямился, холодный отблеск растаял.
- Может, сначала? - прозвучал тот же властный голос.
Каричка не ответила. Высокий человек подошел к прожектору, махнул кому-то рукой.
Медленно, очень медленно опустился рядом со мной деревянный, выкрашенный черной краской помост, на котором стояла Каричка. Она взглянула на меня и отвела глаза.
- Здравствуй, - сказал я.
Я ждал, что она встрепенется и, как всегда, протянет мне крепко сжатый кулак, который утонет в моей ладони.
Каричка словно не слышала. И режиссер сделал вид, что меня здесь нет, встал между мной и Каричкой.
- Ты забыла текст? Испугалась? - Режиссер говорил очень мягко.
- Я устала. - Она сказала это так, будто прожила века.
Тогда он осторожно взял ее за локоть, подвел к скамейке.
- Сядь. Отдохни.
И ушел.
Музыканты стояли молча. И я стоял, не смея подойти. Ждал.
Она подняла голову, долго смотрела на меня.
Какое у нее белое лицо! Я видел только это лицо и ждал, что она скажет.
- Каричка! - Я подскочил, поймав ее взгляд. - Вот я и прилетел...
Она опять посмотрела, потом тихо и даже удивленно сказала:
- Я тебя не знаю.
Я видел ее глаза, мягкие волосы, тонкую шею. Я мог коснуться ее рукой. Я ничего не понимал.
Каричка взглянула на свой кинжал, улыбнулась. А потом вдруг достала из кармана гребенку и стала причесываться.
- Ну что вы стоите? - сказала она всем нам.
Мы повернулись и пошли по аллее.
- Нельзя уж и посмотреть. Подумаешь - принц! - сказал один музыкант, и его товарищи засмеялись.
Они ушли, сердясь на женские капризы и насвистывая "Волшебную тарелочку". Каричка этого не заметила.
А я не мог даже свистеть. Я шел очень медленно, разглядывая свои ноги. Неестественно длинные, они нелепо торчали из шорт.
Было грустно и все очень непонятно. Я шел среди тишины. Куда-то исчезли музыка и веселье. Я шел и тупо твердил про себя:
"Почему она не узнала меня? Почему?.."
Серый рассвет поднимался над лесом. Туда я и направил машину, набрав предельную скорость и проваливаясь в воздушные ямы.
"Так всех нас в трусов превращает мысль..." Почему-то эта фраза казалась мне обидной.
Я так хотел тебя увидеть, смеющееся лицо моего счастья. Но оно оказалось расплывчатым, равнодушным.
3
Улечу на Марс. Ну кому я здесь нужен?
И только я это решил, пробравшись в палату через окно и покорно вытянувшись на постели, как явился врач, а за ним сестра. Врач, толстенький, с ямочками на щеках - ну просто сияющий восклицательный знак, - потирая маленькие ручки, принялся рассуждать о гонках. Он назвался моим болельщиком и очень переживал, что соревнования сорвались и я свалился в невесомость. Через минуту мне казалось, что я знаю его сто лет, Почему-то доктор помнил все гравилеты, на каких я летал, даже когда был мальчишкой. Я с вдохновением поддакивал, вспоминал разные мелочи и рассказал, как гнался за Гришей Сингаевским и как он знал, что я хочу его обогнать, а потом это облако. И тут я смолк и больше ничего не говорил. А восклицательный знак поднял мне веко, заглянул в глаз, дружески ткнул кулаком в живот.
- Сердце работает нормально. И все остальное, - объявил он, довольный осмотром.
- Это вы прочли в глазах?
- Секрет, - улыбнулся он.
Ох уж эти докторские секреты! Как будто я был маленький и не знал, что прослушивала меня ввинченная в пол кровать.
- А долго я был в этом... забытьи? - Я с трудом подыскал слово.
- Пустяки, - махнул рукой веселый доктор. - Спал несколько часов.
Несколько часов! Представляю, какая на меня собрана на документация. Электрические, тепловые, механические, химические и разные другие процессы - все это собирала трудолюбивая кровать. До чего сложно устроен человек!
- Задал я вам работу, - искренне повинился я.
- В основном не мне, а Марье Семеновне, - засмеялся доктор.
Я покраснел, вспомнив мальчишескую проделку с тумбочкой. "Когда я вернулся, тумбочка была на месте.
- Искала вас в саду, - сказала Марья Семеновна.
Она была такой, как я представлял: с добрым лицом и мягкими неторопливыми движениями. Я начал говорить, что люблю гулять по ночам на свежем воздухе, и она опять пришла мне на выручку:
- Все мы были такие.
- Массаж! - кратко резюмировал доктор и удалился в полном сиянии.
А массажист был тут как тут, совсем как в раздевалке спортклуба, и пошли отбивать лихую чечетку его крепкие проворные руки, а когда я перевернулся на спину, то на стуле сидел Аксель. Аксель Михайлович Бригов, мой профессор, наш Старик Аксель. Я встрепенулся, но Старик пробурчал: "Лежи!" - и тогда проворный массажист легонько толкнул меня в подбородок ладонью и принялся уминать брюшной пресс.
Аксель был неизменным, сколько я его знаю. Черный костюм, галстук, шляпа на коленях. Величественный и торжественный. А маленькие медвежьи глаза смотрят недоверчиво, часто мигая, и я догадываюсь, что это от смущения: он очень не любит незнакомую обстановку. Молчит, и я тоже. Лучше подождать, когда сам начнет. Хорошо, что еще попался неразговорчивый массажист.
- Я все видел, - хрипло сказал Аксель, едва массажист скрылся. - Нет, не в телевизоре, - поморщился он на мой кивок. - Потом все видел, когда приехал с побережья. Хорошенькая история, ничего не скажешь.
Представляю, как мы испортили ему единственный за несколько месяцев выходной. Забрался в морские просторы, подальше от пляжей и подводных охотников, "морских чертей", как он говорил, спокойно управлял лодкой (он влюблен во все паруса мира), и - пожалуйста - срочный вызов.
Аксель помолчал, удовлетворенный ходом беседы. И вдруг самое главное:
- Март, что это было такое?
Я ждал этого вопроса, едва увидел учителя, но не думал, что он прозвучит так откровенно и прямо, что я опять сойдусь с неизвестным.
Я беспомощно взглянул на профессора - ведь он-то должен уже все знать, но лицо его выражало каменное спокойствие, а глаза смотрели твердо и беспощадно, приказывая говорить. И тогда я стал говорить, как все было, начиная с того момента, когда в ангаре нам мешал болтливый комментатор. Я очень хотел, чтоб учитель почувствовал азарт гонок и не думал, что я улыбался от самодовольства или какой-то иной глупости. И он, кажется, все понял, хотя я, конечно, ни слова не сказал про Каричку и свое настроение. Его огромные руки, спокойно лежавшие на коленях, зашевелились, он словно пробовал удержать руль моей машины. А я сказал, что он ни за что бы не удержал (Старик обладал огромной, непонятно-чудовищной силой). И еще прибавил что-то невразумительное про сильное поле притяжения, которым обладает облако.
- Так, юноша, - сказал Аксель, - весьма поэтично, но анализ никуда не годится. Ты ведь учишься на физическом?
- На физико-математическом.
- Жаль, что не мне сдаешь экзамен. Но шутки в сторону. Как ты сказал: облако?
- Это я случайно. Облако я не видел, только сияние.
- Пожалуй, ты угадал.
- А Сингаевский?
- Да-а, - только и сказал профессор.
Он молчал довольно долго. Потом смущенно заморгал.
- Ты гулял ночью...
- Да, отлучался.
Аксель поморщился.
- Это я к тому, что ты вроде можешь вставать.
- Конечно, могу.
- Будет Совет. Пойдешь со мной, если разрешат врачи.
Такого я не ожидал.
СОВЕТ! Совет ученых планеты!
Я вскочил, закричал:
- Да я здоров! Я летал в Студгородок! Совсем здоров!
- Вот как... - Только голос да насторожившиеся, сжатые в точку зрачки выдали удивление моего учителя. (Черт возьми, как хорошо я его знал!) - В какой же это город? - спросил он.
- Искусств.
- Вот как, - повторил он, - веселился?
- Не очень, - неопределенно ответил я, вспомнив свое возвращение.
- Во сколько ты улетел оттуда?
Этот вопрос не был случайным, что-то беспокоило Бригова, и его беспокойство сразу передалось мне. Я стал вспоминать вслух, стараясь что-нибудь выведать:
- В четыре... Нет, в половине пятого... Примерно без четверти пять... Я пропустил что-то интересное?
- Потом, - неопределенно сказал Аксель. - Отдыхай. Вечером встретимся.
Он ушел, а я бросился на постель и зарычал в отчаянии: "Отдыхай!" Да, я бы отдыхал, будь у меня такое каменное спокойствие. Отдыхал бы и размышлял над физической природой странного объекта, который сначала глотает гравилет с человеком, а потом является поразвлечься к беззаботным студентам. Я чувствовал, что это так, что грязно-белое пятно, мелькнувшее в ночи над моим датским принцем, не было галлюцинацией. Аксель недаром насторожился. Чертов Старик, не мог сказать определеннее.
Я хотел опять выскочить в окно, но в палату, будто чувствуя подвох, зачастила Марья Семеновна. Она мне очень нравилась, и хорошо, что она входила просто так, а не появлялась на стене;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26