Вы же не какой-нибудь Шахов, чтобы ошибиться. Минуты две вам хватит на раздумье?
У Сумского отяжелел низ живота, и он ухватился за него рукой.
— Я согласен, — сказал он.
— Отлично. Через час перезвоню, обсудим кое-какие детали. Деньги понадобятся завтра, в наличке.
— Завтра? В наличке? — как попугай, переспросил Сумской, но его уже никто не слышал. В ухо летели короткие гудки.
Часть вторая
Глава 1
ЖИВОЕ ДЫХАНИЕ ЛЮБВИ
В середине осени, когда природа нахохлилась, как черный ворон, слетевший с тучи, Олег Гурко наведался в лесную школу. Он приехал забрать Лизу Королькову. Также привез подполковнику Евдокимову личное послание от генерала, которое тот, заперев дверь, прочитал вслух. В послании было всего несколько слов. "Дорогой Егор Егорович! Трудно, но надо продержаться.
Дай срок, с Божьей помощью одолеем зверя. Твой Самуилов".
Евдокимов расчувствовался, достал из шкапчика заветную бутылку "можжевеловки", угостил гостя. Прежде они не были знакомы, хотя слышали друг о друге, но встретились по-родственному. Крепче крови их связывала скорбь о поруганной чести русского воина.
Евдокимов интересовался всем, что происходит на воле: как генерал? Какая обстановка? Не слыхать ли откуда послабления от разора? Жива ли Москва?
Гурко отвечал по возможности исчерпывающе, ему по душе были люди, которые, пройдя сто смертей, сохраняют любознательность. Генерал не меняется, сказал он, хотя немного обрюзг. Он и не может измениться, потому что в его личности воплотилась неувядаемая идея сыска. Скорее всего, генерал Самуилов и из могилы подаст им знак, в каком направлении затаился главный враг. На сегодняшний день враг окопался как раз в Москве, но это уже ни для кого не секрет. Москва, как уже бывало в прежние времена, отвалилась, откололась от всей остальной России и превратилась в мощную крепость чужеземцев. Там у них скопилась такая сила — капитал, оружие и штабы. Москва, опутанная информационным бредом, накачанная психотропной слизью, превратилась как бы в огромную воровскую малину, где управляют разномастные паханы, в основном нерусские, и их многочисленные подручные из аборигенов, продавшиеся, как тоже бывало встарь, за все те же соблазнительные тридцать сребреников. Характерно, что среди продавшихся почти нет простого люда, это большей частью образованная шпана, именующая себя творческой интеллигенцией, да бывшие партийные аппаратчики, ухитрившиеся занять самые высокие гауляйтерские посты. Прочий обыватель, так и не уразумевший, что произошло, подыхает среди импортного изобилия, упивается сериалами из жизни латиноамериканских кретинов и иногда сбивается в потешные митинги, на которых потрясает худыми, никому не опасными кулачками и бьется в дурной истерике. Казалось бы, проще всего при таком раскладе напустить в город ядовитых газов или взорвать его ядерным ударом и таким образом разом покончить с нашествием, но это нельзя сделать по двум причинам: во-первых, нет героя, кто взял бы на себя труд гигантского захоронения; а во-вторых, если бы и нашелся такой герой, то гниль и смрад, хлынувшие из разверстой московской преисподней, затопили бы половину планеты.
— Складно излагаешь, — восхитился Евдокимов. — Но по Зоне-то, я слышал, шарахнули — и ничего, пронесло.
— Зона по сравнению с Москвой, — пояснил Гурко, — все равно, что садовый участок по сравнению с Курской аномалией. Но не отрицаю, как лабораторный опыт может пригодиться.
— Значит, остается ждать?
— Есть люди поумнее нас с тобой, Егор Егорович.
Когда надо, придут и скажут, что делать.
— А пока приехал за Корольковой?
— Выходит, что так. Расскажи про нее. Готова она к внедрению?
Начальник школы разлил по стаканам остатки "можжевеловки", чокнулся с гостем. По его мнению, Лиза Королькова готова ко всему, но еще месяц-другой натаски ей не повредили бы.
— Честно скажу, редкий боец. На моей памяти таких не было. Жалко будет потерять ее из-за спешки.
В чем ее избранность, он тоже рассказал. Практически по всем дисциплинам Лиза набирала высшие баллы, но ни разу не выказала признаков переутомления, что часто случалось с курсантами, тщеславными, заносчивыми и прыткими, как дети в игре. У них ведь большие нагрузки, иногда на пределе человеческих возможностей, — рассказывал Евдокимов, — вот некоторые и ломаются, не рассчитав сил. Только не Королькова. Стремление к победе любой ценой ей неведомо, и это, как ни чудно, делает ее как-то по-особенному неуязвимой. Она всегда точно останавливается на пике, и никто не знает, сколько у нее осталось в резерве. Он сам, Евдокимов, проверял ее на износ, на слом, но не добился толку. Ее энергия кажется неисчерпаемой.
Третьего дня поутру он побежал с ней дальний кросс по пересеченной местности, тридцать километров с препятствиями, и когда сбил дыхалку, Королькова тоже вдруг споткнулась, упала на траву:
— Егор Егорович, миленький, не могу больше, сейчас умру! Давайте отдохнем!
Этим трюком она обманула бы кого угодно, но не его. Лиза заметила, что он выдохся, и не захотела уязвлять его самолюбие. На самом деле она могла бежать еще новую дистанцию, да вообще неизвестно сколько, хоть до захода солнца. Евдокимов не сокрушался, что поддался девчонке, смешно стыдиться подступающей старости, но по-человечески, по-офицерски восхитился ее поступком. Так изящно и в нужную минуту изобразив слабину, Королькова не заискивала перед ним, о, нет, этого от нее не дождешься, она просто отдала дань уважения его сединам, а это дорогого стоит. В первый день, когда ее увидел в этом кабинете, решил, — вот очередная смазливая подстилка, которую натаскают, обучат всем премудростям и будут использовать в качестве наживки для ловли жирных карасей, но он ошибся. Все преподаватели в школе о ней тоже очень лестного мнения, а среди них, — Гурко, наверное, в курсе, — есть чрезвычайно толковые специалисты. У Корольковой большие горизонты, она далеко пойдет при разумной опеке, и не потому, что у нее отличные внешние данные, а потому, что родилась для крупных дел.
— Так о ней говоришь, подполковник, — удивился Гурко, — будто влюблен.
Евдокимов улыбнулся домашней, тихой улыбкой.
— Не без того. Больше скажу, считай, вся школа в нее влюблена. Нам ее будет не хватать.
— Приятно слышать, — пробормотал Гурко. — Она ведь какая-то мне дальняя родственница.
После этого вызвали Королькову.
Королева спецназа, облаченная в серую униформу, с загорелым, свежим лицом вытянулась у порога по стойке "смирно", звонко отчеканила:
— Номер четырнадцатый прибыл по вашему распоряжению, товарищ подполковник!
Глазами лупила на начальство, как истукан, это впечатляло. Гурко невольно заулыбался, напрягая память: нет, эту молодую женщину он видел впервые. То есть, когда-то прежде он встречал ее раз или два, но в ином мире и в ином облике. Зато он помнил ее отца, известного в прошлом хирурга, который оказал ему как-то серьезную услугу. Данила Корольков долго и успешно лечил людей, делал сложные операции, иногда буквально вытаскивая за уши с того света, но в конце концов надорвался и после двух подряд инфарктов сел на инвалидность и сейчас, насколько было известно Гурко, коротал век на садовом участке под Наро-фоминском.
Мужик был нестарый, лет около пятидесяти, но, как показали события последних лет, это самый уязвимый возраст для выживания в пещерных условиях. Именно пятидесяти-шестидесятилетние мужчины с натугой вписывались в крысиный рынок, их сердца лопались, как мыльные пузыри на воде. Об этом феномене, имеющем под собой любопытные метафизические причины, Гурко как-то даже накропал статейку, хотя никуда ее не отправил. Правда, его больше интересовала не сама проблема вырубки срединного возрастного контингента, а тот ее аспект, что это поколение почему-то оказалось напрочь лишено инстинкта сопротивления. Оно вымирало по-животному уныло, удалым реформаторам не пришлось даже тратить средства на прополку. Кто не поспевал загнуться сам по себе, тот стрелялся, вешался либо дотравливал себя дешевым метиловым спиртом, словно боялся лишний денек задержаться на этом свете.
— Какой ты четырнадцатый? — добродушно пробасил Евдокимов. — Давно уже не четырнадцатый. Садись, Лиза. Видишь, какой важный гость прибыл по твою душу?
Лиза перевела взгляд на Гурко и склонила голову в чинном поклоне.
— Здравствуйте, Олег Андреевич. Рада вас видеть.
— Как меня узнала?
— Вы же бывали у нас дома, разве не помните?
— Что бывал, помню. Тебя не помню, прости великодушно.
— Не за что, Олег Андреевич. Кто я была тогда, пигалица малолетняя. А вы как раз защищали докторскую.
— Докторскую я защитил, слава труду, в восемьдесят восьмом. Значит, тебе тогда было семнадцать. Не такая уж пигалица. Я бы запомнил такую красавицу. Просто ты очень изменилась, Лизавета. Посерьезнела как-то.
— Верно, изменилась, — Лиза присела за стол. — Я сама себя иногда не узнаю в зеркале... Почему вы назвали меня Лизаветой?
— Как же тебя называть? По фамилии, что ли?
Лиза смотрела на него без всякого выражения.
— Так меня называл ваш друг — Сергей Петрович.
— Почему называл? Он и сейчас так тебя называет.
Так и сказал: передай привет Лизавете.
Лиза опустила глаза.
— Почему же сам ни разу не наведался? Не позвонил, не написал. Я думала, может, умер?
— Нет, не умер. По-прежнему живой. Вот послал меня за тобой.
Подполковник Евдокимов с любопытством слушал разговор, потом поднялся и сходил к заветному шкапчику, откуда вернулся с бутылкой красного вина. Разлил по рюмкам, произнес тост:
— Не забывай нас, Четырнадцатый номер!
Лиза выпила, но не совсем понимала, что происходит.
— Олег Андреевич, вы правда за мной приехали?
— А что такое? Какие проблемы?
— Но как же.., через месяц экзамены... Когда надо ехать?
— Минут через двадцать и двинем. Хватит, чтобы собраться?
Лиза растерянно посмотрела на Евдокимова.
— Егор Егорович.., но как же так?
— Ничего, девочка, экзамены у тебя жизнь примет.
— А беретка? Я хочу получить свою беретку. Пять месяцев надрывалась и все, выходит, псу под хвост?!
Мужчины смеялись, ей было с ними хорошо. С этими двумя ей было так спокойно, как, может быть, только бывало с Сережей Лихомановым, когда он не валял дурака. Вот оно — чудо!
— Беретку, оружие, погоны — все тебе дадут в Москве, — пообещал Евдокимов. — Только голову побереги. Второй не будет.
— Можно попрощаться с Анечкой?
— Это святое.
— Егор Егорович, — Лиза набралась духу. — Не обижайте ее, пожалуйста. Он ведь в вас влюблена.
— Известное дело, — глубокомысленно кивнул Евдокимов.
Уже в коридоре разом нахлынула знойная тоска. Все ей стало здесь родным — крашеные полы, хвойный лес за окном, мальчики-курсанты, объясняющиеся в любви, терпеливые учителя и прекрасные незабываемые сны на железной панцирной койке. Как же вдруг со всем этим расстаться?
Анечка ревела в ее комнате, уткнувшись носом в подушку. Каким-то образом (школа!) ей все уже было известно.
— Ага! — прошипела злобно. — Убегаешь, а я остаюсь. Уже восемь месяцев здесь. Мне век, что ли, куковать в этой дыре?.. Попроси у своего друга, чтобы меня тоже забрал. Он все может.
— Что ты, Аня! — Королькова обняла подругу. — Какой он мне друг?
— Сама рассказывала, он твой родственник.
— Родственник, но не друг. Это разные вещи.
— Конечно, когда надо отшить Анечку — это разные вещи. Я так и знала, так и знала!..
Слушая ее одним ухом, Лиза прикидывала, что взять с собой. Вещей кот наплакал. Маленького саквояжа хватит. Но за ним надо сбегать в коптерку.
— Аня, послушай! Хватит ныть. Он тебя любит.
— Кто?
— Евдокимов. Я по глазам поняла.
— Ты что, сдурела?! — Анечкины слезы мгновенно высохли, она смотрела на подругу с каким-то мистическим ужасом. — Ты ему сказала?
— Только что.
— Обо мне?
— Я сказала, что ты в него влюблена.
— Ой! А он что?
— Глубоко задумался.
— Лизок, — произнесла Анечка проникновенно. — Я знаю, ты справишься со мной одной левой, но все-таки я тебе сейчас врежу. Так врежу, все твои подлые мозги выскочат из ушей.
— Не надо, — попросила Лиза. — Лучше поцелуй.
— Господи, какая же я дура!
— Почему?
— Никогда ни к кому не привязывайся сердцем — вот главное правило выживания. Калерия права. Она мне этим правилом весь череп продолбила. Да я так вроде и жила. Но теперь все изменилось. Ты очень дорога мне, Лиза, и еще, кажется, я действительно влюбилась в этого старого, жирного, самоуверенного солдафона.
— Подружка, — Лиза привлекла девушку к себе. — Но это же прекрасно, как ты не понимаешь.
— Я-то ему на хрен нужна, скопцу поганому?
— Не говори так, Анечка. Евдокимов безумно одинок. Он такое пережил. Ты согреешь его душу, и он ответит тебе взаимностью. Представь, как это чудесно. Такие мужчины, как он, любят смертельно.
— Вот этого не надо, — Анечка вяло улыбнулась. — Все это ерунда. Для него я обыкновенная шлюха — и больше ничего.
— Ты сама в это не веришь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
У Сумского отяжелел низ живота, и он ухватился за него рукой.
— Я согласен, — сказал он.
— Отлично. Через час перезвоню, обсудим кое-какие детали. Деньги понадобятся завтра, в наличке.
— Завтра? В наличке? — как попугай, переспросил Сумской, но его уже никто не слышал. В ухо летели короткие гудки.
Часть вторая
Глава 1
ЖИВОЕ ДЫХАНИЕ ЛЮБВИ
В середине осени, когда природа нахохлилась, как черный ворон, слетевший с тучи, Олег Гурко наведался в лесную школу. Он приехал забрать Лизу Королькову. Также привез подполковнику Евдокимову личное послание от генерала, которое тот, заперев дверь, прочитал вслух. В послании было всего несколько слов. "Дорогой Егор Егорович! Трудно, но надо продержаться.
Дай срок, с Божьей помощью одолеем зверя. Твой Самуилов".
Евдокимов расчувствовался, достал из шкапчика заветную бутылку "можжевеловки", угостил гостя. Прежде они не были знакомы, хотя слышали друг о друге, но встретились по-родственному. Крепче крови их связывала скорбь о поруганной чести русского воина.
Евдокимов интересовался всем, что происходит на воле: как генерал? Какая обстановка? Не слыхать ли откуда послабления от разора? Жива ли Москва?
Гурко отвечал по возможности исчерпывающе, ему по душе были люди, которые, пройдя сто смертей, сохраняют любознательность. Генерал не меняется, сказал он, хотя немного обрюзг. Он и не может измениться, потому что в его личности воплотилась неувядаемая идея сыска. Скорее всего, генерал Самуилов и из могилы подаст им знак, в каком направлении затаился главный враг. На сегодняшний день враг окопался как раз в Москве, но это уже ни для кого не секрет. Москва, как уже бывало в прежние времена, отвалилась, откололась от всей остальной России и превратилась в мощную крепость чужеземцев. Там у них скопилась такая сила — капитал, оружие и штабы. Москва, опутанная информационным бредом, накачанная психотропной слизью, превратилась как бы в огромную воровскую малину, где управляют разномастные паханы, в основном нерусские, и их многочисленные подручные из аборигенов, продавшиеся, как тоже бывало встарь, за все те же соблазнительные тридцать сребреников. Характерно, что среди продавшихся почти нет простого люда, это большей частью образованная шпана, именующая себя творческой интеллигенцией, да бывшие партийные аппаратчики, ухитрившиеся занять самые высокие гауляйтерские посты. Прочий обыватель, так и не уразумевший, что произошло, подыхает среди импортного изобилия, упивается сериалами из жизни латиноамериканских кретинов и иногда сбивается в потешные митинги, на которых потрясает худыми, никому не опасными кулачками и бьется в дурной истерике. Казалось бы, проще всего при таком раскладе напустить в город ядовитых газов или взорвать его ядерным ударом и таким образом разом покончить с нашествием, но это нельзя сделать по двум причинам: во-первых, нет героя, кто взял бы на себя труд гигантского захоронения; а во-вторых, если бы и нашелся такой герой, то гниль и смрад, хлынувшие из разверстой московской преисподней, затопили бы половину планеты.
— Складно излагаешь, — восхитился Евдокимов. — Но по Зоне-то, я слышал, шарахнули — и ничего, пронесло.
— Зона по сравнению с Москвой, — пояснил Гурко, — все равно, что садовый участок по сравнению с Курской аномалией. Но не отрицаю, как лабораторный опыт может пригодиться.
— Значит, остается ждать?
— Есть люди поумнее нас с тобой, Егор Егорович.
Когда надо, придут и скажут, что делать.
— А пока приехал за Корольковой?
— Выходит, что так. Расскажи про нее. Готова она к внедрению?
Начальник школы разлил по стаканам остатки "можжевеловки", чокнулся с гостем. По его мнению, Лиза Королькова готова ко всему, но еще месяц-другой натаски ей не повредили бы.
— Честно скажу, редкий боец. На моей памяти таких не было. Жалко будет потерять ее из-за спешки.
В чем ее избранность, он тоже рассказал. Практически по всем дисциплинам Лиза набирала высшие баллы, но ни разу не выказала признаков переутомления, что часто случалось с курсантами, тщеславными, заносчивыми и прыткими, как дети в игре. У них ведь большие нагрузки, иногда на пределе человеческих возможностей, — рассказывал Евдокимов, — вот некоторые и ломаются, не рассчитав сил. Только не Королькова. Стремление к победе любой ценой ей неведомо, и это, как ни чудно, делает ее как-то по-особенному неуязвимой. Она всегда точно останавливается на пике, и никто не знает, сколько у нее осталось в резерве. Он сам, Евдокимов, проверял ее на износ, на слом, но не добился толку. Ее энергия кажется неисчерпаемой.
Третьего дня поутру он побежал с ней дальний кросс по пересеченной местности, тридцать километров с препятствиями, и когда сбил дыхалку, Королькова тоже вдруг споткнулась, упала на траву:
— Егор Егорович, миленький, не могу больше, сейчас умру! Давайте отдохнем!
Этим трюком она обманула бы кого угодно, но не его. Лиза заметила, что он выдохся, и не захотела уязвлять его самолюбие. На самом деле она могла бежать еще новую дистанцию, да вообще неизвестно сколько, хоть до захода солнца. Евдокимов не сокрушался, что поддался девчонке, смешно стыдиться подступающей старости, но по-человечески, по-офицерски восхитился ее поступком. Так изящно и в нужную минуту изобразив слабину, Королькова не заискивала перед ним, о, нет, этого от нее не дождешься, она просто отдала дань уважения его сединам, а это дорогого стоит. В первый день, когда ее увидел в этом кабинете, решил, — вот очередная смазливая подстилка, которую натаскают, обучат всем премудростям и будут использовать в качестве наживки для ловли жирных карасей, но он ошибся. Все преподаватели в школе о ней тоже очень лестного мнения, а среди них, — Гурко, наверное, в курсе, — есть чрезвычайно толковые специалисты. У Корольковой большие горизонты, она далеко пойдет при разумной опеке, и не потому, что у нее отличные внешние данные, а потому, что родилась для крупных дел.
— Так о ней говоришь, подполковник, — удивился Гурко, — будто влюблен.
Евдокимов улыбнулся домашней, тихой улыбкой.
— Не без того. Больше скажу, считай, вся школа в нее влюблена. Нам ее будет не хватать.
— Приятно слышать, — пробормотал Гурко. — Она ведь какая-то мне дальняя родственница.
После этого вызвали Королькову.
Королева спецназа, облаченная в серую униформу, с загорелым, свежим лицом вытянулась у порога по стойке "смирно", звонко отчеканила:
— Номер четырнадцатый прибыл по вашему распоряжению, товарищ подполковник!
Глазами лупила на начальство, как истукан, это впечатляло. Гурко невольно заулыбался, напрягая память: нет, эту молодую женщину он видел впервые. То есть, когда-то прежде он встречал ее раз или два, но в ином мире и в ином облике. Зато он помнил ее отца, известного в прошлом хирурга, который оказал ему как-то серьезную услугу. Данила Корольков долго и успешно лечил людей, делал сложные операции, иногда буквально вытаскивая за уши с того света, но в конце концов надорвался и после двух подряд инфарктов сел на инвалидность и сейчас, насколько было известно Гурко, коротал век на садовом участке под Наро-фоминском.
Мужик был нестарый, лет около пятидесяти, но, как показали события последних лет, это самый уязвимый возраст для выживания в пещерных условиях. Именно пятидесяти-шестидесятилетние мужчины с натугой вписывались в крысиный рынок, их сердца лопались, как мыльные пузыри на воде. Об этом феномене, имеющем под собой любопытные метафизические причины, Гурко как-то даже накропал статейку, хотя никуда ее не отправил. Правда, его больше интересовала не сама проблема вырубки срединного возрастного контингента, а тот ее аспект, что это поколение почему-то оказалось напрочь лишено инстинкта сопротивления. Оно вымирало по-животному уныло, удалым реформаторам не пришлось даже тратить средства на прополку. Кто не поспевал загнуться сам по себе, тот стрелялся, вешался либо дотравливал себя дешевым метиловым спиртом, словно боялся лишний денек задержаться на этом свете.
— Какой ты четырнадцатый? — добродушно пробасил Евдокимов. — Давно уже не четырнадцатый. Садись, Лиза. Видишь, какой важный гость прибыл по твою душу?
Лиза перевела взгляд на Гурко и склонила голову в чинном поклоне.
— Здравствуйте, Олег Андреевич. Рада вас видеть.
— Как меня узнала?
— Вы же бывали у нас дома, разве не помните?
— Что бывал, помню. Тебя не помню, прости великодушно.
— Не за что, Олег Андреевич. Кто я была тогда, пигалица малолетняя. А вы как раз защищали докторскую.
— Докторскую я защитил, слава труду, в восемьдесят восьмом. Значит, тебе тогда было семнадцать. Не такая уж пигалица. Я бы запомнил такую красавицу. Просто ты очень изменилась, Лизавета. Посерьезнела как-то.
— Верно, изменилась, — Лиза присела за стол. — Я сама себя иногда не узнаю в зеркале... Почему вы назвали меня Лизаветой?
— Как же тебя называть? По фамилии, что ли?
Лиза смотрела на него без всякого выражения.
— Так меня называл ваш друг — Сергей Петрович.
— Почему называл? Он и сейчас так тебя называет.
Так и сказал: передай привет Лизавете.
Лиза опустила глаза.
— Почему же сам ни разу не наведался? Не позвонил, не написал. Я думала, может, умер?
— Нет, не умер. По-прежнему живой. Вот послал меня за тобой.
Подполковник Евдокимов с любопытством слушал разговор, потом поднялся и сходил к заветному шкапчику, откуда вернулся с бутылкой красного вина. Разлил по рюмкам, произнес тост:
— Не забывай нас, Четырнадцатый номер!
Лиза выпила, но не совсем понимала, что происходит.
— Олег Андреевич, вы правда за мной приехали?
— А что такое? Какие проблемы?
— Но как же.., через месяц экзамены... Когда надо ехать?
— Минут через двадцать и двинем. Хватит, чтобы собраться?
Лиза растерянно посмотрела на Евдокимова.
— Егор Егорович.., но как же так?
— Ничего, девочка, экзамены у тебя жизнь примет.
— А беретка? Я хочу получить свою беретку. Пять месяцев надрывалась и все, выходит, псу под хвост?!
Мужчины смеялись, ей было с ними хорошо. С этими двумя ей было так спокойно, как, может быть, только бывало с Сережей Лихомановым, когда он не валял дурака. Вот оно — чудо!
— Беретку, оружие, погоны — все тебе дадут в Москве, — пообещал Евдокимов. — Только голову побереги. Второй не будет.
— Можно попрощаться с Анечкой?
— Это святое.
— Егор Егорович, — Лиза набралась духу. — Не обижайте ее, пожалуйста. Он ведь в вас влюблена.
— Известное дело, — глубокомысленно кивнул Евдокимов.
Уже в коридоре разом нахлынула знойная тоска. Все ей стало здесь родным — крашеные полы, хвойный лес за окном, мальчики-курсанты, объясняющиеся в любви, терпеливые учителя и прекрасные незабываемые сны на железной панцирной койке. Как же вдруг со всем этим расстаться?
Анечка ревела в ее комнате, уткнувшись носом в подушку. Каким-то образом (школа!) ей все уже было известно.
— Ага! — прошипела злобно. — Убегаешь, а я остаюсь. Уже восемь месяцев здесь. Мне век, что ли, куковать в этой дыре?.. Попроси у своего друга, чтобы меня тоже забрал. Он все может.
— Что ты, Аня! — Королькова обняла подругу. — Какой он мне друг?
— Сама рассказывала, он твой родственник.
— Родственник, но не друг. Это разные вещи.
— Конечно, когда надо отшить Анечку — это разные вещи. Я так и знала, так и знала!..
Слушая ее одним ухом, Лиза прикидывала, что взять с собой. Вещей кот наплакал. Маленького саквояжа хватит. Но за ним надо сбегать в коптерку.
— Аня, послушай! Хватит ныть. Он тебя любит.
— Кто?
— Евдокимов. Я по глазам поняла.
— Ты что, сдурела?! — Анечкины слезы мгновенно высохли, она смотрела на подругу с каким-то мистическим ужасом. — Ты ему сказала?
— Только что.
— Обо мне?
— Я сказала, что ты в него влюблена.
— Ой! А он что?
— Глубоко задумался.
— Лизок, — произнесла Анечка проникновенно. — Я знаю, ты справишься со мной одной левой, но все-таки я тебе сейчас врежу. Так врежу, все твои подлые мозги выскочат из ушей.
— Не надо, — попросила Лиза. — Лучше поцелуй.
— Господи, какая же я дура!
— Почему?
— Никогда ни к кому не привязывайся сердцем — вот главное правило выживания. Калерия права. Она мне этим правилом весь череп продолбила. Да я так вроде и жила. Но теперь все изменилось. Ты очень дорога мне, Лиза, и еще, кажется, я действительно влюбилась в этого старого, жирного, самоуверенного солдафона.
— Подружка, — Лиза привлекла девушку к себе. — Но это же прекрасно, как ты не понимаешь.
— Я-то ему на хрен нужна, скопцу поганому?
— Не говори так, Анечка. Евдокимов безумно одинок. Он такое пережил. Ты согреешь его душу, и он ответит тебе взаимностью. Представь, как это чудесно. Такие мужчины, как он, любят смертельно.
— Вот этого не надо, — Анечка вяло улыбнулась. — Все это ерунда. Для него я обыкновенная шлюха — и больше ничего.
— Ты сама в это не веришь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49