Через полгода тебе исполнится двадцать пять лет и ты сам займешься этим делом. Ну а теперь о сумме. Что ты предлагаешь?
Я на мгновение задумался и назвал сумму.
– Это щедро, Филипп, – сказал крестный. – Пожалуй, даже слишком щедро. Едва ли ей понадобится так много. По крайней мере, сейчас.
– О, ради Бога, не будем скаредничать! Раз мы делаем это, то давайте делать так, как сделал бы сам Эмброз.
– Хм, – буркнул крестный и нацарапал несколько цифр на листе бумаги.
– Ну что ж, она останется довольна. Сколь ни разочаровало ее завещание Эмброза, такая сумма должна искупить любое разочарование.
С какой хладнокровной расчетливостью выводил он пером суммы и цифры, подсчитывая шиллинги и пенсы, которые мы можем выделить из доходов имения вдове его бывшего владельца! Господи, как я ненавидел деньги в ту минуту!
– Поспешите с письмом, сэр, – сказал я. – Я возьму его с собой. А заодно съезжу в банк и отвезу им ваше послание. Тогда кузина Рейчел сможет обратиться к ним и снять деньги со счета.
– Мой дорогой, вряд ли миссис Эшли настолько стеснена в средствах. Ты впадаешь из одной крайности в другую. – Крестный вздохнул, вынул лист бумаги и положил его перед собой. – Она верно заметила: ты действительно похож на Эмброза.
На этот раз, пока крестный писал письмо, я стоял у него за спиной, чтобы точно знать, о чем он пишет. Моего имени он не упомянул. Он писал об имении. Имение желает выделить ей определенное содержание. Имение назначило сумму, подлежащую выплате раз в три месяца. Я, как ястреб, следил за ним.
– Если ты не хочешь, чтобы она подумала, будто ты приложил к этому руку, – сказал мне крестный, – тебе не стоит брать письмо. Днем я пришлю к вам Добсона. Он его и привезет. Так будет лучше.
– Отлично. А я отправлюсь в Бодмин. Благодарю вас, мой казначей.
– Прежде чем уехать, не забудь повидаться с Луизой, – сказал он. – Она где-нибудь в доме.
Мне не терпелось отправиться в путь, и я бы вполне обошелся без встречи с Луизой, но не мог сказать этого. Она как бы случайно оказалась в малой гостиной, и мне пришлось пройти туда через открытую дверь кабинета.
– Мне показалось, что я услышала твой голос, – сказала Луиза. – Ты приехал на весь день? Я угощу тебя кексом и фруктами. Ты, наверное, голоден.
– Я должен срочно уезжать, – ответил я. – Спасибо, Луиза. Я приехал повидаться с крестным по важному делу.
– Ах, понимаю…
Луиза перестала улыбаться, и ее лицо приняло такое же холодное, чопорное выражение, как в прошлое воскресенье.
– Как поживает миссис Эшли? – спросила она.
– Кузина Рейчел здорова и очень занята, – ответил я. – Сегодня утром прибыли все растения, которые она привезла из Италии, и она вместе с Тамлином занимается их посадкой.
– Полагаю, тебе следовало остаться дома и помочь ей, – заметила Луиза.
Не знаю, что с ней случилось, но ее интонация привела меня в раздражение. Она напомнила мне выходки Луизы в те давние дни, когда мы бегали наперегонки в саду: в тот момент, когда я испытывал самое радостное возбуждение, она ни с того ни с сего останавливалась, встряхивала локонами и говорила: «В конце концов, я, кажется, вовсе не хочу играть», глядя на меня с таким же упрямым выражением лица.
– Тебе отлично известно, что я полный профан в садоводстве, – сказал я и, чтобы больнее задеть ее, добавил:
– Ты еще не избавилась от своего дурного настроения?
Она вспыхнула и напряглась.
– Дурного настроения? Не понимаю, что ты имеешь в виду, – быстро проговорила она.
– О нет, прекрасно понимаешь, – возразил я. – Все воскресенье у тебя было отвратительное настроение. Это слишком бросалось в глаза. Странно, что барышни Паско этого не подметили.
– Вероятно, – заметила Луиза, – барышни Паско, как и все остальные, были слишком заняты, подмечая кое-что другое.
– И что же?
– Да то, как легко светской даме вроде миссис Эшли обвести вокруг пальца молодого человека вроде тебя.
Я круто повернулся и вышел из комнаты. Иначе я бы ее ударил.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
К тому времени, когда, посетив Пелин и заехав в город, я возвращался домой, моя лошадь покрыла расстояние миль в двадцать. В таверне у городского причала я выпил сидра, но ничего не ел и к четырем часам почти умирал от голода.
Башенные часы пробили четыре раза; я направил лошадь прямо к конюшне, где, как назло, вместо грума меня поджидал Веллингтон. Увидев, что Цыганка вся в мыле, он щелкнул языком.
– Неладно это, мистер Филипп, сэр, совсем неладно, – сказал он.
Я спешился, чувствуя себя виноватым, как бывало, когда я приезжал из Харроу на каникулы.
– Вы же знаете, если кобыла слишком разгорячится, то недалеко и до простуды, а загоняете так, что от нее пар валит. Она не годится для того, чтобы скакать вдогонку за собаками, если вы этим занимались.
– Я не скакал за собаками. Я был на Бодминской пустоши, – ответил я.
– Не валяйте дурака, Веллингтон. Я ездил по делу к мистеру Кендаллу, а потом в город. За Цыганку прошу прощения, но ничего не поделаешь. Думаю, все обойдется.
– Надеюсь, сэр, – сказал Веллингтон и принялся ощупывать бока Цыганки, как будто я подверг ее испытанию вроде скачек с препятствиями.
Я вошел в дом и направился в библиотеку. Кузины Рейчел там не было, но в камине ярко горел огонь. Я позвонил. Вошел Сиком.
– Где миссис Эшли? – спросил я.
– Госпожа пришла вскоре после трех, сэр, – ответил он. – С тех пор как вы уехали, она все время работала в саду. Тамлин сейчас у меня. Он говорит, что не видел ничего подобного. Он поражен тем, как госпожа со всем справляется. Говорит, что она чудо.
– Наверное, она устала, – сказал я.
– Боюсь, что да, сэр. Я предложил ей лечь в постель, но она и слушать не захотела. «Распорядитесь, Сиком, чтобы мне принесли горячей воды. Я приму ванну и вымою волосы», – сказала она мне. Я было собрался послать за племянницей – негоже, чтобы знатная дама сама мыла себе волосы, – но и об этом она тоже не захотела слушать.
– Пожалуй, пусть и мне принесут воды, – сказал я Сикому. – У меня был трудный день. К тому же я чертовски голоден и хочу, чтобы обед накрыли пораньше.
Насвистывая, я стал подниматься наверх, чтобы скинуть одежду и поблаженствовать в горячей ванне перед пылающим камином. По коридору из комнаты кузины Рейчел брели собаки. Они с первой минуты ходили за ней по пятам. Увидев меня с площадки лестницы, старик Дон завилял хвостом.
– Привет, старина, – сказал я, – а ты, знаешь ли, предатель.
Променял меня на даму.
Пес виновато взглянул и лизнул мне руку своим длинным мягким языком…
С ведром воды вошел молодой слуга и наполнил ванну. Я уселся потурецки и в клубах пара стал с удовольствием тереть грудь, спину, руки, фальшиво напевая какую-то мелодию. Вытираясь полотенцем, я заметил на столике у кровати вазу с цветами. Среди них были зеленые ветки из леса, ятрышник, цикламены. В моей комнате никогда не ставили цветы. Ни Сикому, ни другим слугам это не пришло бы в голову. Должно быть, их принесла кузина Рейчел. Вид цветов еще больше поднял мое настроение. Она целый день возилась с саженцами и тем не менее нашла время поставить в вазу цветы. Все еще напевая вполголоса, я оделся к обеду и повязал галстук. Затем я прошел по коридору и постучал в дверь будуара.
– Кто там? – откликнулась кузина Рейчел.
– Это я, Филипп. Я пришел сказать, что сегодня мы будем обедать раньше. Я просто умираю с голоду, и, судя по тому, что я слышал, наверное, вы проголодались не меньше меня. Чем же вы занимались с Тамлином, если вам пришлось срочно принять ванну и вымыть волосы?
В ответ я услышал знакомые переливы заразительного жемчужного смеха.
– Мы, как кроты, рыли норы! – крикнула она.
– И вы по самые брови в земле?
– С ног до головы, – ответила она. – Я приняла ванну и теперь сушу волосы. Я вся в заколках и имею вполне респектабельный вид – совсем как тетушка Феба. Вы можете войти.
Я открыл дверь и вошел в будуар. Кузина Рейчел сидела на скамеечке перед камином. Я не сразу узнал ее – без траура она казалась совсем другой.
Ее изящную фигуру красиво облегал белый длинный халат, на шее и на запястьях стянутый лентами; волосы, обычно расчесанные на прямой пробор, были высоко подняты и сколоты.
Мне не приходилось видеть никого, кто менее походил бы на тетушку Фебу или любую другую тетушку.
Я замер в дверях и, моргая, уставился на кузину Рейчел.
– Входите и садитесь. И не смотрите на меня с таким изумлением, – сказала она.
Я закрыл дверь, вошел в будуар и сел на стул.
– Извините, – сказал я. – Но дело в том, что я никогда не видел женщину в дезабилье.
– Это не дезабилье, – возразила она. – Это то, что я всегда ношу за завтраком. Эмброз называл это моей монашеской рясой.
Она подняла руки и стала закалывать волосы шпильками.
– В двадцать четыре года, – продолжала она, – пора и вам увидеть, как тетушка Феба укладывает волосы. Зрелище вполне обыденное и даже приятное. Вы смущены?
Не сводя с нее глаз, я скрестил руки на груди и положил ногу на ногу.
– Нисколько, – ответил я, – просто ошеломлен.
Она рассмеялась и, вынимая изо рта шпильку за шпилькой, стала укладывать волосы валиком, который длинным узлом спускался на шею. Процедура заняла несколько секунд, во всяком случае, мне так показалось.
– У вас всегда уходит на это так мало времени? – спросил я в изумлении.
– Ах, Филипп, сколь многое вам еще предстоит узнать! – сказала она.
– Неужели вы никогда не видели, как закалывает волосы ваша Луиза?
– Не видел и не желаю видеть, – поспешил ответить я, неожиданно вспомнив прощальное замечание Луизы перед моим отъездом из Пелина.
Кузина Рейчел засмеялась и уронила мне на колено шпильку.
– На память, – сказала она. – Положите ее под подушку и обратите внимание на лицо Сикома во время завтрака.
Она прошла из будуара в спальню и оставила дверь открытой.
– Можете сидеть, где сидите, и, пока я одеваюсь, кричать мне, – громко сказала она.
Я украдкой взглянул на небольшое бюро – нет ли на нем письма крестного, – но ничего не увидел. Интересно, что произошло, размышлял я.
Может быть, оно у нее в спальне. Может быть, она ничего мне не скажет и отнесется к этому делу как к сугубо личному, касающемуся только ее и крестного. Я надеялся, что так и будет.
– Где вы пропадали весь день? – громко спросила она.
– Мне надо было съездить в город, – ответил я, – и кое с кем повидаться.
Про посещение банка я не упомянул.
– Я была совершенно счастлива с Тамлином и садовниками, – сообщила она. – Выбросить пришлось всего несколько растений. Знаете, Филипп, здесь еще столько работы… На границе с лугом надо вырубить мелколесье, проложить дорожки и весь участок отвести под камелии. Не пройдет и двадцати лет, как у вас будет весенний сад и со всего Корнуолла станут приезжать, чтобы взглянуть на него.
– Я знаю, что Эмброз этого и хотел.
– Необходимо все тщательно спланировать, – сказала она, – а не просто положиться на волю случая и Тамлина. Он очень милый, но его познания довольно ограниченны. Почему бы вам самому не проявить больший интерес к садоводству?
– Я слишком мало знаю, – ответил я. – Это не по моей части. Эмброз, тот знал.
– Но ведь есть люди, которые могли бы помочь вам. Можно пригласить художника из Лондона.
Я не отвечал. Зачем мне художник из Лондона? Я нисколько не сомневался, что она знает толк в садах лучше любого из них.
В эту минуту появился Сиком и в нерешительности застыл у порога.
– В чем дело, Сиком? Готов обед? – спросил я.
– Нет, сэр, – ответил он. – Приехал Добсон, человек мистера Кендалла, с запиской для госпожи.
У меня упало сердце. Должно быть, подлый малый остановился выпить по дороге, раз он так опоздал. Теперь мне придется присутствовать при том, как она читает письмо. Чертовски не вовремя. Я услышал, как Сиком постучал в открытую дверь спальни и подал письмо.
– Пожалуй, я спущусь вниз и подожду вас в библиотеке, – сказал я.
– Нет, не уходите! – крикнула она. – Я уже одета. Мы спустимся вместе. У меня письмо от мистера Кендалла. Наверное, он приглашает нас в Пелин.
Сиком скрылся в конце коридора. Я встал, с трудом поборов желание последовать за ним. Мне вдруг стало не по себе. Из спальни не долетало ни звука. Наверное, она читала письмо. Казалось, прошла целая вечность. Наконец она вышла из спальни и остановилась в дверях с развернутым письмом в руке.
Она была одета к обеду. Я заметил, что она очень бледна, – возможно, черное траурное платье в силу контраста оттеняло белизну кожи.
– Что вы делали днем? – спросила она.
Я не узнал ее голоса. Он звучал неестественно, напряженно.
– Делал? – проговорил я. – Ничего. А почему вы спрашиваете?
– Не лгите, Филипп, вы не умеете.
Я с самым удрученным видом стоял перед камином, уставясь не куда-нибудь, а прямо в эти испытующие, обвиняющие глаза.
– Вы ездили в Пелин, – сказала она. – Ездили, чтобы повидаться с крестным.
Она была права. Я проявил себя на редкость неумелым лжецом, во всяком случае – перед ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Я на мгновение задумался и назвал сумму.
– Это щедро, Филипп, – сказал крестный. – Пожалуй, даже слишком щедро. Едва ли ей понадобится так много. По крайней мере, сейчас.
– О, ради Бога, не будем скаредничать! Раз мы делаем это, то давайте делать так, как сделал бы сам Эмброз.
– Хм, – буркнул крестный и нацарапал несколько цифр на листе бумаги.
– Ну что ж, она останется довольна. Сколь ни разочаровало ее завещание Эмброза, такая сумма должна искупить любое разочарование.
С какой хладнокровной расчетливостью выводил он пером суммы и цифры, подсчитывая шиллинги и пенсы, которые мы можем выделить из доходов имения вдове его бывшего владельца! Господи, как я ненавидел деньги в ту минуту!
– Поспешите с письмом, сэр, – сказал я. – Я возьму его с собой. А заодно съезжу в банк и отвезу им ваше послание. Тогда кузина Рейчел сможет обратиться к ним и снять деньги со счета.
– Мой дорогой, вряд ли миссис Эшли настолько стеснена в средствах. Ты впадаешь из одной крайности в другую. – Крестный вздохнул, вынул лист бумаги и положил его перед собой. – Она верно заметила: ты действительно похож на Эмброза.
На этот раз, пока крестный писал письмо, я стоял у него за спиной, чтобы точно знать, о чем он пишет. Моего имени он не упомянул. Он писал об имении. Имение желает выделить ей определенное содержание. Имение назначило сумму, подлежащую выплате раз в три месяца. Я, как ястреб, следил за ним.
– Если ты не хочешь, чтобы она подумала, будто ты приложил к этому руку, – сказал мне крестный, – тебе не стоит брать письмо. Днем я пришлю к вам Добсона. Он его и привезет. Так будет лучше.
– Отлично. А я отправлюсь в Бодмин. Благодарю вас, мой казначей.
– Прежде чем уехать, не забудь повидаться с Луизой, – сказал он. – Она где-нибудь в доме.
Мне не терпелось отправиться в путь, и я бы вполне обошелся без встречи с Луизой, но не мог сказать этого. Она как бы случайно оказалась в малой гостиной, и мне пришлось пройти туда через открытую дверь кабинета.
– Мне показалось, что я услышала твой голос, – сказала Луиза. – Ты приехал на весь день? Я угощу тебя кексом и фруктами. Ты, наверное, голоден.
– Я должен срочно уезжать, – ответил я. – Спасибо, Луиза. Я приехал повидаться с крестным по важному делу.
– Ах, понимаю…
Луиза перестала улыбаться, и ее лицо приняло такое же холодное, чопорное выражение, как в прошлое воскресенье.
– Как поживает миссис Эшли? – спросила она.
– Кузина Рейчел здорова и очень занята, – ответил я. – Сегодня утром прибыли все растения, которые она привезла из Италии, и она вместе с Тамлином занимается их посадкой.
– Полагаю, тебе следовало остаться дома и помочь ей, – заметила Луиза.
Не знаю, что с ней случилось, но ее интонация привела меня в раздражение. Она напомнила мне выходки Луизы в те давние дни, когда мы бегали наперегонки в саду: в тот момент, когда я испытывал самое радостное возбуждение, она ни с того ни с сего останавливалась, встряхивала локонами и говорила: «В конце концов, я, кажется, вовсе не хочу играть», глядя на меня с таким же упрямым выражением лица.
– Тебе отлично известно, что я полный профан в садоводстве, – сказал я и, чтобы больнее задеть ее, добавил:
– Ты еще не избавилась от своего дурного настроения?
Она вспыхнула и напряглась.
– Дурного настроения? Не понимаю, что ты имеешь в виду, – быстро проговорила она.
– О нет, прекрасно понимаешь, – возразил я. – Все воскресенье у тебя было отвратительное настроение. Это слишком бросалось в глаза. Странно, что барышни Паско этого не подметили.
– Вероятно, – заметила Луиза, – барышни Паско, как и все остальные, были слишком заняты, подмечая кое-что другое.
– И что же?
– Да то, как легко светской даме вроде миссис Эшли обвести вокруг пальца молодого человека вроде тебя.
Я круто повернулся и вышел из комнаты. Иначе я бы ее ударил.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
К тому времени, когда, посетив Пелин и заехав в город, я возвращался домой, моя лошадь покрыла расстояние миль в двадцать. В таверне у городского причала я выпил сидра, но ничего не ел и к четырем часам почти умирал от голода.
Башенные часы пробили четыре раза; я направил лошадь прямо к конюшне, где, как назло, вместо грума меня поджидал Веллингтон. Увидев, что Цыганка вся в мыле, он щелкнул языком.
– Неладно это, мистер Филипп, сэр, совсем неладно, – сказал он.
Я спешился, чувствуя себя виноватым, как бывало, когда я приезжал из Харроу на каникулы.
– Вы же знаете, если кобыла слишком разгорячится, то недалеко и до простуды, а загоняете так, что от нее пар валит. Она не годится для того, чтобы скакать вдогонку за собаками, если вы этим занимались.
– Я не скакал за собаками. Я был на Бодминской пустоши, – ответил я.
– Не валяйте дурака, Веллингтон. Я ездил по делу к мистеру Кендаллу, а потом в город. За Цыганку прошу прощения, но ничего не поделаешь. Думаю, все обойдется.
– Надеюсь, сэр, – сказал Веллингтон и принялся ощупывать бока Цыганки, как будто я подверг ее испытанию вроде скачек с препятствиями.
Я вошел в дом и направился в библиотеку. Кузины Рейчел там не было, но в камине ярко горел огонь. Я позвонил. Вошел Сиком.
– Где миссис Эшли? – спросил я.
– Госпожа пришла вскоре после трех, сэр, – ответил он. – С тех пор как вы уехали, она все время работала в саду. Тамлин сейчас у меня. Он говорит, что не видел ничего подобного. Он поражен тем, как госпожа со всем справляется. Говорит, что она чудо.
– Наверное, она устала, – сказал я.
– Боюсь, что да, сэр. Я предложил ей лечь в постель, но она и слушать не захотела. «Распорядитесь, Сиком, чтобы мне принесли горячей воды. Я приму ванну и вымою волосы», – сказала она мне. Я было собрался послать за племянницей – негоже, чтобы знатная дама сама мыла себе волосы, – но и об этом она тоже не захотела слушать.
– Пожалуй, пусть и мне принесут воды, – сказал я Сикому. – У меня был трудный день. К тому же я чертовски голоден и хочу, чтобы обед накрыли пораньше.
Насвистывая, я стал подниматься наверх, чтобы скинуть одежду и поблаженствовать в горячей ванне перед пылающим камином. По коридору из комнаты кузины Рейчел брели собаки. Они с первой минуты ходили за ней по пятам. Увидев меня с площадки лестницы, старик Дон завилял хвостом.
– Привет, старина, – сказал я, – а ты, знаешь ли, предатель.
Променял меня на даму.
Пес виновато взглянул и лизнул мне руку своим длинным мягким языком…
С ведром воды вошел молодой слуга и наполнил ванну. Я уселся потурецки и в клубах пара стал с удовольствием тереть грудь, спину, руки, фальшиво напевая какую-то мелодию. Вытираясь полотенцем, я заметил на столике у кровати вазу с цветами. Среди них были зеленые ветки из леса, ятрышник, цикламены. В моей комнате никогда не ставили цветы. Ни Сикому, ни другим слугам это не пришло бы в голову. Должно быть, их принесла кузина Рейчел. Вид цветов еще больше поднял мое настроение. Она целый день возилась с саженцами и тем не менее нашла время поставить в вазу цветы. Все еще напевая вполголоса, я оделся к обеду и повязал галстук. Затем я прошел по коридору и постучал в дверь будуара.
– Кто там? – откликнулась кузина Рейчел.
– Это я, Филипп. Я пришел сказать, что сегодня мы будем обедать раньше. Я просто умираю с голоду, и, судя по тому, что я слышал, наверное, вы проголодались не меньше меня. Чем же вы занимались с Тамлином, если вам пришлось срочно принять ванну и вымыть волосы?
В ответ я услышал знакомые переливы заразительного жемчужного смеха.
– Мы, как кроты, рыли норы! – крикнула она.
– И вы по самые брови в земле?
– С ног до головы, – ответила она. – Я приняла ванну и теперь сушу волосы. Я вся в заколках и имею вполне респектабельный вид – совсем как тетушка Феба. Вы можете войти.
Я открыл дверь и вошел в будуар. Кузина Рейчел сидела на скамеечке перед камином. Я не сразу узнал ее – без траура она казалась совсем другой.
Ее изящную фигуру красиво облегал белый длинный халат, на шее и на запястьях стянутый лентами; волосы, обычно расчесанные на прямой пробор, были высоко подняты и сколоты.
Мне не приходилось видеть никого, кто менее походил бы на тетушку Фебу или любую другую тетушку.
Я замер в дверях и, моргая, уставился на кузину Рейчел.
– Входите и садитесь. И не смотрите на меня с таким изумлением, – сказала она.
Я закрыл дверь, вошел в будуар и сел на стул.
– Извините, – сказал я. – Но дело в том, что я никогда не видел женщину в дезабилье.
– Это не дезабилье, – возразила она. – Это то, что я всегда ношу за завтраком. Эмброз называл это моей монашеской рясой.
Она подняла руки и стала закалывать волосы шпильками.
– В двадцать четыре года, – продолжала она, – пора и вам увидеть, как тетушка Феба укладывает волосы. Зрелище вполне обыденное и даже приятное. Вы смущены?
Не сводя с нее глаз, я скрестил руки на груди и положил ногу на ногу.
– Нисколько, – ответил я, – просто ошеломлен.
Она рассмеялась и, вынимая изо рта шпильку за шпилькой, стала укладывать волосы валиком, который длинным узлом спускался на шею. Процедура заняла несколько секунд, во всяком случае, мне так показалось.
– У вас всегда уходит на это так мало времени? – спросил я в изумлении.
– Ах, Филипп, сколь многое вам еще предстоит узнать! – сказала она.
– Неужели вы никогда не видели, как закалывает волосы ваша Луиза?
– Не видел и не желаю видеть, – поспешил ответить я, неожиданно вспомнив прощальное замечание Луизы перед моим отъездом из Пелина.
Кузина Рейчел засмеялась и уронила мне на колено шпильку.
– На память, – сказала она. – Положите ее под подушку и обратите внимание на лицо Сикома во время завтрака.
Она прошла из будуара в спальню и оставила дверь открытой.
– Можете сидеть, где сидите, и, пока я одеваюсь, кричать мне, – громко сказала она.
Я украдкой взглянул на небольшое бюро – нет ли на нем письма крестного, – но ничего не увидел. Интересно, что произошло, размышлял я.
Может быть, оно у нее в спальне. Может быть, она ничего мне не скажет и отнесется к этому делу как к сугубо личному, касающемуся только ее и крестного. Я надеялся, что так и будет.
– Где вы пропадали весь день? – громко спросила она.
– Мне надо было съездить в город, – ответил я, – и кое с кем повидаться.
Про посещение банка я не упомянул.
– Я была совершенно счастлива с Тамлином и садовниками, – сообщила она. – Выбросить пришлось всего несколько растений. Знаете, Филипп, здесь еще столько работы… На границе с лугом надо вырубить мелколесье, проложить дорожки и весь участок отвести под камелии. Не пройдет и двадцати лет, как у вас будет весенний сад и со всего Корнуолла станут приезжать, чтобы взглянуть на него.
– Я знаю, что Эмброз этого и хотел.
– Необходимо все тщательно спланировать, – сказала она, – а не просто положиться на волю случая и Тамлина. Он очень милый, но его познания довольно ограниченны. Почему бы вам самому не проявить больший интерес к садоводству?
– Я слишком мало знаю, – ответил я. – Это не по моей части. Эмброз, тот знал.
– Но ведь есть люди, которые могли бы помочь вам. Можно пригласить художника из Лондона.
Я не отвечал. Зачем мне художник из Лондона? Я нисколько не сомневался, что она знает толк в садах лучше любого из них.
В эту минуту появился Сиком и в нерешительности застыл у порога.
– В чем дело, Сиком? Готов обед? – спросил я.
– Нет, сэр, – ответил он. – Приехал Добсон, человек мистера Кендалла, с запиской для госпожи.
У меня упало сердце. Должно быть, подлый малый остановился выпить по дороге, раз он так опоздал. Теперь мне придется присутствовать при том, как она читает письмо. Чертовски не вовремя. Я услышал, как Сиком постучал в открытую дверь спальни и подал письмо.
– Пожалуй, я спущусь вниз и подожду вас в библиотеке, – сказал я.
– Нет, не уходите! – крикнула она. – Я уже одета. Мы спустимся вместе. У меня письмо от мистера Кендалла. Наверное, он приглашает нас в Пелин.
Сиком скрылся в конце коридора. Я встал, с трудом поборов желание последовать за ним. Мне вдруг стало не по себе. Из спальни не долетало ни звука. Наверное, она читала письмо. Казалось, прошла целая вечность. Наконец она вышла из спальни и остановилась в дверях с развернутым письмом в руке.
Она была одета к обеду. Я заметил, что она очень бледна, – возможно, черное траурное платье в силу контраста оттеняло белизну кожи.
– Что вы делали днем? – спросила она.
Я не узнал ее голоса. Он звучал неестественно, напряженно.
– Делал? – проговорил я. – Ничего. А почему вы спрашиваете?
– Не лгите, Филипп, вы не умеете.
Я с самым удрученным видом стоял перед камином, уставясь не куда-нибудь, а прямо в эти испытующие, обвиняющие глаза.
– Вы ездили в Пелин, – сказала она. – Ездили, чтобы повидаться с крестным.
Она была права. Я проявил себя на редкость неумелым лжецом, во всяком случае – перед ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49