К моменту приезда пожарной машины клопы и любая другая живность на оккупированной территории должны были быть уничтожены. Но студенты забыли про социалистический реализм. Плоды этого реализма всегда горькие. Проветрив хату, они убедились, что из-за тошнотворного запаха спать там все равно нельзя. Клопы же были живы. Они выглядывали из щелей, поводили усиками, щелкали крошечными жвалами и плотоядно смотрели на обескураженного Брикмана с товарищами.
Вспомнив все это, Дормидон Исаакович вскочил с кровати и начал раздраженно ходить по камере. Он понимал, что заснуть больше не сможет.
– Бармалей, – окликнул его хриплый баритон с кровати у параши. – Перепихнуться не желаешь? Моя тухлая вена к твоим услугам.
Это взывал к любви камерный петух (гомосексуалист) по имени Валя. Валя был мужичком средних лет с кривоватыми жилистыми ногами и безбородым личиком кастрата. Он выполнял в камере всю грязную работу, имел персональную миску с кружкой, дабы не осквернять своим нечистым ртом посуду законных жителей камеры, всем старался угодить и по совместительству выполнял для изголодавшихся роль дамы.
– Бармалейчик, миленький, – сказал Валя. – Ты мне очень нравишься. Хочешь, я в уста возьму?
Валя, вдобавок, был ужасно религиозным и часто в своей речи употреблял церковнославянские выражения.
Профессор хотел брезгливо отбрить гнусного минетчика, но с ужасным удивлением ощутил возбуждение плоти. Мерзкое тело Гоши реагировало согласно старым тюремным привычкам. Динамический стереотип намертво отпечатался в спинном мозге этого тела и теперь властно подавлял сознание. «Все равно поспать не удастся – шептал спинной мозг. – Чем с клопами воевать, побарахтайся с Валюшей, когда еще бабу увидишь…».
Профессор мощным усилием воли стряхнул кошмар неуместного желания. Он заставил себя вспомнить пухлое лицо желанной Фроси из зала суда. Фрося измены бы не простила.
«Она не узнает,» – прошептал спинной мозг.
«Нет!» – сказал профессор сам себе. И упал на легавый шнифт, что в переводе со сленга зеков и депутатов означает – постучал в камерную дверь, вызывая надзирателя.
35. Одна из кульминаций данного повествования
Кульминация (от лат. Culmеn – вершина) – момент наивысшего напряжения действия в произв., когда особенно ярко выявляются сюжетный конфликт, цели героев и их внутр. качества.
Литературный энциклопедический словарь
Дверь открылась сама. Я подумал было, что соседка пользуется своими ведьмическим способностями, но это была не она. Это были три однотипных мужика с бесцветными лицами, в черных блестящих туфлях, однобортных костюмах, галстуках и белых рубашках. Я именно так их увидел: сперва – обувь, потом пиджаки, галстуки и лица.
– Уважаю Владимира Владимировича! – встало на вытяжку мое подсознание.
А тело прищелкнуло каблуками и отдало честь.
– К пустой голове руку не прикладывают, – сказал первый бесцветный в галстуке с серыми полосками.
– Знает кошка, чье сало съело, – сказал второй в галстуке без полосок.
– Ну, ну, – сказал третий и поправил галстук с дымчатым оттенком.
– Кошке, в смысле – кота, дома нет, – отрапортовал я.
– Ничего, придет, – сказал первый.
Второй и третий ничего не сказали, а синхронно выдвинулись вперед, свернули мне руки и впихнули мое тело в комнату. Я отчаянно попытался пошарить у них в мозгах. Нашарил должностные инструкции, субординацию, привилегии, тренировки, ответственность, подчинение, уверенность… – сплошные неодушевленные существительные разного рода, способные выполнять функции прилагательных.
Это были умелые ребята. Я и глазом не успел моргнуть, как оказался намертво привязанным к стулу. Они же ходили неспешно по квартире, посматривали, трогали, проверяли. Потом ушли на кухню. Хлопнула дверца холодильника. Чувствовалось, что мои запасы икры произвели на них хорошее впечатление.
– Хлеба бы еще с маслом, – сказал один.
– Попробуй, как я, с лимончиком, – сказал второй.
– Давненько не ели икорку столовыми ложками, – сказал третий.
– Обормоты, – сказал я, – эта икра для меня вместо валюты.
– Красная или черная? – спросили из кухни.
– Черная вместо долларов, – ответил я, – а красная – дойч марки.
– Хлеб надо в доме иметь, – ответили мне.
– И масло, – добавил первый.
Они помолчали, чавкая, а потом добавли чуть ли не хором:
– Будешь болтать, рот заклеем.
Все, что оставалось мне в такой ситуации – подумать. У меня, как у человека далеко не смелого, в минуту опасности процесс мышления всегда шел активно. Поэтому я вздохнул, прикрыл глаза и приступил к этому процессу.
Мне было известно, что Ыдыки умели материализовывать свои и чужие желания. Эволюция там шла странно. Если на Земле эволюционные процессы стимулировались желаниями иметь то, что есть у соседа, и ленью, то Ыдыкам желать было незачем. Наоборот, желать им было вредно и опасно. В результате все те, кто желал дурное ближним, этих ближних уничтожали до тех пор, пока не осознали, что могут остаться в одиночестве. Сохранившаяся немногочисленная популяция генетически была запрограммирована на доброту. Но и доброта у неумелых желателей могла стать бессознательным оружием. Например, один Ыдыка, проходя мимо дома соседа, услышал стоны. Подумав, что сосед недомогает, он пожелал тому избавится от страданий, вызывающих стоны. Бедный сосед был «осчастливлен» этим добрым желанием в момент близкого сексуального экстаза и надолго лишился оснований для стонов.
Тут, просто необходимо помнить, что всеобъемлющий разум Ыдык, способный воспринимать мысли и чувства любых существ вселенной, природа предусмотрительно снабдила ограничением. Друг друга они не могли телепатировать. Поэтому они сохранили несколько видов речи для общения: звуковой, мимический, символический и тактильный…
Тут я осознал, что удаляюсь в своих рассуждениях от цели их. Мне надо было найти в Ыдыке Бе нечто, что помогло бы спастись от беды. Я еще крепче зажмурился и начал снова.
Отбор шел жестко, материальные чувства постепенно сменялись умственными. Ыдыки на практике осуществляли теорию о торжестве чистого разума. Они избавлялись от тел, вызывающих вещественные желания, но перейти в облик энергетического сгустка они могли только после первой смерти. Да и не любили Ыдыки постоянно быть бестелесными. Зато уж тела они изобретали себя разнообразные. Ыдыка Бе, например, любил строить себе бесформенную тушу, напоминающую земного гиппопотама и месяцами нежиться в грязи.
Разтроение было болезнью, во время которой Ыдыки частично теряли контроль над чувствами. Правильней, даже, сказать, когда они вновь их обретали, так как для расы в целом чувства давно превратились в нечто рудиментарное. Вроде хвоста у человека. Полностью патогенез этой болезни землянам непонятен, ясны только некоторые симптомы. Ыдыка Бе, например, в период заболевания носил в себе три личности: сознание своего первобытного пращура, сознание ребенка и сознание самого себя, зрелого Ыдыки при солидной должности. И все эти личности действовали совершенно асинхронно.
Вот, вот, озарило меня. Надо обратиться к Ыдыке первобытному или к Ыдыке ребенку. Но тут от меня ничего не зависит, это как игра в три листика. А мне никогда не везло в азартных играх. Фортуна предпочитала не поворачиваться ко мне лицом, памятуя, что сексуальная ориентация у меня нормальная, она ничем не рисковала.
Я попытался установить телепатическую связь с котом, но тщетно. Тогда я направил неслышный призыв к соседке. Но ее не было дома, а попытка отыскать ее сознание среди многомиллионного города не удалась, слишком мало было у меня опыта в использовании сверхчувственного поиска.
На кухне зафырчал чайник. Конечно, после солененького всегда тянет на воду. Чай у меня был еще тот, соседкин. Выпьют и лимон доедят, гады, подумал я. Хотел выругаться, но вспомнил про заклеивание рта и не стал издавать звуки. Стал просто ждать. Должно же это кульминационное действо получить какое-нибудь развитие.
36. История господина Брикмана (Калининград – Красноярск, Этап)
«Судьба человека – это нрав его».
Аристотель
Камера. Она похожа на камеру для подследственных, но есть некоторые различия. Так, унитаз не слева, а справа. И другой коллектив. В камере для осужденных имеются:
1) Юрка Слепой. Он действительно слеп, получил четыре года за кражу. Четвертая ходка (четвертый раз судим).
2) Адмирал Нельсон. Это инвалид, у него искалечено все тело, рука бездействует, пребывая постоянно скрюченной, нога волочится, глаз частично выбит и торчит из изуродованной глазницы наподобие маленького телескопа, за что ему и присвоена столь почетная кличка. Адмирал сидит за хулиганские действия. Они со Слепым закадычные друзья, третий срок тянут вместе на одной зоне.
3) Миша Бродяга. Здоровенный старик, в прошлом разведчик, удостоенный всех орденов Славы. Ему далеко за 60, но он еще крепок. По ночам занимается онанизмом, от чего весь ярус, внизу которого он спит, трясется, как во время шторма. Получил третий срок за драку в автобусе.
4) Верт Маэстро. Он же Адвокат, Мертвый Зверь, Хитрила. Верт – аферист международного класса. Имеет десять лет за угон теплохода-гостиницы «Ганса» вместе с отдыхающими иностранцами.
5) Григорий Бармалеенко, в народе – Гоша Бармалей. Семь лет строгого режима за попытку изнасилования должностного лица и квартирные кражи. Есть еще несколько мелких статей, но они поглощены основной, 117-й.
В камере еще несколько человек, но они не представляют для нас интереса: так, мелкая шушера, серятина с «детскими» сроками до двух лет.
Профессор в облике Гоши Бармалея ходит по камере. Он взволнован. Под левым глазом профессора обширный синяк – знак проникновенной беседы с надзирателем на тему клопов и вызывания начальства в ночное время.
Профессор жестикулирует, обращаясь к внимательной камерной аудитории.
– Вы только подумайте, коллеги! Произвол, фальсификация судопроизводства! Нет, я глубоко убежден, что произошла судебная ошибка. Судья оказалась недостаточно компетентной. Эта досадная накладка будет исправлена в кассационных инстанциях. Одно меня смущает – адвокат несколько инертен. Сможет ли он достаточно убедительно обосновать мои притязания на объективность.
Реакция камерных слушателей активна и разнообразна.
Слепой: – Во, заливает! Где только набрался?
Нельсон: – Все адвокаты – фраера. Им пока не сунешь, жалобы толком не напишут. Фраера, они фраера и есть.
Верт: – Коллега, я предвижу интересное общение, ваш ясный ум с шизоидными синдромами сулит достойное сотрудничество. А жалобу я вам сам напишу. За пару заварок. Только плиточный не беру, предпочитаю качественную «индюшку» со слоником на упаковке.
Миша Бродяга в разговоре по причине глухоты не участвует, но рукой машет, показывая, что судьба Гоши ему не безразлична.
А время идет себе, не обращая внимания на мелкие страсти маленьких людей в одном из отсеков шумного и бестолкового города Калининграда. Для одних оно движется быстро и интересно, для других – медленно и скучно. В камере его течение вообще спорадическое, оно функционирует импульсами: то замирая, то убыстряясь до безобразия.
Мгновенно протекает обед, со скоростью света кончается маленькая порция чифира, исчезают, как в черной дыре космоса, сигареты, а ночь тянется со скоростью хромой улитки, облепленной, вдобавок, шустрыми пассажирами – клопами.
Вот пришел уже положенный ответ на кассационное послание, ответ, естественно, отрицательный, зато выдержанный в лучшем канцелярском духе социалистической законности. Вот уже и синяк поджил, напоминая о себе только небольшой, безболезненной припухлостью под глазом. Вот уже и Слепой с Нельсоном надоели друг другу до отрыжки и то и дело устраивают мелкие визгливые перебранки. Скучно в камере осужденных. У всех одна забота – скорей бы на зону. На зоне хорошо. Там воздух живой, там ходить можно по плацу, там куча впечатлений, множество разных людей. Там настоящая жизнь, не то, что в тесной камере следственного изолятора. Там даже простыни дадут с наволочкой. А тут все постельное белье состоит из пустого наматрасника, который зэки использует на манер спального мешка, исполняющего одновременную роль одеяла, простыни и т. д.
Пульсирует время, врастает утонченное сознание профессора в грубое тело Гоши Бармалея. Осваивает профессор тюремный лексикон, изучает многочисленные законы и правила, созданные этой оригинальной социальной структурой. А тюремное (равно, как и лагерное) общество впитало в себя все замашки социалистического строя. Впитало, освоило, переродило на свой, несколько огрубленный лад, и стало еще более бюрократическим и консервативным. Профессор этой аксиомы еще не постиг, он еще верит в книжную романтику воровских законов, еще ищет джентльменов удачи, среди людей, лишенных даже намека на совесть и честь.
На груди разведчика Миши, ставшего теперь просто Бродягой, выколоты два профиля:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Вспомнив все это, Дормидон Исаакович вскочил с кровати и начал раздраженно ходить по камере. Он понимал, что заснуть больше не сможет.
– Бармалей, – окликнул его хриплый баритон с кровати у параши. – Перепихнуться не желаешь? Моя тухлая вена к твоим услугам.
Это взывал к любви камерный петух (гомосексуалист) по имени Валя. Валя был мужичком средних лет с кривоватыми жилистыми ногами и безбородым личиком кастрата. Он выполнял в камере всю грязную работу, имел персональную миску с кружкой, дабы не осквернять своим нечистым ртом посуду законных жителей камеры, всем старался угодить и по совместительству выполнял для изголодавшихся роль дамы.
– Бармалейчик, миленький, – сказал Валя. – Ты мне очень нравишься. Хочешь, я в уста возьму?
Валя, вдобавок, был ужасно религиозным и часто в своей речи употреблял церковнославянские выражения.
Профессор хотел брезгливо отбрить гнусного минетчика, но с ужасным удивлением ощутил возбуждение плоти. Мерзкое тело Гоши реагировало согласно старым тюремным привычкам. Динамический стереотип намертво отпечатался в спинном мозге этого тела и теперь властно подавлял сознание. «Все равно поспать не удастся – шептал спинной мозг. – Чем с клопами воевать, побарахтайся с Валюшей, когда еще бабу увидишь…».
Профессор мощным усилием воли стряхнул кошмар неуместного желания. Он заставил себя вспомнить пухлое лицо желанной Фроси из зала суда. Фрося измены бы не простила.
«Она не узнает,» – прошептал спинной мозг.
«Нет!» – сказал профессор сам себе. И упал на легавый шнифт, что в переводе со сленга зеков и депутатов означает – постучал в камерную дверь, вызывая надзирателя.
35. Одна из кульминаций данного повествования
Кульминация (от лат. Culmеn – вершина) – момент наивысшего напряжения действия в произв., когда особенно ярко выявляются сюжетный конфликт, цели героев и их внутр. качества.
Литературный энциклопедический словарь
Дверь открылась сама. Я подумал было, что соседка пользуется своими ведьмическим способностями, но это была не она. Это были три однотипных мужика с бесцветными лицами, в черных блестящих туфлях, однобортных костюмах, галстуках и белых рубашках. Я именно так их увидел: сперва – обувь, потом пиджаки, галстуки и лица.
– Уважаю Владимира Владимировича! – встало на вытяжку мое подсознание.
А тело прищелкнуло каблуками и отдало честь.
– К пустой голове руку не прикладывают, – сказал первый бесцветный в галстуке с серыми полосками.
– Знает кошка, чье сало съело, – сказал второй в галстуке без полосок.
– Ну, ну, – сказал третий и поправил галстук с дымчатым оттенком.
– Кошке, в смысле – кота, дома нет, – отрапортовал я.
– Ничего, придет, – сказал первый.
Второй и третий ничего не сказали, а синхронно выдвинулись вперед, свернули мне руки и впихнули мое тело в комнату. Я отчаянно попытался пошарить у них в мозгах. Нашарил должностные инструкции, субординацию, привилегии, тренировки, ответственность, подчинение, уверенность… – сплошные неодушевленные существительные разного рода, способные выполнять функции прилагательных.
Это были умелые ребята. Я и глазом не успел моргнуть, как оказался намертво привязанным к стулу. Они же ходили неспешно по квартире, посматривали, трогали, проверяли. Потом ушли на кухню. Хлопнула дверца холодильника. Чувствовалось, что мои запасы икры произвели на них хорошее впечатление.
– Хлеба бы еще с маслом, – сказал один.
– Попробуй, как я, с лимончиком, – сказал второй.
– Давненько не ели икорку столовыми ложками, – сказал третий.
– Обормоты, – сказал я, – эта икра для меня вместо валюты.
– Красная или черная? – спросили из кухни.
– Черная вместо долларов, – ответил я, – а красная – дойч марки.
– Хлеб надо в доме иметь, – ответили мне.
– И масло, – добавил первый.
Они помолчали, чавкая, а потом добавли чуть ли не хором:
– Будешь болтать, рот заклеем.
Все, что оставалось мне в такой ситуации – подумать. У меня, как у человека далеко не смелого, в минуту опасности процесс мышления всегда шел активно. Поэтому я вздохнул, прикрыл глаза и приступил к этому процессу.
Мне было известно, что Ыдыки умели материализовывать свои и чужие желания. Эволюция там шла странно. Если на Земле эволюционные процессы стимулировались желаниями иметь то, что есть у соседа, и ленью, то Ыдыкам желать было незачем. Наоборот, желать им было вредно и опасно. В результате все те, кто желал дурное ближним, этих ближних уничтожали до тех пор, пока не осознали, что могут остаться в одиночестве. Сохранившаяся немногочисленная популяция генетически была запрограммирована на доброту. Но и доброта у неумелых желателей могла стать бессознательным оружием. Например, один Ыдыка, проходя мимо дома соседа, услышал стоны. Подумав, что сосед недомогает, он пожелал тому избавится от страданий, вызывающих стоны. Бедный сосед был «осчастливлен» этим добрым желанием в момент близкого сексуального экстаза и надолго лишился оснований для стонов.
Тут, просто необходимо помнить, что всеобъемлющий разум Ыдык, способный воспринимать мысли и чувства любых существ вселенной, природа предусмотрительно снабдила ограничением. Друг друга они не могли телепатировать. Поэтому они сохранили несколько видов речи для общения: звуковой, мимический, символический и тактильный…
Тут я осознал, что удаляюсь в своих рассуждениях от цели их. Мне надо было найти в Ыдыке Бе нечто, что помогло бы спастись от беды. Я еще крепче зажмурился и начал снова.
Отбор шел жестко, материальные чувства постепенно сменялись умственными. Ыдыки на практике осуществляли теорию о торжестве чистого разума. Они избавлялись от тел, вызывающих вещественные желания, но перейти в облик энергетического сгустка они могли только после первой смерти. Да и не любили Ыдыки постоянно быть бестелесными. Зато уж тела они изобретали себя разнообразные. Ыдыка Бе, например, любил строить себе бесформенную тушу, напоминающую земного гиппопотама и месяцами нежиться в грязи.
Разтроение было болезнью, во время которой Ыдыки частично теряли контроль над чувствами. Правильней, даже, сказать, когда они вновь их обретали, так как для расы в целом чувства давно превратились в нечто рудиментарное. Вроде хвоста у человека. Полностью патогенез этой болезни землянам непонятен, ясны только некоторые симптомы. Ыдыка Бе, например, в период заболевания носил в себе три личности: сознание своего первобытного пращура, сознание ребенка и сознание самого себя, зрелого Ыдыки при солидной должности. И все эти личности действовали совершенно асинхронно.
Вот, вот, озарило меня. Надо обратиться к Ыдыке первобытному или к Ыдыке ребенку. Но тут от меня ничего не зависит, это как игра в три листика. А мне никогда не везло в азартных играх. Фортуна предпочитала не поворачиваться ко мне лицом, памятуя, что сексуальная ориентация у меня нормальная, она ничем не рисковала.
Я попытался установить телепатическую связь с котом, но тщетно. Тогда я направил неслышный призыв к соседке. Но ее не было дома, а попытка отыскать ее сознание среди многомиллионного города не удалась, слишком мало было у меня опыта в использовании сверхчувственного поиска.
На кухне зафырчал чайник. Конечно, после солененького всегда тянет на воду. Чай у меня был еще тот, соседкин. Выпьют и лимон доедят, гады, подумал я. Хотел выругаться, но вспомнил про заклеивание рта и не стал издавать звуки. Стал просто ждать. Должно же это кульминационное действо получить какое-нибудь развитие.
36. История господина Брикмана (Калининград – Красноярск, Этап)
«Судьба человека – это нрав его».
Аристотель
Камера. Она похожа на камеру для подследственных, но есть некоторые различия. Так, унитаз не слева, а справа. И другой коллектив. В камере для осужденных имеются:
1) Юрка Слепой. Он действительно слеп, получил четыре года за кражу. Четвертая ходка (четвертый раз судим).
2) Адмирал Нельсон. Это инвалид, у него искалечено все тело, рука бездействует, пребывая постоянно скрюченной, нога волочится, глаз частично выбит и торчит из изуродованной глазницы наподобие маленького телескопа, за что ему и присвоена столь почетная кличка. Адмирал сидит за хулиганские действия. Они со Слепым закадычные друзья, третий срок тянут вместе на одной зоне.
3) Миша Бродяга. Здоровенный старик, в прошлом разведчик, удостоенный всех орденов Славы. Ему далеко за 60, но он еще крепок. По ночам занимается онанизмом, от чего весь ярус, внизу которого он спит, трясется, как во время шторма. Получил третий срок за драку в автобусе.
4) Верт Маэстро. Он же Адвокат, Мертвый Зверь, Хитрила. Верт – аферист международного класса. Имеет десять лет за угон теплохода-гостиницы «Ганса» вместе с отдыхающими иностранцами.
5) Григорий Бармалеенко, в народе – Гоша Бармалей. Семь лет строгого режима за попытку изнасилования должностного лица и квартирные кражи. Есть еще несколько мелких статей, но они поглощены основной, 117-й.
В камере еще несколько человек, но они не представляют для нас интереса: так, мелкая шушера, серятина с «детскими» сроками до двух лет.
Профессор в облике Гоши Бармалея ходит по камере. Он взволнован. Под левым глазом профессора обширный синяк – знак проникновенной беседы с надзирателем на тему клопов и вызывания начальства в ночное время.
Профессор жестикулирует, обращаясь к внимательной камерной аудитории.
– Вы только подумайте, коллеги! Произвол, фальсификация судопроизводства! Нет, я глубоко убежден, что произошла судебная ошибка. Судья оказалась недостаточно компетентной. Эта досадная накладка будет исправлена в кассационных инстанциях. Одно меня смущает – адвокат несколько инертен. Сможет ли он достаточно убедительно обосновать мои притязания на объективность.
Реакция камерных слушателей активна и разнообразна.
Слепой: – Во, заливает! Где только набрался?
Нельсон: – Все адвокаты – фраера. Им пока не сунешь, жалобы толком не напишут. Фраера, они фраера и есть.
Верт: – Коллега, я предвижу интересное общение, ваш ясный ум с шизоидными синдромами сулит достойное сотрудничество. А жалобу я вам сам напишу. За пару заварок. Только плиточный не беру, предпочитаю качественную «индюшку» со слоником на упаковке.
Миша Бродяга в разговоре по причине глухоты не участвует, но рукой машет, показывая, что судьба Гоши ему не безразлична.
А время идет себе, не обращая внимания на мелкие страсти маленьких людей в одном из отсеков шумного и бестолкового города Калининграда. Для одних оно движется быстро и интересно, для других – медленно и скучно. В камере его течение вообще спорадическое, оно функционирует импульсами: то замирая, то убыстряясь до безобразия.
Мгновенно протекает обед, со скоростью света кончается маленькая порция чифира, исчезают, как в черной дыре космоса, сигареты, а ночь тянется со скоростью хромой улитки, облепленной, вдобавок, шустрыми пассажирами – клопами.
Вот пришел уже положенный ответ на кассационное послание, ответ, естественно, отрицательный, зато выдержанный в лучшем канцелярском духе социалистической законности. Вот уже и синяк поджил, напоминая о себе только небольшой, безболезненной припухлостью под глазом. Вот уже и Слепой с Нельсоном надоели друг другу до отрыжки и то и дело устраивают мелкие визгливые перебранки. Скучно в камере осужденных. У всех одна забота – скорей бы на зону. На зоне хорошо. Там воздух живой, там ходить можно по плацу, там куча впечатлений, множество разных людей. Там настоящая жизнь, не то, что в тесной камере следственного изолятора. Там даже простыни дадут с наволочкой. А тут все постельное белье состоит из пустого наматрасника, который зэки использует на манер спального мешка, исполняющего одновременную роль одеяла, простыни и т. д.
Пульсирует время, врастает утонченное сознание профессора в грубое тело Гоши Бармалея. Осваивает профессор тюремный лексикон, изучает многочисленные законы и правила, созданные этой оригинальной социальной структурой. А тюремное (равно, как и лагерное) общество впитало в себя все замашки социалистического строя. Впитало, освоило, переродило на свой, несколько огрубленный лад, и стало еще более бюрократическим и консервативным. Профессор этой аксиомы еще не постиг, он еще верит в книжную романтику воровских законов, еще ищет джентльменов удачи, среди людей, лишенных даже намека на совесть и честь.
На груди разведчика Миши, ставшего теперь просто Бродягой, выколоты два профиля:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42