Короче, каждый выбрал кепку согласно своему характеру.
Мефис был с непокрытой головой, что для кота, в общем-то, естественно.
Собрание открыл сам законодатель кепочной моды.
– За аренду помещения, – сказал он важно, – вы заплатили солидную сумму. Деньги эти, естественно, пойдут на благоустройство Москвы. Мы планируем открыть вертолетное сообщение между Митино и Свиблово. Причем, вертолеты будут грузовые, со специальными ячейками для перевозки мешков с вещами. И каждый вертолет распишет водоэмульсионными красками самый знаменитый художник и скульптор, которого я знаю.
– Тебя, пижон, из-за трибуны не видно, – подал голос Жиритофель. – Нам не вертолеты нужны, а реактивные бомбардировщики. Чтоб разбомбить все барахолки и скульптуру твоего нерусского художника от слова худо. Сколько вы с ним денег казенных в свой карман положили за эту скульптуру, а? Думаешь, мы не знаем!
– Это хорошо, что меня не видно, – не растерялся докладчик. – Зато из графина меня никто облить не сможет. И нужны нам не бомбардировщики, а сверхзвуковой истребитель, чтоб таких умников отправить куда подальше. Вместе с сапогами. Свои нетрудовые доходы посчитай лучше, чем мои.
– Нам нужны не самолеты, а корабли, – встрял Зюгатофель. Шапка налезала ему на уши, он в ней потел. – Следует проложить водный канал между Митино и Свиблово, такой проект гораздо дешевле авиационного. Мы обязаны беречь народные деньги. А художники тот пусть плакаты коммунистические пишет. По государственным расценкам.
Выкатился розовобоким шариком очередной думак. В зале густо запахло прокисшими яблоками.
– При чем тут Митино или Свиблово? – вопросил он. – Разве нет более важных вопросов. Мы, собственно, для чего сюда посланы? Чтоб простых людей с панталыку сбивать, заставлять их жить неуверенно, непредсказуемо. Мы тут не на заседании, где нас раскусить человеки могут, мы в своем кругу. И хорош нести чушь про народные деньги. Тем более, что у народа никогда денег не было и быть не может, а те бумажки, которыми мы их в повиновении держим, не дороже фантиков от конфет. Ты, Зюгатофель, представляешь консервативную линию нашего отродья, но это не значит, что твоя устаревшая лапша должна висеть на наших ушах. А ты, Жиритофель, характеризуешь психов вовсе не для того, чтоб портить нервы собственным собратьям. Когда тебя выдвигали, считалось, что человечество, подвергнутое руководству подобным убожеством, само к себе теряет уважение. Оказалось, что этого уважения и не было вовсе, так что твоя должность, не побоюсь сказать – синекура, не нужная. И, как правильно сказал наш консерватор, мы не имеем права зря расходовать нечистые силы.
– Ты что же это говоришь, рожа яблочная, – возник Жиритофель. – Моя должность однозначно нужна, мои сторонники заявление в партию кровью подписывают.
– Фу, – не сдался яблочный изверг, – кровью, скажешь только! Мочой старого осла они подписываются. Такие же, как ты придурки. Я на месте шефа давно бы тебе запретил на поверхности земной показываться, чтоб дело наше не компрометировать.
– А ты… А ты… – не мог найти слов оппонент.
Он надул свое дряблое тело и окончательно потерял сходство с человеком. Теперь он был тем, кем и являлся в самом деле, – дурнопахнущим, плохообученным нечистым из низшей касты, введенным в передовой отряд вредителей только по прихоти какого-то стратега, посчитавшего, будто паршивая овца быстро испортит все стадо. Яблочный изверг тоже принял позу атаки. Он выгодно отличался от Жиритофеля, хотя годы, проведенные в человеческом облике, успели нанести некоторый ущерб его фигуре. Собравшиеся радостно загалдели, будто настал час пиршества. Драки между собратьями сопровождали отрицательными флюидами и всегда вызывали у нечистых эйфорию.
Лишь в дальнем углу зала двое не приняли участие в общей трапезе. Это были несчастный, заблудившийся в страницах этой книге Штиллер, и охранник с устрашающими рогами. Охранник обнаружил постороннего и требовал пропуск, а Евгений Иудеевич лишь попукивал.
В это время по залу пронесся знойный смерч, всегда предшествующий появлению того, чье имя лучше не произносить без нужды.
Он прошел по проходу между стульями, гордо отклячив черную, пушистую задницу и плотно постукивая выпущенными из лап когтями. Взошел (именно – взошел!) на подиум, резко увеличился до размеров карликового бегемота, присел на краешек хрустнувшего стола и приказал:
– Песню.
Так как гимны нечистых братьев постоянно сменялись, то никто не знал что именно петь. Ошибившемуся грозило долгое заключение в статис поле, где нет течения времени.
Бесшабашный детинушка Жиритофель тряхнул глупой головушкой и запел. Он был бесстрашен, как порой бывают бесстрашны невинные дети или законченные дебилы.
– Димедрольное похмелье, – запел он, димедрольное вино…
– Очень странное веселье мне судьбою суждено, – подхватили бесы.
Очень странные виденья, очень сонная судьба,
Постоянные сомненья и схождение с ума.
Ни одеться, ни покушать, никого не обольстить,
Самого себя послушать, самого себя любить,
Сам собою восторгаться и себя же уважать,
И с самим собой встречаться и себя потом ругать.
На себя таить обиду, от себя ее скрывать,
Не подать себе же виду, что ругал себя опять.
Сам собою обесчещен, сам собою и прощен,
Если был с собою честен, то собой и награжден.
Две таблетки димедрола – то ли сон, а то ли явь
– Захрипела радиола, заиграл ноктюрн рояль.
Вышли девушки навстречу – пять красавиц, как одна,
Обнаженные их плечи, а глаза – хмельней вина.
Я под музыку рояля фее руку протяну:
«Как зовут тебя? Ты – Майя? Майя, я иду ко дну!»
Затихает радиола, успокоился рояль,
Сон без имени и пола увлекает меня вдаль.
Там, вдали, мелькает чудо, там отрава чьих-то глаз,
И во сне теперь я буду вас счастливей в много раз.
Только теперь вступил сам Мефис. Он пел шаляпинским басом, от которого когда-то лопались пивные кружки:
Димедрольное похмелье поутру меня возьмет,
Сон мечты приятней хмеля… В жизни все наоборот.
В жизни все грубей и проще, в жизни все оценено:
Есть цена прекрасной рощи, есть расценка на вино,
Цены есть и на красавиц, на красавиц и на фей…
Стоит дорого мерзавец, чуть дороже – прохиндей.
Есть цена на президента, есть цена на палача,
За валюту резидента покупаем сгоряча.
Покупается отрава, покупается любовь,
И дешевая забава, и пылающая кровь.
По червонцу за улыбку, поцелуй – за четвертак…
Только золотую рыбку подкупить нельзя никак.
Но – таблетка димедрола, дальше рыбка не нужна.
Заиграла радиола, грань у яви смещена.
И вдали мелькает чудо, там отрава чьих-то глаз,
И спокоен, словно Будда, я уже в который раз.
Димедрольное похмелье, димедрольное вино…
Очень странное веселье мне судьбою суждено.
И наступила тишина. Все сидели и смотрели на предводителя, а он не смотрел ни на кого.
17. Беседы при ясной луне
Лишь одним дуракам даровано уменье говорить правду, никого не оскорбляя.
Эразм Роттердамский
С большим трудом удалось мне уговорить Ыдыку Бе ликвидировать груду вещей, созданных его больным воображением. Осталась только одна игрушка, с которой наотрез отказалась расставаться Женя. Она (игрушка, естественно) отдаленно напоминала калейдоскоп, которым я сам вдосталь играл в тихие совдеповские, дефицитные времена, но, как я подозревал, сочетала в себе разные функции, мне не ведомые, но используемые Женей тайком от взрослых.
Ыдыка, похоже, обиделся. Не пошел гулять, сидел себе на кухне и мрачно смотрел в окно. Был поздний вечер, в окно светила ясная луна. Я тоже засмотрелся на эту луну, вспомнил о прошлом и спросил Ыдыку Бе:
– Слушай, а ты можешь управлять временем?
– Временем никто не может управлять, – ответил Бе, не поворачивая рыжей головы. – Его можно лишь разрушить, но это приводит к бедам.
– То есть как! – удивился я. – Время же движется, значит подвержено воздействию.
– Время неподвижно, движется все остальное: материя, пространство.
Конечно, я знал о времени лишь из фантастики, но фантастику порой писали доктора наук. И везде выдвигалась мысль, что время подвижно.
– Но Эйнштейн?.. – спросил я.
– Ваши земные ученые часто путают яичницу с яйцами, – непонятно ответил Бе.
– А что ты тут у нас делаешь? – опять спросил я после небольшого раздумья. – Тебе, как я вижу, тут скучно.
– Если бы я знал, – тоскливо сказал пришелец. – Это все болезнь моя.
Пришла Женя.
– Посмотри, – сказала она, протягивая свой калейдоскоп.
Я добросовестно посмотрел. И ничего не увидел. О чем и сказал ей.
– Как же, – Женя сплеснула руками и забрала игрушку. – Как же, там столько всякого…
– Это телескоп квантовый, – печально сказал Ыдыка Бе. – В него можно увидеть все обитаемые миры, так он настроен. Вроде, как вы щелкаете переключателем программ в телевизоре. Надо только приноровиться их переключать. Твоя маленькая спутница приноровилась.
Я вновь взял игрушку, повертел в руках, попытался что-нибудь высмотреть – безуспешно. И кнопок не было. Наверное, я стал пожилым. Неспособным видеть то, что открыто детям.
Мое смущенное молчание разрядила соседка. Сперва послышалось пыхтение, потом по стенам кухни метнулись радужные блики и лишь потом собравшиеся смогли лицезреть саму Ароновну. Она примостила мощные ягодицы на табуретку и улыбнулась.
– Я опять без стука, – сказала она невинным голоском пятиклассницы. – Дела, знаете ли. Не корысти ради, а токмо пожеланием пославших меня. Всем здравствуйте, пожалуйста.
– Ну-ну, – мрачно сказал я. – Чаю?
– Нет, сегодня я выпила бы кофе. У вас, конечно, только растворимый?
– Приходится, – сказал я, – живем по доходам.
– Так я со своим. Припасла вот. Сама зерна жарила. У вас турка есть?
– Нет, не держим-с, – продолжал язвить я.
– Так я и думала. – Толстуху трудно было смутить. – И ее прихватила.
Она извлекла из-под халата блестящую турку, насыпала туда кофейный порошок и с неожиданной для ее массы живостью засуетилась у плиты. По кухне поплыл божественный аромат.
– Так, так, – приговаривала Елене Ароновна, – пенку снимать не будем, в ней весь скус, мы с огня уберем и вновь поставим, что б второй раз пенка поднялась. Так, теперь сразу по чашкам разлить и без сахара, горячий, глоточками мелкими.
Она походила на колдунью, сварившую адское зелье, которая в данный момент озабочена лишь тем, как напоить этим зельем свои жертвы. Это, конечно, была абсурдная мысль, при всей своей зловредности соседка на отравительницу не тянула. Но что меня удивило, так это то, что она налила четыре чашки.
– Нас вроде трое, – заметил я.
– Почему трое? А гость ваш? Неужто откажется от натурального из Бразилии?
Кот к моему дополнительному удивлению не отказался. Он вспрыгнул на стул, обхватил чашку мягкими лапами и начал лакать, не боясь обжечься. При этом он поглядывал на Елену Ароновну, будто говорил ей что-то, а она в свою очередь сосредоточенно внимала, почти не обращая внимания на нас с Женей.
– О чем это вы разговорились? – не выдержал я.
– О, прости, сказал Бе, – я совсем забыл, что у тебя не активированы некоторые органы. Сейчас, минутку…
Не знаю, что уж он сделал, но в моей голове зазвучали бестелесные голоса, совершенно не похожие на те, которые слышишь ушами. Тем ни менее, можно было определить, кто говорит. Какие-то неуловимые интонации, некий окрас, непередаваемый словами, придавал им индивидуальность, характерную для говорящего.
– Это что же, телепатия? – спросил я растерянно.
– Говори про себя, – подсказал мне беззвучный голос Елены Ароновны, – просто думай словами. А немножко потренируешься – и без слов обойдешься.
– Как это без слов? – подумал я про себя.
– Образами. Образы передают больше информации. В особых случаях их подкрепляют немногими словами или другими символами.
Соседка замолчала, и в моем сознании возник образ, поясняющий сказанное. Он был исчерпывающе понятен, но выразить его при помощи слов было бы затруднительно.
– Помнишь, я тебе читал символический рассказ? – Вступил Ыдыка Бе. – Вот как он выглядит при передаче образами.
В моей голове возникла ослепительная и невыразимо печальная картина. Она была бесконечной, как та алмазная гора, о которую ворон точит свой клюв. Мне стало тоскливо, и я выразил протест. Мысленно. Мгновенно образ сменился, Бе рассыпал в моем сознании фейерверк чего-то неуловимо прекрасного, сопроводив фразой: «Это для настроения…».
Настроение действительно улучшилось. Будто пузырьки игривого шампанского пронизали мои нервы и жилы. Так я чувствовал себя на Новый год, за пять минут до боя курантов.
– Надеюсь, это не гипноз? – спросил я уже более уверено.
– Ни в коей мере, – ответил Бе, сопроводив слова улыбающейся рожицей, – просто я поделился с тобой жизненным тонусом. Те, кто владеет телепатией, легко делят между собой и радость, и грусть. Радости становится больше, а грусти меньше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Мефис был с непокрытой головой, что для кота, в общем-то, естественно.
Собрание открыл сам законодатель кепочной моды.
– За аренду помещения, – сказал он важно, – вы заплатили солидную сумму. Деньги эти, естественно, пойдут на благоустройство Москвы. Мы планируем открыть вертолетное сообщение между Митино и Свиблово. Причем, вертолеты будут грузовые, со специальными ячейками для перевозки мешков с вещами. И каждый вертолет распишет водоэмульсионными красками самый знаменитый художник и скульптор, которого я знаю.
– Тебя, пижон, из-за трибуны не видно, – подал голос Жиритофель. – Нам не вертолеты нужны, а реактивные бомбардировщики. Чтоб разбомбить все барахолки и скульптуру твоего нерусского художника от слова худо. Сколько вы с ним денег казенных в свой карман положили за эту скульптуру, а? Думаешь, мы не знаем!
– Это хорошо, что меня не видно, – не растерялся докладчик. – Зато из графина меня никто облить не сможет. И нужны нам не бомбардировщики, а сверхзвуковой истребитель, чтоб таких умников отправить куда подальше. Вместе с сапогами. Свои нетрудовые доходы посчитай лучше, чем мои.
– Нам нужны не самолеты, а корабли, – встрял Зюгатофель. Шапка налезала ему на уши, он в ней потел. – Следует проложить водный канал между Митино и Свиблово, такой проект гораздо дешевле авиационного. Мы обязаны беречь народные деньги. А художники тот пусть плакаты коммунистические пишет. По государственным расценкам.
Выкатился розовобоким шариком очередной думак. В зале густо запахло прокисшими яблоками.
– При чем тут Митино или Свиблово? – вопросил он. – Разве нет более важных вопросов. Мы, собственно, для чего сюда посланы? Чтоб простых людей с панталыку сбивать, заставлять их жить неуверенно, непредсказуемо. Мы тут не на заседании, где нас раскусить человеки могут, мы в своем кругу. И хорош нести чушь про народные деньги. Тем более, что у народа никогда денег не было и быть не может, а те бумажки, которыми мы их в повиновении держим, не дороже фантиков от конфет. Ты, Зюгатофель, представляешь консервативную линию нашего отродья, но это не значит, что твоя устаревшая лапша должна висеть на наших ушах. А ты, Жиритофель, характеризуешь психов вовсе не для того, чтоб портить нервы собственным собратьям. Когда тебя выдвигали, считалось, что человечество, подвергнутое руководству подобным убожеством, само к себе теряет уважение. Оказалось, что этого уважения и не было вовсе, так что твоя должность, не побоюсь сказать – синекура, не нужная. И, как правильно сказал наш консерватор, мы не имеем права зря расходовать нечистые силы.
– Ты что же это говоришь, рожа яблочная, – возник Жиритофель. – Моя должность однозначно нужна, мои сторонники заявление в партию кровью подписывают.
– Фу, – не сдался яблочный изверг, – кровью, скажешь только! Мочой старого осла они подписываются. Такие же, как ты придурки. Я на месте шефа давно бы тебе запретил на поверхности земной показываться, чтоб дело наше не компрометировать.
– А ты… А ты… – не мог найти слов оппонент.
Он надул свое дряблое тело и окончательно потерял сходство с человеком. Теперь он был тем, кем и являлся в самом деле, – дурнопахнущим, плохообученным нечистым из низшей касты, введенным в передовой отряд вредителей только по прихоти какого-то стратега, посчитавшего, будто паршивая овца быстро испортит все стадо. Яблочный изверг тоже принял позу атаки. Он выгодно отличался от Жиритофеля, хотя годы, проведенные в человеческом облике, успели нанести некоторый ущерб его фигуре. Собравшиеся радостно загалдели, будто настал час пиршества. Драки между собратьями сопровождали отрицательными флюидами и всегда вызывали у нечистых эйфорию.
Лишь в дальнем углу зала двое не приняли участие в общей трапезе. Это были несчастный, заблудившийся в страницах этой книге Штиллер, и охранник с устрашающими рогами. Охранник обнаружил постороннего и требовал пропуск, а Евгений Иудеевич лишь попукивал.
В это время по залу пронесся знойный смерч, всегда предшествующий появлению того, чье имя лучше не произносить без нужды.
Он прошел по проходу между стульями, гордо отклячив черную, пушистую задницу и плотно постукивая выпущенными из лап когтями. Взошел (именно – взошел!) на подиум, резко увеличился до размеров карликового бегемота, присел на краешек хрустнувшего стола и приказал:
– Песню.
Так как гимны нечистых братьев постоянно сменялись, то никто не знал что именно петь. Ошибившемуся грозило долгое заключение в статис поле, где нет течения времени.
Бесшабашный детинушка Жиритофель тряхнул глупой головушкой и запел. Он был бесстрашен, как порой бывают бесстрашны невинные дети или законченные дебилы.
– Димедрольное похмелье, – запел он, димедрольное вино…
– Очень странное веселье мне судьбою суждено, – подхватили бесы.
Очень странные виденья, очень сонная судьба,
Постоянные сомненья и схождение с ума.
Ни одеться, ни покушать, никого не обольстить,
Самого себя послушать, самого себя любить,
Сам собою восторгаться и себя же уважать,
И с самим собой встречаться и себя потом ругать.
На себя таить обиду, от себя ее скрывать,
Не подать себе же виду, что ругал себя опять.
Сам собою обесчещен, сам собою и прощен,
Если был с собою честен, то собой и награжден.
Две таблетки димедрола – то ли сон, а то ли явь
– Захрипела радиола, заиграл ноктюрн рояль.
Вышли девушки навстречу – пять красавиц, как одна,
Обнаженные их плечи, а глаза – хмельней вина.
Я под музыку рояля фее руку протяну:
«Как зовут тебя? Ты – Майя? Майя, я иду ко дну!»
Затихает радиола, успокоился рояль,
Сон без имени и пола увлекает меня вдаль.
Там, вдали, мелькает чудо, там отрава чьих-то глаз,
И во сне теперь я буду вас счастливей в много раз.
Только теперь вступил сам Мефис. Он пел шаляпинским басом, от которого когда-то лопались пивные кружки:
Димедрольное похмелье поутру меня возьмет,
Сон мечты приятней хмеля… В жизни все наоборот.
В жизни все грубей и проще, в жизни все оценено:
Есть цена прекрасной рощи, есть расценка на вино,
Цены есть и на красавиц, на красавиц и на фей…
Стоит дорого мерзавец, чуть дороже – прохиндей.
Есть цена на президента, есть цена на палача,
За валюту резидента покупаем сгоряча.
Покупается отрава, покупается любовь,
И дешевая забава, и пылающая кровь.
По червонцу за улыбку, поцелуй – за четвертак…
Только золотую рыбку подкупить нельзя никак.
Но – таблетка димедрола, дальше рыбка не нужна.
Заиграла радиола, грань у яви смещена.
И вдали мелькает чудо, там отрава чьих-то глаз,
И спокоен, словно Будда, я уже в который раз.
Димедрольное похмелье, димедрольное вино…
Очень странное веселье мне судьбою суждено.
И наступила тишина. Все сидели и смотрели на предводителя, а он не смотрел ни на кого.
17. Беседы при ясной луне
Лишь одним дуракам даровано уменье говорить правду, никого не оскорбляя.
Эразм Роттердамский
С большим трудом удалось мне уговорить Ыдыку Бе ликвидировать груду вещей, созданных его больным воображением. Осталась только одна игрушка, с которой наотрез отказалась расставаться Женя. Она (игрушка, естественно) отдаленно напоминала калейдоскоп, которым я сам вдосталь играл в тихие совдеповские, дефицитные времена, но, как я подозревал, сочетала в себе разные функции, мне не ведомые, но используемые Женей тайком от взрослых.
Ыдыка, похоже, обиделся. Не пошел гулять, сидел себе на кухне и мрачно смотрел в окно. Был поздний вечер, в окно светила ясная луна. Я тоже засмотрелся на эту луну, вспомнил о прошлом и спросил Ыдыку Бе:
– Слушай, а ты можешь управлять временем?
– Временем никто не может управлять, – ответил Бе, не поворачивая рыжей головы. – Его можно лишь разрушить, но это приводит к бедам.
– То есть как! – удивился я. – Время же движется, значит подвержено воздействию.
– Время неподвижно, движется все остальное: материя, пространство.
Конечно, я знал о времени лишь из фантастики, но фантастику порой писали доктора наук. И везде выдвигалась мысль, что время подвижно.
– Но Эйнштейн?.. – спросил я.
– Ваши земные ученые часто путают яичницу с яйцами, – непонятно ответил Бе.
– А что ты тут у нас делаешь? – опять спросил я после небольшого раздумья. – Тебе, как я вижу, тут скучно.
– Если бы я знал, – тоскливо сказал пришелец. – Это все болезнь моя.
Пришла Женя.
– Посмотри, – сказала она, протягивая свой калейдоскоп.
Я добросовестно посмотрел. И ничего не увидел. О чем и сказал ей.
– Как же, – Женя сплеснула руками и забрала игрушку. – Как же, там столько всякого…
– Это телескоп квантовый, – печально сказал Ыдыка Бе. – В него можно увидеть все обитаемые миры, так он настроен. Вроде, как вы щелкаете переключателем программ в телевизоре. Надо только приноровиться их переключать. Твоя маленькая спутница приноровилась.
Я вновь взял игрушку, повертел в руках, попытался что-нибудь высмотреть – безуспешно. И кнопок не было. Наверное, я стал пожилым. Неспособным видеть то, что открыто детям.
Мое смущенное молчание разрядила соседка. Сперва послышалось пыхтение, потом по стенам кухни метнулись радужные блики и лишь потом собравшиеся смогли лицезреть саму Ароновну. Она примостила мощные ягодицы на табуретку и улыбнулась.
– Я опять без стука, – сказала она невинным голоском пятиклассницы. – Дела, знаете ли. Не корысти ради, а токмо пожеланием пославших меня. Всем здравствуйте, пожалуйста.
– Ну-ну, – мрачно сказал я. – Чаю?
– Нет, сегодня я выпила бы кофе. У вас, конечно, только растворимый?
– Приходится, – сказал я, – живем по доходам.
– Так я со своим. Припасла вот. Сама зерна жарила. У вас турка есть?
– Нет, не держим-с, – продолжал язвить я.
– Так я и думала. – Толстуху трудно было смутить. – И ее прихватила.
Она извлекла из-под халата блестящую турку, насыпала туда кофейный порошок и с неожиданной для ее массы живостью засуетилась у плиты. По кухне поплыл божественный аромат.
– Так, так, – приговаривала Елене Ароновна, – пенку снимать не будем, в ней весь скус, мы с огня уберем и вновь поставим, что б второй раз пенка поднялась. Так, теперь сразу по чашкам разлить и без сахара, горячий, глоточками мелкими.
Она походила на колдунью, сварившую адское зелье, которая в данный момент озабочена лишь тем, как напоить этим зельем свои жертвы. Это, конечно, была абсурдная мысль, при всей своей зловредности соседка на отравительницу не тянула. Но что меня удивило, так это то, что она налила четыре чашки.
– Нас вроде трое, – заметил я.
– Почему трое? А гость ваш? Неужто откажется от натурального из Бразилии?
Кот к моему дополнительному удивлению не отказался. Он вспрыгнул на стул, обхватил чашку мягкими лапами и начал лакать, не боясь обжечься. При этом он поглядывал на Елену Ароновну, будто говорил ей что-то, а она в свою очередь сосредоточенно внимала, почти не обращая внимания на нас с Женей.
– О чем это вы разговорились? – не выдержал я.
– О, прости, сказал Бе, – я совсем забыл, что у тебя не активированы некоторые органы. Сейчас, минутку…
Не знаю, что уж он сделал, но в моей голове зазвучали бестелесные голоса, совершенно не похожие на те, которые слышишь ушами. Тем ни менее, можно было определить, кто говорит. Какие-то неуловимые интонации, некий окрас, непередаваемый словами, придавал им индивидуальность, характерную для говорящего.
– Это что же, телепатия? – спросил я растерянно.
– Говори про себя, – подсказал мне беззвучный голос Елены Ароновны, – просто думай словами. А немножко потренируешься – и без слов обойдешься.
– Как это без слов? – подумал я про себя.
– Образами. Образы передают больше информации. В особых случаях их подкрепляют немногими словами или другими символами.
Соседка замолчала, и в моем сознании возник образ, поясняющий сказанное. Он был исчерпывающе понятен, но выразить его при помощи слов было бы затруднительно.
– Помнишь, я тебе читал символический рассказ? – Вступил Ыдыка Бе. – Вот как он выглядит при передаче образами.
В моей голове возникла ослепительная и невыразимо печальная картина. Она была бесконечной, как та алмазная гора, о которую ворон точит свой клюв. Мне стало тоскливо, и я выразил протест. Мысленно. Мгновенно образ сменился, Бе рассыпал в моем сознании фейерверк чего-то неуловимо прекрасного, сопроводив фразой: «Это для настроения…».
Настроение действительно улучшилось. Будто пузырьки игривого шампанского пронизали мои нервы и жилы. Так я чувствовал себя на Новый год, за пять минут до боя курантов.
– Надеюсь, это не гипноз? – спросил я уже более уверено.
– Ни в коей мере, – ответил Бе, сопроводив слова улыбающейся рожицей, – просто я поделился с тобой жизненным тонусом. Те, кто владеет телепатией, легко делят между собой и радость, и грусть. Радости становится больше, а грусти меньше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42