– Ну да мы не прогадаем! Девка красивая, хоть и дура, вот поедем за Греческое море опять за товаром, ее там за шесть гривен золотом купят! А то и больше, если побогаче покупателя найти да получше подать! Там любят таких, чтоб глаза синие, а сама белая, как береза! Не прогадаем! Мы в убытке не бываем, слава Богу!
За Греческое море! Прямиславе отлично было известно, что воюющие друг с другом князья сбывают полон грекам и арабам. И уж оттуда, как с того света, никто никогда не возвращается. Даже самая тяжелая рабская доля здесь, на родине, казалась веселой и легкой то сравнению со смертью в жаркой заморской стране, среди поганых нехристей!
– Как тебя зовут, милая? – спросила Прямислава, чувствуя, что сейчас сама заплачет от жалости.
– За… Забе… ла, – едва справляясь со своим голосом, прерывистым от плача, выговорила девушка.
– Как имя-то тебе подходит! – сочувственно сказала Прямислава. – И сама ты белолицая, румяная, красавица, как купеческая дочка! Откуда ты?
– Из Вере… тенья, – ответила девушка и опять зашлась слезами при упоминании родного угла.
– Погост есть Веретенье, за Истоминым селом! – пояснил старик. – Оттуда, значит!
– Как же так повернулось нехорошо? – Прямислава взяла ее за руку, не зная, чем тут можно утешить.
Рука Забелы, загорелая, загрубевшая, как у всех сельских девушек, от тесной дружбы с серпами, граблями, корзинами, горшками и ведрами, все же оставалась тонкой, с длинными ловкими пальцами. Ни одного колечка, ни одного самого тонкого браслетика из перекрученной медной проволоки, только на висках ее были прикреплены к берестяному ремешку два потертых, чуть ли не бабкиных, медных кольца, какие издавна носят девушки в этих местах, и на шее висело крохотное ожерелье из четырех глиняных бусин с маленькой железной фигуркой уточки.
– Ну что, княжна, выбрала что-нибудь? – К Прямиславе подошел Радовид, улыбающийся, довольный дружеской беседой с князем. – Бери, что приглянется, мне для тебя ничего не жаль!
Ради расположения князя купец и правда был готов пожертвовать любой драгоценностью – княжеская милость окупала любые расходы.
– Выбрала! – Прямислава обернулась, не выпуская руки Забелы. – Говорят, эта девка теперь твоя – подари мне ее.
– Вот как? – Купец удивился. – Вот так подарочек выбрала, княжна! Да князь Вячеслав мало ли полона берет, и так все твои!
– А мне эта понравилась. Хочу к себе в горницы взять.
– Хочешь – бери. Владей с Божьей помощью. Разве я такой малости пожалею? Сейчас же на княжий двор пошлю! – уверял он. – Раньше тебя дома будет!
Прямислава вышла из лавки, к ней подвели лошадь, а с другой стороны подошел отец в обществе нескольких чернобровых и черноусых купцов. Вид у них был совсем не русский, но на греков они тоже не были похожи, и по обритым головам Прямислава догадалась, что это, должно быть, венгры.
– Слышала, душа моя, что Радовид рассказывал? – сказал князь Вячеслав. – Князь перемышльский-то, Володарь Ростиславич, умер! Тут на торгу уже говорят, а вот люди через Перемышль ехали, так на поминальные службы как раз попали. Говорят, всех сынов своих перед смертью созвал князь Володарь… и что ты думаешь?
– Что? – спросила Прямислава, стараясь не выдать волнения, хотя при слове «Перемышль» сердце забилось учащенно. Почему-то вдруг этот город стал для нее важнее, чем даже Туров.
– Перемышль-то он не старшему оставил, а меньшому!
– Вот как! – только и сказала Прямислава.
– Точно люди говорят! Я сам не поверил. Из трех сынов князь Володарь перемышльский стол оставил младшему, Ростиславу, который у него от половчанки. А, да ты же видела его, он с вами до Небеля ехал, – вспомнил Вячеслав Владимирович. – Вот, душа моя, ты теперь, выходит, с перемышльским князем знакома. А старшим по городу дал: Владимирку – Звенигород, а Ярославу – Белз. Вот такие дела!
– Все правда, что говорит князь! – подтвердил один из венгров. Он говорил по-русски вполне правильно, только слова у него звучали как-то странно. – Простился князь Володарь с сыновьями, потом всю ночь провел наедине с отцом духовным, в молитве и покаянии Господу о грехах своих. Утром рано, говорят люди, призвал всех бояр и воевод, за любовь и верность благодарил, просил детей его не оставить, помня его милость. А к полудню и отошел с миром. Наутро и погребен в церкви Святого Николая. Так что теперь, говорят, в Перемышле плач велик и новый князь Ростислав Володаревич.
Прямиславу опять подсадили на лошадь, подали поводья, и княжеский отряд двинулся дальше через шумящий торг. Отъезжая от Радовидовой лавки, Прямислава оглянулась: Забела, не веря перемене в своей судьбе, тоже вышла и стояла под хлопающими крыльями разноцветных тканей, похожая на тонкую березку в своей простой небеленой рубахе, с сохнущими следами слез на изумленном лице.
– А что ты там за девку-то себе в подарок выбрала? – Князь Вячеслав тоже ее заметил. – Радовид вон цареградские паволоки предлагает, а ты девку! Да этого добра у нас и у самих на каждой грядке растет! Если тебе в горницах девок мало, так сказала бы, я тебе из села хоть десяток пригоню.
Он усмехнулся причуде дочери, а Прямислава ответила:
– Жалко мне ее стало. Такая молодая, красивая, от отца, от матери – за долги пошла в холопство, как корова какая-нибудь! За Греческое море хотят продать!
– Всех не пережалеешь, душа моя! Не подбирать же всех, кого за долги в холопство берут!
– А все-таки. Я ей помогу, потом Бог мне поможет. Меня Господь наградил, все теперь у меня есть – и родной дом, и достаток, и ты, батюшка! Как же можно Богу не воздать добрым делом, хотя бы и меньшим за большее?
– Выучила тебя игуменья Евфимия! Ну, пусть молится за нас, Господь услышит. Она хоть крещеная? Там, в погостах, попов не очень-то жалуют.
Прямислава вспомнила бедное ожерелье девушки – нет, похоже, креста на нем не висело.
Купец не обманул: когда поздно вечером Прямислава вернулась на княжий двор, Забела уже ждала ее в горницах, вымытая в бане и одетая в новые рубахи из запасов Пожарихи. Когда Прямислава с Анной Хотовидовной поднялись наверх, ключница как раз учила девушку раскладывать постель, взбивать подушки и укрывать княжну.
– Ничего, толк выйдет, руки не кривые! – бодро заверила Пожариха, поклонившись Прямиславе. – Неученая совсем, а так не глупая девка! Оробела, понятно, из своего села до сих пор ни разу не выходила никуда, думала, что село, да речка, да лес, да поле – и весь белый свет, а тут ее сразу в Туров, да сразу на торг! Да еще морем Греческим запугали до смерти, она и не знала, бедная, что такое на свете есть! Лба перекрестить не умеет, спросила ее, что про Бога знает, – про Велеса, Перуна, Живу да Ладу знает, да еще про лешего с водяницами! Иконы никогда не видела! – Пожариха ткнула рукой в угол, где светился огонек лампадки возле икон Богородицы, святых Анастасии, Ксении и Наталии, покровительниц покойной княгини и ее двух дочерей. – Боится их, дура!
Забела и впрямь бросала испуганные взгляды в сторону строгих византийских ликов с большими печальными глазами, но княжне улыбнулась, кланяясь, и вообще выглядела теперь гораздо веселее, чем днем.
– А девка красивая! – одобрительно продолжала Пожариха. – Уж тут парни вокруг вьются, поглядеть хотят, кого тебе, княжна, прислали, даже шишига этот, прости Господи, боярин Вершина, прибегал. Уж поседеет скоро, сына женить пора, а тоже – покажи ему девку!
Прямислава и Анна Хотовидовна обе засмеялись, живо представив себе, как боярин Вершина, всем известный своей слабостью к женскому полу, рвется в горницы поглядеть на новую красавицу, а Пожариха, маленькая, горбатенькая, но решительная, стоит на пороге, грозно уперев руки в бока, или даже выталкивает его прочь, громыхая связкой ключей. С «беспутными» старая ключница не церемонилась, будь они хоть родовитые бояре, собирающие от имени князя дань с десятков погостов.
– Спасибо тебе, княжна, дай тебе Жива здоровья! – несмело, но искренне поблагодарила Прямиславу сама Забела, когда смех поутих. – Я-то, дура запечная, там на торгу тебе и слова сказать не догадалась, прямо окоченела вся, в толк не могла взять, что со мной делается. Спасибо, что не отпустила меня за море, как его там звать, пропала бы я там совсем. Что хочешь для тебя сделаю, хоть жизнь отдам. Убей меня гром на месте, если хоть в чем обману, хоть чего не исполню! Хоть в воду за тобой пойду!
– Я сама только что из одной беды выбралась, мне грех был бы другому в горе не помочь. Да и как знать…
Прямислава не могла бы поручиться, что ее «беда», которую звали Юрий Ярославич, навсегда от нее отвязалась, но ей приятно было видеть искреннюю преданность в ясных умных глазах Забелы.
Утром Пожариха заново взялась учить девушку, как надо служить княжне: как обувать ее, как подавать умываться, как подносить полотенце, как чесать и заплетать ей косу. После вчерашнего пира у боярина Воинега князь Вячеслав и его дружина проснулись поздно, головы болели, княжий двор пил рассол и квас, а горницы княжны были оживленны и веселы.
Прямислава болтала с Забелой. Та оказалась говорливой, бойкой, забавной девушкой. Ее, конечно, огорчала разлука с родными, но все же остаться в Турове было гораздо лучше, чем уехать за Греческое море. Прямислава обещала осенью, когда Вячеслав Владимирович будет собирать дань, послать с его мечниками весточку на погост Веретенье, и тогда ее родные, может быть, когда-нибудь приедут в Туров и повидаются с ней. Забеле уже нравился Туров, княжий двор, полный новых, любопытных людей и вещей, и жизнь здесь уже казалось ей приятнее, чем на погосте, где она знала не только каждого человека на много верст вокруг, но и каждую лягушку на болоте. Шум и многолюдство ее не пугали, и к необходимости принять крещение она отнеслась гораздо спокойнее, чем многие другие. Про Христову веру на погостах слышали, хотя своих церквей там еще не строилось, а попы наезжали в такую глушь очень редко, но девушка охотно согласилась креститься, чтобы стать совсем горожанкой. Прямислава послала за отцом Минеем, духовником князя Вячеслава, чтобы поручить ему это дело, но поскольку вчера он сопровождал Вячеслава Владимировича на пир, то и теперь не очень-то был готов исполнять свои обязанности.
Никто их не тревожил, и девушки, заболтавшись, так и сидели перед окном: Прямислава с недочесанной косой слушала, а Забела бойко рассказывала, стоя посреди горницы с гребнем в руке.
– Может, и нашим в Веретенье окреститься бы? Может, дела бы лучше пошли! – говорила Забела. – А то ведь как сглазил кто: корова одна сдохла, другую в лесу волки задрали, да дед топором себе по руке рубанул – помер, кровь испортилась. Потом вымокло наше поле, ну, тогда отец у Радовида и взял гривну. Никто ему не хотел давать, не верили, что вернет, а купец дал, он богатый, что ему гривна, даже если бы и не вернул! Да у него в лавке такой товар, я такого и не видела никогда, все наше Веретенье купить можно, и еще Елогу и Рожкову Плешь в придачу. Я, говорит, не из корысти долг требую, а для порядка! Ему бы такой порядок!
– Ничего, глядишь, разорится, его самого на том же торгу за долги продадут со всеми домашними! – заметила Анна Хотовидовна. – Все под Богом ходим!
– Ну, он отцу дал, да рост назначил треть в год, а у нас изба сгорела! Еле-еле сами выскочили, а свинья так и сгорела! Хорошая свинья была, в самый раз колоть! Меня сватать приезжали из Плеши, а как узнали, что приданое все пропало, так и назад! Ивку, Лаготину дочку, взяли туда, ну, вредина! – Забела погрозила кулаком куда-то в пространство, видимо все еще сердясь на соседку, перехватившую ее жениха.
– Тебе парень-то нравился? – улыбаясь, спросила Анна Хотовидовна.
– Да кому же его глазки-то поросячьи понравятся? – Забела усмехнулась. – А жили они хорошо, скотины всякой у них пропасть! Ни разу долгу за ними не оставалось.
– Ну, мы тебе тут другого жениха подберем, еще лучше! – утешила боярыня. – Мало ли тут парней во дворе!
– Я с княжной ни за что не расстанусь! – Забела решительно тряхнула головой. – Куда она, а я при ней, хоть в омут! Выйдет она замуж, и я там же где-нибудь, иначе никак!
– Да я, считай, еще замужем! – Прямислава вздохнула. – Разведут ли еще нас, не знаю! Все-таки кого Бог соединил, тех человек да не разлучит!
– А что он, злой был муж? – с любопытством спросила Забела. – Дрался?
– Драться не дрался, я его не видела почти никогда. А вот…
Прямислава запнулась: ей было неловко говорить о блудодействе мужа.
– Холопок любил, а к жене и по праздникам недосуг было зайти! – пояснила Зорчиха.
– Холопок? И все подарки, значит, им, и детей их любил? Обещал все им оставить? – с пониманием спросила Забела. В ее глазах любвеобилие князя Юрия его не порочило, но вот предпочтение, отдаваемое холопкам перед знатной женой, конечно, было оскорблением.
Лестница заскрипела под чьими-то шагами, Пожариха, сидевшая возле двери, повернулась:
– Никак отца Минея отыскали! Несет свою головушку больную!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53