Ты не знаешь, но у нас, оборотней, есть хорошее умение – оставаться незамеченными до тех пор, пока мы сами не решим, что нас пора заметить. Итак, я слежу за ним. Я очень страдаю оттого, что не смогла предотвратить совершенные им убийства, но тогда у меня еще даже не было и предположения, что их совершает именно он. Я сначала думала, что виной тому новое «пришествие» безумных оборотней или это преступление диких рысей – ведь их так много водится в Черном бору… Но теперь я почти уверена в том, что злодеяния творит он. И я слежу за ним, чтобы убедиться в этом и чтобы предотвратить новое убийство, когда он нападет на свою очередную жертву. Но как я молюсь о том, чтобы я ошиблась! Ведь если мои подозрения подтвердятся, пусть и самым фантастическим образом, потому что я не знаю, как достает у него силы совершать такие убийства, – о, как мне будет больно и горько! Милая, милая Оля, когда все откроется, ты поймешь – почему. Одно только скажу: когда мечты разбиваются, они своими осколками больно ранят сердце, так, что оно может и не излечиться от этих ран. Ты опять улыбнешься и пожуришь меня за красивость слов. Но пусть хоть слова мои будут красивы, если так неприглядна моя жизнь.
А ты за меня не бойся. Я хорошо скрываюсь, и в убежище моем благодаря стараниям Вадима, достаточно уютно – до того, что даже можно сочинять стихи. Ты заметила, я каждое письмо к тебе сопровождаю новым стихотворением. Я не хочу, чтобы ты страдала и унывала из-за меня. Ведь Бог милостив. Правда?..
Бог милостив. Быть может, не сейчас
Уйду во мглу, не дописав последней
Своей строки. У правого плеча
Декабрьский ангел замер, как посредник
Между душой и миром. Эта грань –
Не делит больше времени и места.
Бог милостив. Еще моя игра.
Не кончена у пристани небесной.
Отпущено еще страстей и льгот
На этот век. И верю, что еще я
В ликующий пасхальный крестный ход
Смогу войти с зажженною свечою…
Желаю тебе здоровья и благополучия. Понимаю, что сейчас нам всем не до того, но как бы мне хотелось, чтобы мы все встретились и сыграли рождественскую пьесу! Но это опять-таки мечты… С любовью, Зоя».
Закончив чтение письма, дьякон виновато посмотрел на жену.
– А почему ты мне раньше ни слова об этом не говорила? Устроила партизанщину…
Ольга молчала, насупленно отвернувшись к окну.
– Понял, – сказал дьякон. – Виноват, каюсь. Ну, прости меня, дурака, что гадкое на тебя подумал! Оля…
Дьяконица развернулась, пунцовая от гнева:
– Я тебе расскажу одну историю. Я ее вычитала как раз в одной из твоих семинаристских книжек. Некий монах в монастыре был одержим блудной страстью. И поскольку эта страсть очень его одолевала, то он решил, что и его сосед по келье тоже таков. Мало того. Он решил, что к соседу по ночам ходит блудница. Он стал следить за соседом и все больше убеждал себя в том, что тот нарушает монашеский обет и блудит направо-налево. Однажды ночью этот монах выскочил из кельи и увидел неподалеку нечто темное и шуршащее. Он понял, что это его сосед и блудница развлекаются, вскипел, подскочил к ним и, толкнув ногой, крикнул: «Перестаньте же блудить!» И увидел, что это просто снопы пшеницы, поваленные друг на друга. Вот что значит разыгравшееся воображение, с его помощью можно обвинить ближнего в самых страшных грехах… Так я теперь думаю: какие же мысли бродят в голове моего мужа, если он мог за одну минуту вообразить, будто я ему изменяю?
– Оля…
– Это значит только одно! Нет, два! Ты совсем меня не знаешь и не любишь!
– Вот неправда, любить – люблю. А знать – действительно не знаю, – покаялся дьякон. – Хотя до сего момента уверен был, что все в тебе мне известно и понятно. Оль, прости.
– Бог простит. И я… В общем, я тоже.
– Гряди ко мне, ма-а-аленькая, – пробасил отец Арсений из самых глубин своего уникального голоса, и Ольга не сдержалась, прыснула. Подошла к мужу, прижалась, совсем пропала в его объятиях. Дьякон шепнул ей в ухо, щекотнул кудрявой бородой: – Олюшка…
– Да ведь нельзя, отец дьякон, – вздохнула она.
– Да ведь сам знаю, мать дьяконица, – в тон вздохнул и супруг. – Токмо после Святок надобно нам всерьез озаботиться вопросом появления маленьких дьяконенков. Или дьяконят, не знаю, как правильно… А то у нас с тобой в этом вопросе явный незалад.
– А, хочешь сказать, что, когда у нас будет ребенок, я наконец остепенюсь и не стану бегать на свидания с вампирами?
– Оля!
– Ну что «Оля»? Я ведь не против. Тем более что жене и положено спасаться через чадородие, ведь мы, жены, кроме сего дела, ни на что не годны.
– Это ты утрируешь. Дай нос твой курносый поцелую.
– Он у меня римский!
– Да хоть боксерский. Все равно поцелую. После поцелуя в «римский» нос Ольга умилилась сердцем, но в словах все еще была язвою.
– Могу к поцелую предложить гречневую кашу, – съехидничала Ольга. – Только подгорелую.
– Ничего, я и такую съем, – воодушевился дьякон, радуясь, что прощен и что глупое искушение, терзавшее его недавно, ушло. Он даже удивился: и впрямь, как он мог подумать, что его Ольга способна на измену?
Но, конечно, Ольга смилостивилась и не стала кормить своего супруга и повелителя подгорелой гречневой кашей. Сварила вареников с черникой, которые дьякон, к слову сказать, очень уважал.
– Вот что меня радует, – сказал дьякон, доевши последний вареник, – так это то, что ты начала читать, как выразилась, «мои семинаристские книжки». Ишь, даже и историю подходящую вспомнила!
– Хм… А что тебя не радует?
– Я так и не понял, кого имеет в виду твоя подруга, когда говорит об убийце. Кого она подозревает? На каком основании? И потом, что это за самодеятельность? Такими вещами должны заниматься соответствующие органы, а Зое нужно не скрываться и заниматься соглядатайством…
– Кхм! Кто еще тут занимается соглядатайством!
– …А изложить соответствующим органам свои версии. Играть в частного детектива сейчас, конечно, модно и почетно, но что будет, если Зоя действительно убийцу вычислит, а остановить его новое преступление не сможет? А если этот неизвестный тип и Зою убьет – как ненужную свидетельницу?
– Не знаю, Сеня, я сама волнуюсь, но сам видишь, разве я могу на Зоино решение повлиять? Она упрямая, ни за что не отступится. Мне бы только хотелось, чтоб поскорее все эти загадки разрешились.
…Грех, конечно, так и думать, но убийца словно прислушался к этому желанию дьяконицы. Буквально через день после разговора дьякона с женой по городу прокатился слух, что убийца, с легкой руки газетчиков прозванный Чумовым Вервольфом, совершил новое нападение. Новое и особенно ужасное, потому что жертвой на сей раз стала дочка соборного настоятеля Тавифа, та, что играла в Зоиной пьесе роль прекрасного Ангела.
Однако не все злу удачливо беспардонничать. На сей раз у Вервольфа вышла странная осечка. Он лишь повалил девочку, напав сзади. Тавифа потеряла сознание, а очнулась отчего-то у ворот своего дома и заметила, что курточка у нее густо перемазана кровью. Отец немедленно вызвал «скорую», но врачи на теле Тавифы никаких ран не обнаружили. Это радовало, но у девочки случился нервный срыв, и ее пришлось на некоторое время поместить в неврологическое отделение больницы имени Семашко. В городе же заговорили о том, что бедная Тавифа вовсе сошла с ума, отказывается есть, пить, режет себе вены, кусает врачей и скоро, как видно, умрет от полного истощения. Но ведь известно, что городские слухи все преувеличивают и перевирают до чрезвычайности.
Но слухи сыграли свою зловещую роль. К тому же отец Тавифы отдал перепачканную кровью курточку дочки на экспертизу, и экспертиза показала, что кровь на курточке – это кровь оборотня. Об этом город тоже немедленно узнал, и слухи поползли еще страшнее. Случилось словно землетрясение. Точнее сказать, душетрясение, ибо души людей, насмерть перепуганных неизвестным убийцей, готовы были на что угодно, лишь бы сорвать на ком-нибудь свой страх, ярость и ненависть.
А было так. Отец Александр, с тех пор как дочка его попала в больницу, места и покоя себе не находил. По натуре он был горяч, даже безрассуден, а также скор в решениях и суждениях. Несчастье с дочерью и вовсе лишило отца Александра рассудительности. Тут-то, ко времени и к настроению, пришел к нему нежданный и незваный гость.
– Отец Александр, – сказал Федор Снытников (он и был этим нежданным гостем), – мне нужна ваша поддержка.
– В чем же? – безучастно спросил отец Александр.
Федор Снытников улыбнулся в ответ.
– Я хочу изложить вам свой план, – сообщил он отцу Александру. – И думаю, что вы его поддержите.
Каков был план, нам доподлинно неизвестно, но после того, как Федор Снытников вышел от отца Александра, соборный настоятель отправился на архиерейское подворье и не терпящим возражений голосом потребовал допустить его к владыке Кириллу.
– Здравствуй, отче, – сказал владыка Кирилл настоятелю. – Вижу, что скорбен ты оттого, что случилось с твоим чадом. Но мнится мне, что скорбь твоя просто непомерна и даже прогневляет Провидение. Слава Богу, Тавифажива, а что нервы у нее расшалились – так это дело поправимое. Выйдет из больницы – поезжайте с нею в паломничество по святым местам. Или, ежели такое трудно, в санаторий. Денег, если надо, дам… Да что с тобой, отец Александр? Будто ты и не в себе. Вина, может, тебе подать? Выпей немного, не возбраню, печаль твоя хоть чуть-чуть да умягчится…
– Не нужно вина, владыко, – покачал головой отец Александр. – Я прошу вашего благословения.
– На что?
– Благословите совершить крестный ход с Ковчежцем, – твердо сказал соборный настоятель.
– Да ты что, отец?! – ахнул архиерей. – В своем ли уме?
– Я был не в своем уме, когда терпел в городе нашем всякую нечисть и нежить! – ответил отец Александр. – А они обнаглели и осмелели до того, что принялись уничтожать нас! Они нападают на наших детей и превращают нашу жизнь в ад! Так пусть же узнают, что и против них есть сила неодолимая! Теперь я разумен, владыко. Мы пойдем крестным ходом, и пусть нечисть трепещет перед нами. Мы объявляем ей войну!
– Опомнись! Опомнись! – замахал руками владыка Кирилл. – Не война это, а прямое смертоубийство в городе начнется!
– Оно уже началось. И первыми начали они. Мы же лишь ответим на это!
– Меня не слушаешь, слова священные послушай: «Аще тя кто ударит в десную твою ланиту, обрати ему и другую».
– Не могу, владыко!
– Чего не можешь?
– Другую ланиту обратить!
– Ну, так хоть снеси удар в одну ланиту!
– Нет, и это не по силам мне.
– Ох, досада! Так хоть не мсти, хоть не отвечай на удар ударом!
– Не могу, владыко! Сердце мести требует!
– Отче, да ты разумом помрачился! Ведешь ты себя так, словно дочь твою на куски растерзали! Полно, успокойся, ведь ничего такого и нет… Та-вифа, Бог даст, поправится. Отслужил бы ты лучше молебен заздравный с акафистом великомученику и целителю Пантелеймону, чтоб дочка скорее выздоравливала! А ты что задумал? Месть смертоубийственную? Не мсти за себя!
– А я и не за себя. Я за дочь, – отрезал отец Александр. – За дитя мое невинное, пострадавшее… Благословите на крестный ход, владыко. А нет – так мы сами пойдем.
– Кто «мы»?! – воскликнул архиерей. – Кто с тобой еще этой идеей озаботился?! Кому войны хочется?
– Есть люди, – ответил соборный настоятель, – которые готовы биться со злом. И они пойдут… Так не благословляете?
– Нет, и думать не смей!
– Жаль, владыко, я думал, вы с нами. Прощайте.
– Стой, стой, безумный!
Но куда там… Будто ураганный ветер, вышел отец Александр из архиерейских покоев – спешил на смертную битву.
Преосвященный Кирилл, забыв о больных ногах, пал на колени перед иконой:
– Пресвятая Владычице, Мати Безневестная, не допусти безумия и кровопролития!
Отец Александр вернулся в собор. Там его уже ждала толпа наиболее рьяных прихожан, тут же пребывал и Федор Снытников.
– Братия и сестры! – воскликнул отец Александр. – Преосвященный Кирилл не дал своего владычнего благословения на проведение крестного хода.
Прихожане зашумели возмущенно.
– Но это означает только одно – не будем подчиняться правде земной, а подчинимся небесной истине. Истина же в том, чтобы покарать зло по справедливости. Берите хоругви, иконы, а я понесу Ковчежец. Мы немедля пройдем крестным ходом по городу, и пусть враги наши гибнут, трепещут и устрашаются!
Снова шум голосов – на сей раз одобрительный. Немедленно из толпы выдвинулись доброволъцы, желающие нести хоругви и иконы, и ринулись в церковь. Отец же Александр направился в придел, где под резной вызолоченной сенью покоился Ковчежец…
– Погодите, погодите! – раздался в храме крик.
К отцу-настоятелю, запыхавшись, бежал архиерейский келейник. Не тот коварный мертвец Роман (от него владыка легко избавился, едва лишь мэр Торчков полетел со своего руководящего поста). Новый келейник был из людей, славный и энергичный юноша.
– Погодите, отец Александр, – выпалил келейник, остановившись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39