– Намного хуже. Военный переворот.
– Что?! Какой еще переворот? – удивился Владимир Иванович.
– Государственный переворот. В Москве танки, военные захватили власть. Президент неизвестно где. По радио одно и то же весь день долдонят. В общем, жуть.
– Доигрались, – сказал научный сотрудник смерти обреченно, бухнувшись на стул.
– Расскажи толком, что за переворот, из-за чего перевернули и кто, – попросил Захарий.
– Да не знаю подробностей никаких. По радио весь день одно и то же говорят. Танки в Москве… Что делать?!
– Все ясно тогда, – заключил Захарий. – Теперь меньшинствам разным плохо придется…
– Ой, не пугайте меня, мужчины! – воскликнул Валентин и вышел вон из комнаты.
– Наделали мы шума-гама, – сказал Казимир Платоныч.
– Кто ж знал, что они так из-за Ильича всполошатся. Я думал – заменим, никто и не заметит. А тут, пожалуйста, даже президента из-за нас арестовали, – сказал Захарий. – Его тоже придется ехать выкрадывать.
– Может, думают, что он Ильича свистнул, – предположил Владимир Иванович.
– Всю страну перевернут, – печально вздохнул Алексей. – Обязательно до нас доберутся, и к стенке.
Научный сотрудник смерти совсем скис.
– Так нужно его оживить да выпустить, – сказал Николай. Сообщение Валентина взбодрило его после утомительного путешествия по канализационной трубе.
– Действительно, оживить и пусть катится на все четыре стороны, – поддержал его Владимир Иванович.
Все смотрели на Казимира Платоныча. Но тот, не обращая ни на кого внимания, сидел на диване с отсутствующим видом.
– Ну слышь, что ли! Казимир! – окликнул его Захарий. – К тебе ведь люди обращаются.
Казимир Платоныч вздрогнул, словно проснувшись.
– Не стану я его оживлять, – зло пробурчал он и с вызовом окинул окружающих дерзким взглядом.
Его слова произвели сильное впечатление. Всеобщее изумление выразилось в недоуменном молчании.
– Не буду! Вот так, – повторил Казимир Платоныч, победоносно оглядев общество.
Владимир Иванович в полной тишине вдруг звонко чихнул, и тут же встрепенулся Захарий.
– Ну и правильно, – сказал он. – Я тоже думаю – ни к чему это…
– Когда мы по канализации тащились, я понял это, – Казимир Платоныч в задумчивости глядел в сторону маленького человека, но сквозь. – И вот идем мы, идем, и вдруг мне в голову мысль приходит, что оживи я его – мы вот так всегда без конца по канализации идти будем. И решил я, что если выберусь живым оттуда, оживлять его ни за что не стану. Не знаю, может, не верно это.
– Конечно, не верно, – сказал Алексей. – Оживлять нужно.
– Всю охоту мне канализация отбила и этот… Талый со своей испорченной разбойничьей судьбой. Не стану оживлять.
– Зря, выходит, все тусовки… А, впрочем, правильно.
– Считайте, что мы с вами фамадихану совершили. Это у малагасийских язычников такой обряд, когда они переворачивают и переодевают останки родственников. А мы его на экскурсию в город, носящий его имя, свозили, – сострил Захарий.
Казимир Платоныч поднялся и вышел из комнаты.
– Забвение, – в задумчивости проговорил научный сотрудник смерти. – Как все это странно. Вы знаете, а ведь он все слышит и чувствует. Во время летаргического сна люди слышат, что происходит вокруг них.
Все посмотрели туда, где покоился Ленин.
– Так что он все знает, – продолжал он. – Это не бесчувственный чурбан. Хотя и называется "забвение", в переводе с греческого летаргия – это забвение и бездействие. Лета в греческой мифологии называлась река забвения в подземном царстве. Вода этой реки заставляет души умерших забывать прошлую свою жизнь на земле. Но он не забылся, он все слышит и, пожалуй, даже не бездействовал все эти годы. Может быть, он и видит все…
– Чушь все это! – воскликнул Захарий. – Наслушался ты, Леха, пропаганды: "Ленин живее всех живых!", "Ленин с нами!" и прочей чуши. Тут другой вопрос возникает: "куда его девать?" В мать городов русских к Антисиму повезем или здесь, в Большой дом, подкинем?
– Опасно, – вздохнул Владимир Иванович. – Может, его в более безопасное место подкинуть.
– В гастроном, например, – сострил Николай вполголоса и с опаской взглянул под стол. – Пусть кормят.
– Нет, в гастрономе с ним никто возиться не станет, а вот в благополучную состоятельную, но бездетную семью, пожалуй, можно.
– А почему в бездетную? – возразил Владимир Иванович. – Может, наоборот детную. Пусть детишки с ним играют, ползают по нему.
– Нет, дети его бояться будут, – аргументировал Захарий.
– А бездетным Ильич не нужен, – заявил Владимир Иванович. – Они его наверняка голодом заморят.
– Леха, может, у тебя семья благосостоятельная на примере имеется.
– Зачем его подкидывать? Давайте ко мне в институт смерти стащим. Буду его кормить.
– Нужно Ильича прежде, чем тебе отдавать, осмотреть сначала, не подпортили ли его крысы. Может, его тело ремонта требует.
Захарий очистил стол от посуды, составив ее куда придется – в основном на пол – но в беспорядке, царившем кругом, оказавшаяся на полу посуда выглядела на месте. Алексей с Николаем нехотя помогали карлику. Владимир Иванович не пожелал принимать в раздевании участие.
Вернулся Казимир Платоныч и, усевшись на стуле возле окна, стал смотреть в уличную тьму.
На освобожденный стол взгромоздили сверток, и недоверявший никому Захарий принялся освобождать Ленина от покрывал.
Костюмчик и даже белье вождя были сильно поедены грызунами, но тело выглядело не тронутым, свежим. Захарий, из приличия, вовсе обнажать его не стал, а только внимательно глядел в неровные, оставленные крысиными зубами дыры и иногда для верности, засунув в них пальцы, щупал. Николай и научный сотрудник смерти, стоя вокруг стола, следили за действиями Захария, исследовавшего спящего революционера.
– Глядите! – воскликнул Захарий. – Ботинки-то без шнурков.
И правда, тщательно начищенные ботинки Ленина не имели шнурков, вернее, шнурки были, но ненастоящие – фиктивные, для виду.
Захарий подергал за башмак, стараясь сорвать его с ноги, но тот не давался, словно приклеенный.
– Чудно, – заключил Захарий, оставив бутафорские ботинки в покое.
– Ты что?! Ты зачем здесь?! – Владимир Иванович вскочил с дивана. – Иди к себе, спать сейчас же!
У двери в трусах и майке стоял Ленинец-Ваня и изумленно оглядывал спящего на столе Ильича. Из приоткрытого рта его тянулась струйка слюны и, проскользив по белой груди, впитывалась в майку.
– Иди спать, – Владимир Иванович вытолкал больного человека за дверь и, закрыв ее на ключ, вернулся на диван.
– Ну все, – сказал Захарий, хорошенько осмотрев и ощупав тело через поврежденные части костюма.
Завернув в покрывало, они положили тело на старое место, под стол, и завалили платками.
Сели ужинать. За едой Захарий рассказал легенду о священной старухе, и, со слов Захария, легендарная старуха как две капли воды совпадала с Марфой Семеновной – соседкой Эсстерлиса; и что якобы иностранные граждане, до судорог страшась старухи, не могут проникнуть в квадрат двора, чтобы выкрасть Эсстерлиса и тетю Катю, потому что за ней тоже японцы охотятся. Когда-то побывала их делегация в самом сердце двора, но с тех пор ни ногой, говорил он, неутомимо денно и нощно несет вахту священная старуха. Она многократно делает обход своих владений. Кровавая старуха несет лом мщения, ненавидит богатых и хочет ломом добиться равенства и братства между народами. Страшен мстящий лом в ее руке. Много самураев погибло от этого лома, многие не желающие равенства не вернулись. Карала их страшная старуха смертью. Была она когда-то молодой здоровой кровавой бабищей, много на земле крови пролила. Да состарилась и несет теперь бессменную вахту, оберегая квадрат от чужеземцев.
Наверное, приврал Захарий, придав Марфе Семёновне большее сходство со сказочной старухой, но японцы действительно почему-то боялись проникать во двор…
Поужинав, утомленная компания улеглась спать. Николай заснул мгновенно, а когда открыл глаза, в комнате было светло. Откуда-то взявшийся луч солнца воткнулся в стол с грязной оставшейся после ужина посудой. Все спали. Николай закрыл глаза и снова уснул.
– Вставай, Колян.
Он открыл глаза, увидел перед собой изъеденное оспой лицо карлика и почему-то испугался.
– Ты Ильича не брал?
– Что?! Какого Ильича… – Николай поднял голову от подушки.
– У нас Ильича стыбзили.
– Как "стыбзили"?!
Николай проснулся окончательно и сел.
– А фиг знает как. Вот Казимир с Лехой искать отправились. Японцы, наверное, для музея.
Место, где лежал Ильич, было пусто, платки были раскиданы в разные стороны.
– Ведь вот же япошки дают – и старуху проигнорировали. Настырный народец. Помнишь, как вчера, аж в канализацию за нами бросились. Не то что американцы. Опять япошки их обскакали.
Вернулся Эсстерлис с Алексеем.
– Точно, японцы. На лестнице нашли.
Казимир Платоныч протянул Захарию какой-то мелкий предмет. Сидевший на диване Николай не разглядел что.
– Возможно, и японцы. Только почему они тебя спящего не вытащили? Придушили бы нас подушками, а тебя забрали.
– Он ценнее, – сказал Эсстерлис.
– Ну и ладно. Возиться не нужно будет, – махнул рукой Захарий.
А в это время Ленинец-Ваня сидел, запершись в своей комнате на защелку. На дворовый плац маршировать он сегодня не пошел. Конца своему восторгу он не видел. На его столе лежал Владимир Ильич Ленин! Тот самый гениальный вождь, книгу которого Ленинец-Ваня читал уже многие годы и не мог прочитать. Под воздействием тома он вступил в партию коммунистов и даже заплатил из своей инвалидной пенсии взнос, который (как ему пообещали) пойдет на продолжение дела Ленина и всемирной революции. И он ощущал всю свою ничтожность перед священным мыслителем, когда-то додумавшимся до всемирного счастья. Но сам Ленинец-Ваня до такого счастья, как иметь главного вождя у себя в комнате, додуматься никак не мог.
Что с ним делать и как использовать в своем идеологическом хозяйстве, Ленинец-Ваня пока не знал, но всем сердцем чувствовал, что приобретение это очень нужное. И мама-Катя, увидев утром украденного Ильича, махнула мозолистой рукой. "Пусть живет… – и, подумав, добавила: – Вечно".
– Дядя Володя! Дядя Володя! – кричал кто-то с улицы.
– Что тебе? – высунулся в окно Владимир Иванович. Под окном стоял негритенок Джорж.
– Там Собиратель опять умер. Какой-то мужик с гондонами на руках приходил. А он потом и умер! Скажите дяде Казимиру, пусть идет оживит! А то его в морг увезут!
– Опять Труп объявился, свидетелей убирает. Пойду оживлять, – Казимир Платоныч поднялся со стула, взял из угла бамбуковую палку. – Мировое равновесие держать нужно.
Он вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.
– Извечная проблема на Руси. Кто-то пакостит в свое удовольствие, а другие потом ходят исправляют, исправляют… И я пойду тоже, – сказал Захарий. – Я, видно, уже не нужен, и дома давно не был. Увидимся еще.
Он пожал всем руки и вышел из комнаты.
В открытую дверь Николай увидел Леночку. В нем проснулся истосковавшийся мужчина.
– Леночка, ты здесь! Откуда?!
Он выскочил в прихожую, ловя Леночку за талию. Но она выкрутилась.
– Так что, мы с тобой встретимся сегодня? – жарко дыша ей в ухо, проговорил Николай, руки сами по себе трогали, где им вздумается. Леночка отпихнула Николая и отошла в сторону.
– Знаешь, Ссусь, мы вообще-то с Валентином пожениться решили. Денег я вроде заработала уже, а у него комната…
– Так он же… – Николай не нашелся, что сказать дальше.
– Да знаю, без тебя! Все мы не цветочки. Зато знаешь, Ссусь, как он бабью душу понимает?! А для семейной жизни это главное.
Леночка повернулась и пошла в комнату Валентина. Дверь закрылась, и Николай остался один в коридоре. Из кухни вышла женщина высокого роста, в ватнике. Он не сразу признал дворничиху тетю Катю.
– Эй, парень, – обратилась она к Николаю грубым простуженным басом. – Тут это… Федьку пьяного экскаватором перерубило. Умер. Жена просила… Ты скажи этому… чтоб оживил… Федьку-то. Жена говорит – денег не пожалею. Скажи, чтоб оживил, – она трясла Николая за рукав. – Скажи!..
В голосе ее слышалась угроза.
– Скажу, скажу, – пятясь, пообещал Николай, – придет, оживит Федьку… Обязательно оживит.
Он рванул за ручку дверь и, боясь дворничихи, стремительно вышел… но оказался почему-то на лестнице. Дверь сзади захлопнулась. Николай метнулся назад и с удивлением заметил, что руки у него заняты. В одной руке у него была дорожная сумка, а в другой – пищущая машинка. "Что это я? Съезжать собрался, что ли?" Стоя перед закрытой дверью, он уловил сзади какое-то движение и, обернувшись, увидел спускающуюся по лестнице старуху с ломом. Не в первый уже раз он видел ее в сомнамбулистическом сне, блуждающей без смысла. Но сейчас она шла за ним. Это он почему-то понял. И хотя лом по-солдатски покоился у нее на плече, приготовлен он был для Николая. И душераздирающе страшным показался ему зазубренный серп за поясом священной старухи… и ее власть над всем этим "квадратом", из которого не возвращаются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
– Что?! Какой еще переворот? – удивился Владимир Иванович.
– Государственный переворот. В Москве танки, военные захватили власть. Президент неизвестно где. По радио одно и то же весь день долдонят. В общем, жуть.
– Доигрались, – сказал научный сотрудник смерти обреченно, бухнувшись на стул.
– Расскажи толком, что за переворот, из-за чего перевернули и кто, – попросил Захарий.
– Да не знаю подробностей никаких. По радио весь день одно и то же говорят. Танки в Москве… Что делать?!
– Все ясно тогда, – заключил Захарий. – Теперь меньшинствам разным плохо придется…
– Ой, не пугайте меня, мужчины! – воскликнул Валентин и вышел вон из комнаты.
– Наделали мы шума-гама, – сказал Казимир Платоныч.
– Кто ж знал, что они так из-за Ильича всполошатся. Я думал – заменим, никто и не заметит. А тут, пожалуйста, даже президента из-за нас арестовали, – сказал Захарий. – Его тоже придется ехать выкрадывать.
– Может, думают, что он Ильича свистнул, – предположил Владимир Иванович.
– Всю страну перевернут, – печально вздохнул Алексей. – Обязательно до нас доберутся, и к стенке.
Научный сотрудник смерти совсем скис.
– Так нужно его оживить да выпустить, – сказал Николай. Сообщение Валентина взбодрило его после утомительного путешествия по канализационной трубе.
– Действительно, оживить и пусть катится на все четыре стороны, – поддержал его Владимир Иванович.
Все смотрели на Казимира Платоныча. Но тот, не обращая ни на кого внимания, сидел на диване с отсутствующим видом.
– Ну слышь, что ли! Казимир! – окликнул его Захарий. – К тебе ведь люди обращаются.
Казимир Платоныч вздрогнул, словно проснувшись.
– Не стану я его оживлять, – зло пробурчал он и с вызовом окинул окружающих дерзким взглядом.
Его слова произвели сильное впечатление. Всеобщее изумление выразилось в недоуменном молчании.
– Не буду! Вот так, – повторил Казимир Платоныч, победоносно оглядев общество.
Владимир Иванович в полной тишине вдруг звонко чихнул, и тут же встрепенулся Захарий.
– Ну и правильно, – сказал он. – Я тоже думаю – ни к чему это…
– Когда мы по канализации тащились, я понял это, – Казимир Платоныч в задумчивости глядел в сторону маленького человека, но сквозь. – И вот идем мы, идем, и вдруг мне в голову мысль приходит, что оживи я его – мы вот так всегда без конца по канализации идти будем. И решил я, что если выберусь живым оттуда, оживлять его ни за что не стану. Не знаю, может, не верно это.
– Конечно, не верно, – сказал Алексей. – Оживлять нужно.
– Всю охоту мне канализация отбила и этот… Талый со своей испорченной разбойничьей судьбой. Не стану оживлять.
– Зря, выходит, все тусовки… А, впрочем, правильно.
– Считайте, что мы с вами фамадихану совершили. Это у малагасийских язычников такой обряд, когда они переворачивают и переодевают останки родственников. А мы его на экскурсию в город, носящий его имя, свозили, – сострил Захарий.
Казимир Платоныч поднялся и вышел из комнаты.
– Забвение, – в задумчивости проговорил научный сотрудник смерти. – Как все это странно. Вы знаете, а ведь он все слышит и чувствует. Во время летаргического сна люди слышат, что происходит вокруг них.
Все посмотрели туда, где покоился Ленин.
– Так что он все знает, – продолжал он. – Это не бесчувственный чурбан. Хотя и называется "забвение", в переводе с греческого летаргия – это забвение и бездействие. Лета в греческой мифологии называлась река забвения в подземном царстве. Вода этой реки заставляет души умерших забывать прошлую свою жизнь на земле. Но он не забылся, он все слышит и, пожалуй, даже не бездействовал все эти годы. Может быть, он и видит все…
– Чушь все это! – воскликнул Захарий. – Наслушался ты, Леха, пропаганды: "Ленин живее всех живых!", "Ленин с нами!" и прочей чуши. Тут другой вопрос возникает: "куда его девать?" В мать городов русских к Антисиму повезем или здесь, в Большой дом, подкинем?
– Опасно, – вздохнул Владимир Иванович. – Может, его в более безопасное место подкинуть.
– В гастроном, например, – сострил Николай вполголоса и с опаской взглянул под стол. – Пусть кормят.
– Нет, в гастрономе с ним никто возиться не станет, а вот в благополучную состоятельную, но бездетную семью, пожалуй, можно.
– А почему в бездетную? – возразил Владимир Иванович. – Может, наоборот детную. Пусть детишки с ним играют, ползают по нему.
– Нет, дети его бояться будут, – аргументировал Захарий.
– А бездетным Ильич не нужен, – заявил Владимир Иванович. – Они его наверняка голодом заморят.
– Леха, может, у тебя семья благосостоятельная на примере имеется.
– Зачем его подкидывать? Давайте ко мне в институт смерти стащим. Буду его кормить.
– Нужно Ильича прежде, чем тебе отдавать, осмотреть сначала, не подпортили ли его крысы. Может, его тело ремонта требует.
Захарий очистил стол от посуды, составив ее куда придется – в основном на пол – но в беспорядке, царившем кругом, оказавшаяся на полу посуда выглядела на месте. Алексей с Николаем нехотя помогали карлику. Владимир Иванович не пожелал принимать в раздевании участие.
Вернулся Казимир Платоныч и, усевшись на стуле возле окна, стал смотреть в уличную тьму.
На освобожденный стол взгромоздили сверток, и недоверявший никому Захарий принялся освобождать Ленина от покрывал.
Костюмчик и даже белье вождя были сильно поедены грызунами, но тело выглядело не тронутым, свежим. Захарий, из приличия, вовсе обнажать его не стал, а только внимательно глядел в неровные, оставленные крысиными зубами дыры и иногда для верности, засунув в них пальцы, щупал. Николай и научный сотрудник смерти, стоя вокруг стола, следили за действиями Захария, исследовавшего спящего революционера.
– Глядите! – воскликнул Захарий. – Ботинки-то без шнурков.
И правда, тщательно начищенные ботинки Ленина не имели шнурков, вернее, шнурки были, но ненастоящие – фиктивные, для виду.
Захарий подергал за башмак, стараясь сорвать его с ноги, но тот не давался, словно приклеенный.
– Чудно, – заключил Захарий, оставив бутафорские ботинки в покое.
– Ты что?! Ты зачем здесь?! – Владимир Иванович вскочил с дивана. – Иди к себе, спать сейчас же!
У двери в трусах и майке стоял Ленинец-Ваня и изумленно оглядывал спящего на столе Ильича. Из приоткрытого рта его тянулась струйка слюны и, проскользив по белой груди, впитывалась в майку.
– Иди спать, – Владимир Иванович вытолкал больного человека за дверь и, закрыв ее на ключ, вернулся на диван.
– Ну все, – сказал Захарий, хорошенько осмотрев и ощупав тело через поврежденные части костюма.
Завернув в покрывало, они положили тело на старое место, под стол, и завалили платками.
Сели ужинать. За едой Захарий рассказал легенду о священной старухе, и, со слов Захария, легендарная старуха как две капли воды совпадала с Марфой Семеновной – соседкой Эсстерлиса; и что якобы иностранные граждане, до судорог страшась старухи, не могут проникнуть в квадрат двора, чтобы выкрасть Эсстерлиса и тетю Катю, потому что за ней тоже японцы охотятся. Когда-то побывала их делегация в самом сердце двора, но с тех пор ни ногой, говорил он, неутомимо денно и нощно несет вахту священная старуха. Она многократно делает обход своих владений. Кровавая старуха несет лом мщения, ненавидит богатых и хочет ломом добиться равенства и братства между народами. Страшен мстящий лом в ее руке. Много самураев погибло от этого лома, многие не желающие равенства не вернулись. Карала их страшная старуха смертью. Была она когда-то молодой здоровой кровавой бабищей, много на земле крови пролила. Да состарилась и несет теперь бессменную вахту, оберегая квадрат от чужеземцев.
Наверное, приврал Захарий, придав Марфе Семёновне большее сходство со сказочной старухой, но японцы действительно почему-то боялись проникать во двор…
Поужинав, утомленная компания улеглась спать. Николай заснул мгновенно, а когда открыл глаза, в комнате было светло. Откуда-то взявшийся луч солнца воткнулся в стол с грязной оставшейся после ужина посудой. Все спали. Николай закрыл глаза и снова уснул.
– Вставай, Колян.
Он открыл глаза, увидел перед собой изъеденное оспой лицо карлика и почему-то испугался.
– Ты Ильича не брал?
– Что?! Какого Ильича… – Николай поднял голову от подушки.
– У нас Ильича стыбзили.
– Как "стыбзили"?!
Николай проснулся окончательно и сел.
– А фиг знает как. Вот Казимир с Лехой искать отправились. Японцы, наверное, для музея.
Место, где лежал Ильич, было пусто, платки были раскиданы в разные стороны.
– Ведь вот же япошки дают – и старуху проигнорировали. Настырный народец. Помнишь, как вчера, аж в канализацию за нами бросились. Не то что американцы. Опять япошки их обскакали.
Вернулся Эсстерлис с Алексеем.
– Точно, японцы. На лестнице нашли.
Казимир Платоныч протянул Захарию какой-то мелкий предмет. Сидевший на диване Николай не разглядел что.
– Возможно, и японцы. Только почему они тебя спящего не вытащили? Придушили бы нас подушками, а тебя забрали.
– Он ценнее, – сказал Эсстерлис.
– Ну и ладно. Возиться не нужно будет, – махнул рукой Захарий.
А в это время Ленинец-Ваня сидел, запершись в своей комнате на защелку. На дворовый плац маршировать он сегодня не пошел. Конца своему восторгу он не видел. На его столе лежал Владимир Ильич Ленин! Тот самый гениальный вождь, книгу которого Ленинец-Ваня читал уже многие годы и не мог прочитать. Под воздействием тома он вступил в партию коммунистов и даже заплатил из своей инвалидной пенсии взнос, который (как ему пообещали) пойдет на продолжение дела Ленина и всемирной революции. И он ощущал всю свою ничтожность перед священным мыслителем, когда-то додумавшимся до всемирного счастья. Но сам Ленинец-Ваня до такого счастья, как иметь главного вождя у себя в комнате, додуматься никак не мог.
Что с ним делать и как использовать в своем идеологическом хозяйстве, Ленинец-Ваня пока не знал, но всем сердцем чувствовал, что приобретение это очень нужное. И мама-Катя, увидев утром украденного Ильича, махнула мозолистой рукой. "Пусть живет… – и, подумав, добавила: – Вечно".
– Дядя Володя! Дядя Володя! – кричал кто-то с улицы.
– Что тебе? – высунулся в окно Владимир Иванович. Под окном стоял негритенок Джорж.
– Там Собиратель опять умер. Какой-то мужик с гондонами на руках приходил. А он потом и умер! Скажите дяде Казимиру, пусть идет оживит! А то его в морг увезут!
– Опять Труп объявился, свидетелей убирает. Пойду оживлять, – Казимир Платоныч поднялся со стула, взял из угла бамбуковую палку. – Мировое равновесие держать нужно.
Он вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.
– Извечная проблема на Руси. Кто-то пакостит в свое удовольствие, а другие потом ходят исправляют, исправляют… И я пойду тоже, – сказал Захарий. – Я, видно, уже не нужен, и дома давно не был. Увидимся еще.
Он пожал всем руки и вышел из комнаты.
В открытую дверь Николай увидел Леночку. В нем проснулся истосковавшийся мужчина.
– Леночка, ты здесь! Откуда?!
Он выскочил в прихожую, ловя Леночку за талию. Но она выкрутилась.
– Так что, мы с тобой встретимся сегодня? – жарко дыша ей в ухо, проговорил Николай, руки сами по себе трогали, где им вздумается. Леночка отпихнула Николая и отошла в сторону.
– Знаешь, Ссусь, мы вообще-то с Валентином пожениться решили. Денег я вроде заработала уже, а у него комната…
– Так он же… – Николай не нашелся, что сказать дальше.
– Да знаю, без тебя! Все мы не цветочки. Зато знаешь, Ссусь, как он бабью душу понимает?! А для семейной жизни это главное.
Леночка повернулась и пошла в комнату Валентина. Дверь закрылась, и Николай остался один в коридоре. Из кухни вышла женщина высокого роста, в ватнике. Он не сразу признал дворничиху тетю Катю.
– Эй, парень, – обратилась она к Николаю грубым простуженным басом. – Тут это… Федьку пьяного экскаватором перерубило. Умер. Жена просила… Ты скажи этому… чтоб оживил… Федьку-то. Жена говорит – денег не пожалею. Скажи, чтоб оживил, – она трясла Николая за рукав. – Скажи!..
В голосе ее слышалась угроза.
– Скажу, скажу, – пятясь, пообещал Николай, – придет, оживит Федьку… Обязательно оживит.
Он рванул за ручку дверь и, боясь дворничихи, стремительно вышел… но оказался почему-то на лестнице. Дверь сзади захлопнулась. Николай метнулся назад и с удивлением заметил, что руки у него заняты. В одной руке у него была дорожная сумка, а в другой – пищущая машинка. "Что это я? Съезжать собрался, что ли?" Стоя перед закрытой дверью, он уловил сзади какое-то движение и, обернувшись, увидел спускающуюся по лестнице старуху с ломом. Не в первый уже раз он видел ее в сомнамбулистическом сне, блуждающей без смысла. Но сейчас она шла за ним. Это он почему-то понял. И хотя лом по-солдатски покоился у нее на плече, приготовлен он был для Николая. И душераздирающе страшным показался ему зазубренный серп за поясом священной старухи… и ее власть над всем этим "квадратом", из которого не возвращаются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41