Дверь закрылась, потом открылась снова.
Я увидел Энди – растолстевшего и полысевшего. Его пухлое лицо, похожее на женское, казалось встревоженным. У прилавка он остановился, выпятив живот.
– Чем могу помочь? – вежливость вопроса не сочеталась с испуганным взглядом. Я заметил, что остаток его волос из каштанового стал седым. – Вы не репортер?
– Я зашел повидаться, – сказал я. – Я бывал у вас вместе с родителями. Я сын Евы Апдаль, – так меня было легче всего опознать.
Он вгляделся в меня, потом кивнул:
– Майлс. Вы Майлс. Заехали в гости или пожить? – у Энди, как и у его жены, были причины относиться ко мне настороженно.
– В основном поработать. Я решил, что здесь хорошее место для работы.
Это его не убедило; он по-прежнему смотрел настороженно.
– Не помню, чем вы занимаетесь.
– Я преподаю в колледже, – мой бес противоречия порадовался его изумлению. – Английскую литературу.
– Да, вы всегда выглядели смышленым, – сказал он. – А наша девочка уехала в бизнес-колледж в Вайнону. Ей там нравится. Вы не там преподаете?
Я сказал ему, где преподаю.
– Это на Востоке?
– На Лонг-Айленде.
– Ева говорила, что боится, как бы вы не уехали на Восток. Так что у вас за работа?
– Мне нужно написать книгу – то есть, я пишу книгу. О Дэвиде Герберте Лоуренсе.
– Ага. Не помню такого.
– Он написал “Любовники леди Чаттерлей”.
Энди сконфузился, как молоденькая девушка.
– Похоже, правду говорят об этих колледжах на Востоке, – медленно сказал он. Возможно, он произнес это в заговорщически-мужском значении, но мне послышалась только злость.
– Это только одна из его книг.
– Мне хватает одной книги, – он обернулся, и за его спиной я увидел его жену, глядящую на меня из глубины магазина.
– Это Майлс, сын Евы, – объявил он. – Дурачит меня. Говорит, что пишет неприличную книжку.
– Мы слышали, что вы с женой развелись, – сказала она. – От Дуэйна.
– Мы жили отдельно. А потом она умерла. Их лица опять окрасились изумлением.
– Этого мы не знали, – сказала жена Энди. – Будете что-нибудь брать?
– Пожалуй, упаковку пива для Дуэйна. Что он пьет?
– Да все, – сказал Энди. – “Блац”, “Шлиц”, “Будвайзер”. У нас вроде бы есть “Буд”.
– Давайте, – сказал я, и Энди скрылся в подсобке. Мы с его женой смотрели друг на друга. Она первой прервала неприязненное молчание:
– Значит, вы приехали поработать?
– Да. Конечно.
– Но он сказал, вы пишите что-то неприличное?
– Он не понял. Я пишу свою диссертацию. Она ощетинилась:
– Думаете, Энди слишком глуп, чтобы вас понять? Вы ведь всегда были слишком хороши для нас. Слишком хороши, чтобы жить с нами... и чтобы соблюдать закон.
– Подождите, – остановил я ее. – Господи, это ведь было так давно.
– И слишком хороши, чтобы не поминать имя Господне всуе. Вы не изменились, Майлс. Дуэйн знает, что вы едете?
– Конечно. Хватит злиться. Послушайте – я ехал двое суток, со мной случились кое-какие неприятности, и я хочу только тишины и покоя, – я заметил, что она смотрит на мою завязанную руку.
– Вы всегда приносили несчастье, – сказала она. – Вы и ваша кузина Алисон. Хорошо, что вы не выросли в долине. Ваши деды были нашими, Майлс, и ваш отец тоже, но вы... мне кажется, у нас достаточно забот и без вас.
– О Боже! Что случилось с вашим гостеприимством?
– Мы еще не забыли вас и того, что вы сделали. Энди отнесет ваше пиво к машине. Деньги можете оставить на прилавке.
Показания Маргарет Кастад
Я знала, что это Майлс Тигарден, когда он только ступил на наш порог, хотя Энди уверяет, что узнал об этом, только когда он сказал, что он сын Евы. У него был тот же вид, что и всегда – будто он хранит какую-то тайну. Я всегда жалела Еву, она прожила жизнь прямо, как стрела, и не ее вина, что он вырос таким. Теперь, когда мы знаем о нем все, я рада, что Ева с ним вовремя уехала отсюда. В первый день я просто выставила его из магазина. Я сказала: нас не обманешь. Мы тебя знаем. И уходи из нашего магазина. Энди отнесет твое пиво к машине. Я подумала, что он где-то подрался – он выглядел испуганным, и из руки у него шла кровь. Я так ему и сказала, и скажу еще, если понадобится. Он всегда был каким-то не таким. Если бы он был собакой или лошадью, его следовало бы пристрелить. Да-да, просто пристрелить. А так я только выгнала его, с этим его шкодливым взглядом и с рукой, замотанной платком.
* * *
Я молча смотрел, как Энди ставит пиво на заднее сиденье “фольксвагена”, рядом с рукописями.
– Что, досталось? – спросил он. – Жена сказала, что вы уже расплатились. Ладно, передайте привет Дуэйну. Надеюсь, ваша рука скоро пройдет.
Он отошел от машины, вытирая руки о штаны, будто запачкал их, и я молча занял место за рулем.
– Пока, – сказал он, но я не ответил. Выезжая со стоянки, я увидел в зеркальце, как он пожимает плечами. Когда магазин скрылся за поворотом, я включил радио, надеясь поймать музыку, но Майкл Муз опять забубнил о смерти Гвен Олсон, и я торопливо вырубил его.
Только доехав до школы, где моя бабушка обучала все восемь классов, я немного расслабился. Есть особое состояние мозга, при котором он вырабатывает альфа-волны, и я постарался его достичь, но у меня не получилось. Осталось сидеть в машине и смотреть на дорогу и на пшеничное поле справа. Где-то послышалось гудение мотоцикла, и скоро я увидел его – сперва размером с муху, потом больше и больше, пока я не смог различить на нем парня в шлеме и черной кожаной куртке и за его спиной девушку с развевающимися светлыми волосами. Мотоцикл свернул направо, и скоро гудение стихло.
Почему старые грехи всегда тащатся за тобой? Придется делать покупки в Ардене, хоть и не хочется делать десятимильный крюк. Это решение меня несколько успокоило, и через несколько минут я смог поехать дальше.
* * *
Вы спросите, где же были моя застенчивость и привычка к шутовству? Меня и самого изумило, как легко, оказывается, меня разозлить. Утро выдалось нервным, к тому же я обнаружил, что старые грехи никуда не девались. Все эти годы они ждали меня здесь.
* * *
В ста ярдах от заброшенной школы стояла лютеранская церковь – красное кирпичное здание, пропитанное каким-то неуклюжим спокойствием. В этой церкви мы с Джоан венчались, чтобы успокоить мою бабушку, которая в то время была уже очень больна.
За церковью лес исчез, и опять начались пшеничные поля. Я миновал ферму Сандерсонов – перед домом стояли два пикапа, в пыли возился облезлый петух, – и увидел дородного мужчину, высунувшегося из двери и помахавшего мне рукой. Я хотел помахать в ответ, но мой мозг еще не выработал достаточно альфа-волн.
Через полмили я уже видел наш старый дом и земли Апдалей. Ореховые деревья во дворе разрослись и напоминали шеренгу старых толстых фермеров. Я зарулил во двор и проехал мимо деревьев, чувствуя, как машина подпрыгивает на корнях. Я ожидал, что при виде дома меня охватит волнение, но этого не случилось. Обычный двухэтажный дом с верандой. Выходя из машины, я вдохнул знакомый запах фермы – смесь запахов коров, лошадей, сена и молока. Этот запах проникает во все; когда деревенские приезжали к нам в Форт-Лодердейл, от них за милю несло фермой.
Мне показалось, что мне снова тринадцать лет, и я расправил плечи и вскинул голову. За стеклом веранды что-то задвигалось, и по ковыляющей походке я понял, что это Дуэйн. Он так же сидел в углу веранды, как в тот ужасный вечер двадцать лет назад. Увидев своего кузена, я сразу вспомнил, как мало мы друг друга любили, сколько враждебного пролегло между нами. Я надеялся, что теперь все будет иначе.
Два
– У меня есть пиво, Дуэйн, – сказал я, пытаясь изобразить дружелюбие.
Он, казалось, был смущен – это читалось на его большом лице, – но его механизм настроился на протягивание руки и приветствие, и он это сделал. Рука его была сильной, как у настоящего фермера, и такой шершавой, будто ее сделали из чего-то менее чувствительного, чем кожа. Дуэйн был невысок, но широк в плечах. Пока мы пожимали руки, он, прищурясь, глядел на меня, пытаясь понять, что я подразумеваю под пивом. Я заметил, что он уже приступил к труду, на нем был тяжелый комбинезон и рабочие ботинки, заляпанные грязью и навозом. Он источал обычный запах фермы в сочетании с присущим только ему запахом пороха.
Наконец он отпустил мою руку:
– Хорошо доехал?
– Конечно, – сказал я. – Эта страна не такая большая, как хочется. Люди так и шныряют по ней, туда-сюда.
Хотя Дуэйн был почти на десять лет старше, я всегда разговаривал с ним так.
– Я рад. Ты удивил меня, когда сказал, что хочешь приехать сюда снова.
– Ты думал, что я потерялся среди мясных котлов Востока?
Он моргнул, не сообразив, что я имел в виду. Уже второй раз я поставил его в тупик.
– Я был удивлен, – продолжал он. – Жаль, что так вышло с твоей женой. Может, хочешь войти?
– Именно. Хочу войти. Я что, оторвал тебя от работы?
– Я подумал, что нехорошо будет, если ты не застанешь меня дома. Дочка где-то болтается, ты же знаешь этих детей: на них ни в чем нельзя положиться. Вот я и решил дождаться тебя здесь, на веранде. Слушал по радио, что там с этим жутким делом. Моя дочь знала ту девочку.
– Поможешь занести вещи? – спросил я.
– Что? А, конечно, – он залез в машину и достал тяжелую коробку с книгами. Потом заглянул снова и спросил:
– Это пиво мне?
– Надеюсь, ты любишь этот сорт.
– Ну, оно ведь мокрое? – он улыбнулся. – Положим ею в бак, пока разберемся здесь, – пока мы шли к двери, он оглянулся и посмотрел на меня со странным беспокойством. – Скажи, Майлс, может, я не должен был говорить о твоей жене? Я ведь видел ее всего один раз.
– Все в порядке.
– Нет. Не надо бы мне соваться в эти дела с бабами.
* * *
Я знал, что это относится как к его личному неудачному опыту, так и ко всем женщинам вообще. Дуэйн боялся женщин – он был из тех мужчин, сексуально нормальных во всем остальном, что чувствуют себя легко только в мужской компании. Думаю, ему женщины прежде всего представлялись источником боли, за исключение ем его матери и бабушки (о его дочери я пока не мог сказать). После своего первого разочарования он женился на девушке из Френч-Вэлли, которая умерла при родах. Оставшаяся при нем дочь была слишком слабым утешением. За четыре года ожидания, сопровождаемого насмешками окружающих, год брака и остаток жизни без женщины рядом. Я думал, что его боязнь женщин содержит немалую примесь ненависти. Еще тогда, когда он увивался за польской девушкой, я подозревал, что его чувство к Алисон Грининг граничит с чем-то худшим, чем похоть. Он ненавидел ее за то, что она пробуждала в нем желание, и находила это желание абсурдным, и смеялась над ним.
Конечно, при физической силе Дуэйна воздержание доставляло ему немало хлопот. Он подавлял свою сексуальность трудом и добился в этом немалых успехов. Он прикупил двести акров по соседству, работал по десять часов в день и, казалось, иллюстрировал физический закон: от его сексуального голода толстел банковский счет.
Я увидел свидетельства его процветания, когда мы с ним перетаскивали коробки и чемоданы в старый бабушкин дом.
– Господи, Дуэйн, да ты купил новую мебель!
Вместо старой рассохшейся мебели бабушки в комнате стояло то, что я назвал бы “гарнитуром для отдыха конца пятидесятых”: тяжелые кресла, диван с гнутыми ножками, кофейный столик, настольные лампы взамен керосинок, даже какие-то картины в рамках на стене. В этом старом доме подобная мебель выглядела бестактно, напоминая обстановку дешевого мотеля. Напомнила она и еще что-то, чего я не мог вспомнить.
– Думаешь, что глупо покупать новую мебель для старого дома? – спросил он. – Видишь в чем дело, у меня тут все время гости. В апреле были Джордж и Этель, в мае Нелла из Сент-Пола... – он перечислил всех кузенов и их детей, которые жили в доме неделю или больше. – Иногда здесь прямо гостиница. Видно, все эти городские хотят показать своим детям, что такое ферма.
Пока он говорил, я разглядывал старые фото, висевшие на стенах еще с тех времен. Я хорошо знал их: вот я сам в девять лет, в костюмчике и с прилизанными волосами, а вот Дуэйн в пятнадцать, подозрительно глядящий в объектив. Рядом висела фотография Алисон, на которую я старался не смотреть, хотя видел, что она там. Вид этого милого, чуть диковатого лица мигом выбил бы меня из колеи. Тут я заметил, что в доме необычайно чисто.
– А тут как раз в Ардене, – продолжал Дуэйн, – устроили распродажу мебели. Вот я и купил это все по дешевке. Привез целый грузовик.
Вот на что это еще похоже: на офис терпящей крах фирмы.
– Мне нравится, что она выглядит модерново, – заявил Дуэйн с тенью вызова. – Всем нравится.
– Вот и хорошо, – сказал я. – Мне тоже нравится. Меня слепил отсвет фотографии Алисон, висящей на стене. Я помнил эту фотографию очень хорошо. Снято в Лос-Анджелесе, как раз перед тем, как супруги Грининг развелись, и Алисон с матерью переехали в Сан-Франциско. Даже в детстве лицо Алисон было прекрасным и загадочным, и фотограф уловил это в ней. Она выглядела так, будто знала все на свете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Я увидел Энди – растолстевшего и полысевшего. Его пухлое лицо, похожее на женское, казалось встревоженным. У прилавка он остановился, выпятив живот.
– Чем могу помочь? – вежливость вопроса не сочеталась с испуганным взглядом. Я заметил, что остаток его волос из каштанового стал седым. – Вы не репортер?
– Я зашел повидаться, – сказал я. – Я бывал у вас вместе с родителями. Я сын Евы Апдаль, – так меня было легче всего опознать.
Он вгляделся в меня, потом кивнул:
– Майлс. Вы Майлс. Заехали в гости или пожить? – у Энди, как и у его жены, были причины относиться ко мне настороженно.
– В основном поработать. Я решил, что здесь хорошее место для работы.
Это его не убедило; он по-прежнему смотрел настороженно.
– Не помню, чем вы занимаетесь.
– Я преподаю в колледже, – мой бес противоречия порадовался его изумлению. – Английскую литературу.
– Да, вы всегда выглядели смышленым, – сказал он. – А наша девочка уехала в бизнес-колледж в Вайнону. Ей там нравится. Вы не там преподаете?
Я сказал ему, где преподаю.
– Это на Востоке?
– На Лонг-Айленде.
– Ева говорила, что боится, как бы вы не уехали на Восток. Так что у вас за работа?
– Мне нужно написать книгу – то есть, я пишу книгу. О Дэвиде Герберте Лоуренсе.
– Ага. Не помню такого.
– Он написал “Любовники леди Чаттерлей”.
Энди сконфузился, как молоденькая девушка.
– Похоже, правду говорят об этих колледжах на Востоке, – медленно сказал он. Возможно, он произнес это в заговорщически-мужском значении, но мне послышалась только злость.
– Это только одна из его книг.
– Мне хватает одной книги, – он обернулся, и за его спиной я увидел его жену, глядящую на меня из глубины магазина.
– Это Майлс, сын Евы, – объявил он. – Дурачит меня. Говорит, что пишет неприличную книжку.
– Мы слышали, что вы с женой развелись, – сказала она. – От Дуэйна.
– Мы жили отдельно. А потом она умерла. Их лица опять окрасились изумлением.
– Этого мы не знали, – сказала жена Энди. – Будете что-нибудь брать?
– Пожалуй, упаковку пива для Дуэйна. Что он пьет?
– Да все, – сказал Энди. – “Блац”, “Шлиц”, “Будвайзер”. У нас вроде бы есть “Буд”.
– Давайте, – сказал я, и Энди скрылся в подсобке. Мы с его женой смотрели друг на друга. Она первой прервала неприязненное молчание:
– Значит, вы приехали поработать?
– Да. Конечно.
– Но он сказал, вы пишите что-то неприличное?
– Он не понял. Я пишу свою диссертацию. Она ощетинилась:
– Думаете, Энди слишком глуп, чтобы вас понять? Вы ведь всегда были слишком хороши для нас. Слишком хороши, чтобы жить с нами... и чтобы соблюдать закон.
– Подождите, – остановил я ее. – Господи, это ведь было так давно.
– И слишком хороши, чтобы не поминать имя Господне всуе. Вы не изменились, Майлс. Дуэйн знает, что вы едете?
– Конечно. Хватит злиться. Послушайте – я ехал двое суток, со мной случились кое-какие неприятности, и я хочу только тишины и покоя, – я заметил, что она смотрит на мою завязанную руку.
– Вы всегда приносили несчастье, – сказала она. – Вы и ваша кузина Алисон. Хорошо, что вы не выросли в долине. Ваши деды были нашими, Майлс, и ваш отец тоже, но вы... мне кажется, у нас достаточно забот и без вас.
– О Боже! Что случилось с вашим гостеприимством?
– Мы еще не забыли вас и того, что вы сделали. Энди отнесет ваше пиво к машине. Деньги можете оставить на прилавке.
Показания Маргарет Кастад
Я знала, что это Майлс Тигарден, когда он только ступил на наш порог, хотя Энди уверяет, что узнал об этом, только когда он сказал, что он сын Евы. У него был тот же вид, что и всегда – будто он хранит какую-то тайну. Я всегда жалела Еву, она прожила жизнь прямо, как стрела, и не ее вина, что он вырос таким. Теперь, когда мы знаем о нем все, я рада, что Ева с ним вовремя уехала отсюда. В первый день я просто выставила его из магазина. Я сказала: нас не обманешь. Мы тебя знаем. И уходи из нашего магазина. Энди отнесет твое пиво к машине. Я подумала, что он где-то подрался – он выглядел испуганным, и из руки у него шла кровь. Я так ему и сказала, и скажу еще, если понадобится. Он всегда был каким-то не таким. Если бы он был собакой или лошадью, его следовало бы пристрелить. Да-да, просто пристрелить. А так я только выгнала его, с этим его шкодливым взглядом и с рукой, замотанной платком.
* * *
Я молча смотрел, как Энди ставит пиво на заднее сиденье “фольксвагена”, рядом с рукописями.
– Что, досталось? – спросил он. – Жена сказала, что вы уже расплатились. Ладно, передайте привет Дуэйну. Надеюсь, ваша рука скоро пройдет.
Он отошел от машины, вытирая руки о штаны, будто запачкал их, и я молча занял место за рулем.
– Пока, – сказал он, но я не ответил. Выезжая со стоянки, я увидел в зеркальце, как он пожимает плечами. Когда магазин скрылся за поворотом, я включил радио, надеясь поймать музыку, но Майкл Муз опять забубнил о смерти Гвен Олсон, и я торопливо вырубил его.
Только доехав до школы, где моя бабушка обучала все восемь классов, я немного расслабился. Есть особое состояние мозга, при котором он вырабатывает альфа-волны, и я постарался его достичь, но у меня не получилось. Осталось сидеть в машине и смотреть на дорогу и на пшеничное поле справа. Где-то послышалось гудение мотоцикла, и скоро я увидел его – сперва размером с муху, потом больше и больше, пока я не смог различить на нем парня в шлеме и черной кожаной куртке и за его спиной девушку с развевающимися светлыми волосами. Мотоцикл свернул направо, и скоро гудение стихло.
Почему старые грехи всегда тащатся за тобой? Придется делать покупки в Ардене, хоть и не хочется делать десятимильный крюк. Это решение меня несколько успокоило, и через несколько минут я смог поехать дальше.
* * *
Вы спросите, где же были моя застенчивость и привычка к шутовству? Меня и самого изумило, как легко, оказывается, меня разозлить. Утро выдалось нервным, к тому же я обнаружил, что старые грехи никуда не девались. Все эти годы они ждали меня здесь.
* * *
В ста ярдах от заброшенной школы стояла лютеранская церковь – красное кирпичное здание, пропитанное каким-то неуклюжим спокойствием. В этой церкви мы с Джоан венчались, чтобы успокоить мою бабушку, которая в то время была уже очень больна.
За церковью лес исчез, и опять начались пшеничные поля. Я миновал ферму Сандерсонов – перед домом стояли два пикапа, в пыли возился облезлый петух, – и увидел дородного мужчину, высунувшегося из двери и помахавшего мне рукой. Я хотел помахать в ответ, но мой мозг еще не выработал достаточно альфа-волн.
Через полмили я уже видел наш старый дом и земли Апдалей. Ореховые деревья во дворе разрослись и напоминали шеренгу старых толстых фермеров. Я зарулил во двор и проехал мимо деревьев, чувствуя, как машина подпрыгивает на корнях. Я ожидал, что при виде дома меня охватит волнение, но этого не случилось. Обычный двухэтажный дом с верандой. Выходя из машины, я вдохнул знакомый запах фермы – смесь запахов коров, лошадей, сена и молока. Этот запах проникает во все; когда деревенские приезжали к нам в Форт-Лодердейл, от них за милю несло фермой.
Мне показалось, что мне снова тринадцать лет, и я расправил плечи и вскинул голову. За стеклом веранды что-то задвигалось, и по ковыляющей походке я понял, что это Дуэйн. Он так же сидел в углу веранды, как в тот ужасный вечер двадцать лет назад. Увидев своего кузена, я сразу вспомнил, как мало мы друг друга любили, сколько враждебного пролегло между нами. Я надеялся, что теперь все будет иначе.
Два
– У меня есть пиво, Дуэйн, – сказал я, пытаясь изобразить дружелюбие.
Он, казалось, был смущен – это читалось на его большом лице, – но его механизм настроился на протягивание руки и приветствие, и он это сделал. Рука его была сильной, как у настоящего фермера, и такой шершавой, будто ее сделали из чего-то менее чувствительного, чем кожа. Дуэйн был невысок, но широк в плечах. Пока мы пожимали руки, он, прищурясь, глядел на меня, пытаясь понять, что я подразумеваю под пивом. Я заметил, что он уже приступил к труду, на нем был тяжелый комбинезон и рабочие ботинки, заляпанные грязью и навозом. Он источал обычный запах фермы в сочетании с присущим только ему запахом пороха.
Наконец он отпустил мою руку:
– Хорошо доехал?
– Конечно, – сказал я. – Эта страна не такая большая, как хочется. Люди так и шныряют по ней, туда-сюда.
Хотя Дуэйн был почти на десять лет старше, я всегда разговаривал с ним так.
– Я рад. Ты удивил меня, когда сказал, что хочешь приехать сюда снова.
– Ты думал, что я потерялся среди мясных котлов Востока?
Он моргнул, не сообразив, что я имел в виду. Уже второй раз я поставил его в тупик.
– Я был удивлен, – продолжал он. – Жаль, что так вышло с твоей женой. Может, хочешь войти?
– Именно. Хочу войти. Я что, оторвал тебя от работы?
– Я подумал, что нехорошо будет, если ты не застанешь меня дома. Дочка где-то болтается, ты же знаешь этих детей: на них ни в чем нельзя положиться. Вот я и решил дождаться тебя здесь, на веранде. Слушал по радио, что там с этим жутким делом. Моя дочь знала ту девочку.
– Поможешь занести вещи? – спросил я.
– Что? А, конечно, – он залез в машину и достал тяжелую коробку с книгами. Потом заглянул снова и спросил:
– Это пиво мне?
– Надеюсь, ты любишь этот сорт.
– Ну, оно ведь мокрое? – он улыбнулся. – Положим ею в бак, пока разберемся здесь, – пока мы шли к двери, он оглянулся и посмотрел на меня со странным беспокойством. – Скажи, Майлс, может, я не должен был говорить о твоей жене? Я ведь видел ее всего один раз.
– Все в порядке.
– Нет. Не надо бы мне соваться в эти дела с бабами.
* * *
Я знал, что это относится как к его личному неудачному опыту, так и ко всем женщинам вообще. Дуэйн боялся женщин – он был из тех мужчин, сексуально нормальных во всем остальном, что чувствуют себя легко только в мужской компании. Думаю, ему женщины прежде всего представлялись источником боли, за исключение ем его матери и бабушки (о его дочери я пока не мог сказать). После своего первого разочарования он женился на девушке из Френч-Вэлли, которая умерла при родах. Оставшаяся при нем дочь была слишком слабым утешением. За четыре года ожидания, сопровождаемого насмешками окружающих, год брака и остаток жизни без женщины рядом. Я думал, что его боязнь женщин содержит немалую примесь ненависти. Еще тогда, когда он увивался за польской девушкой, я подозревал, что его чувство к Алисон Грининг граничит с чем-то худшим, чем похоть. Он ненавидел ее за то, что она пробуждала в нем желание, и находила это желание абсурдным, и смеялась над ним.
Конечно, при физической силе Дуэйна воздержание доставляло ему немало хлопот. Он подавлял свою сексуальность трудом и добился в этом немалых успехов. Он прикупил двести акров по соседству, работал по десять часов в день и, казалось, иллюстрировал физический закон: от его сексуального голода толстел банковский счет.
Я увидел свидетельства его процветания, когда мы с ним перетаскивали коробки и чемоданы в старый бабушкин дом.
– Господи, Дуэйн, да ты купил новую мебель!
Вместо старой рассохшейся мебели бабушки в комнате стояло то, что я назвал бы “гарнитуром для отдыха конца пятидесятых”: тяжелые кресла, диван с гнутыми ножками, кофейный столик, настольные лампы взамен керосинок, даже какие-то картины в рамках на стене. В этом старом доме подобная мебель выглядела бестактно, напоминая обстановку дешевого мотеля. Напомнила она и еще что-то, чего я не мог вспомнить.
– Думаешь, что глупо покупать новую мебель для старого дома? – спросил он. – Видишь в чем дело, у меня тут все время гости. В апреле были Джордж и Этель, в мае Нелла из Сент-Пола... – он перечислил всех кузенов и их детей, которые жили в доме неделю или больше. – Иногда здесь прямо гостиница. Видно, все эти городские хотят показать своим детям, что такое ферма.
Пока он говорил, я разглядывал старые фото, висевшие на стенах еще с тех времен. Я хорошо знал их: вот я сам в девять лет, в костюмчике и с прилизанными волосами, а вот Дуэйн в пятнадцать, подозрительно глядящий в объектив. Рядом висела фотография Алисон, на которую я старался не смотреть, хотя видел, что она там. Вид этого милого, чуть диковатого лица мигом выбил бы меня из колеи. Тут я заметил, что в доме необычайно чисто.
– А тут как раз в Ардене, – продолжал Дуэйн, – устроили распродажу мебели. Вот я и купил это все по дешевке. Привез целый грузовик.
Вот на что это еще похоже: на офис терпящей крах фирмы.
– Мне нравится, что она выглядит модерново, – заявил Дуэйн с тенью вызова. – Всем нравится.
– Вот и хорошо, – сказал я. – Мне тоже нравится. Меня слепил отсвет фотографии Алисон, висящей на стене. Я помнил эту фотографию очень хорошо. Снято в Лос-Анджелесе, как раз перед тем, как супруги Грининг развелись, и Алисон с матерью переехали в Сан-Франциско. Даже в детстве лицо Алисон было прекрасным и загадочным, и фотограф уловил это в ней. Она выглядела так, будто знала все на свете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33