– спросил Белый Медведь тихим, ровным голосом.
– И пожары он любит, так ведь? Дуэйн сказал, что он их так любит, что не будет ждать, пока их зажжет кто-то другой.
Дейв Локкен схватил меня за руки.
– Держи его, Дейв, – сказал Белый Медведь. – Держи крепче, – он подошел ближе, и Локкен сжал меня так, что я не мог шевелиться. – Ты знаешь, кто такой Захария?
– Теперь знаю, – выдавил я.
– Он мой сын. А теперь я поучу тебя, чтобы ты держал язык за зубами.
За секунду до того, как он меня ударил, я увидел его лицо, искаженное гневом, и подумал, сказал бы мне Дуэйн то, что сказал, если бы не поранил руку. Потом я уже не думал ни о чем. Осталась только боль. Локкен отпустил меня, и я рухнул на гравий. Откуда-то издалека я услышал слова: “Локкен, проваливай отсюда поскорее”, – и открыл глаза. Передо мной стояли его ботинки; один из них поднялся и опустился прямо мне на лицо. Голос Белого Медведя гремел, как гром:
– Было бы лучше, если бы ты никогда не приезжал сюда, Майлс, – я услышал его тяжелое дыхание: смесь очень “Дикой Индейки” с запахом пороха. – Майлс, черт тебя побери, если ты скажешь еще хоть одно слово об этих проклятых бутылках или о дверных ручках, я разорву тебя пополам, — дыхание его стало прерывистым, живот выпятился над пряжкой ремня. – И запомни: твоя кузина умерла двадцать лет назад. Кто бы ни был там в тот момент, он спас тебя, вытащив на камни. Но в другой раз он может не повторить этого. Он может просто бросить тебя назад в воду, – он выпрямился и пошел прочь. Я услышал, как шины царапают гравий, и закрыл глаза.
Когда я открыл их и потрогал лицо, оно было липким от крови. Вокруг никого не было. От Волшебного Замка Дуэйна осталась только дымящаяся груда обгорелых бревен. Тело Пола исчезло вместе с одеялами. Я лежал совершенно один на белом гравии, рядом с угасающим огнем.
Десять
Началась финальная сцена.
Вернувшись домой, я отмыл лицо от крови, залез в постель и оставался там тридцать шесть часов. Друзей у меня не было – Пол погиб, Дуэйн ненавидел меня, насчет отношения ко мне Белого Медведя тоже не оставалось иллюзий. Осталось надеяться только на Ринн, которой было за девяносто. Но если Белый Медведь и весь Арден очистили меня от подозрений, от кого мне нужна защита? От Зака? Но ему явно нечего было меня бояться. Я лежал под одеялами, потел и дрожал от страха.
Я помнил, что я сказал Белому Медведю, когда он обвинил Пола Канта: что есть еще одна возможность, но слишком безумная. Этим, возможно, и был вызван мой страх... но ничего не произошло, и страх постепенно рассеялся. В конце концов я смог заснуть.
Проснулся я от запаха холодной воды, заполнившего комнату.
– Алисон, – сказал я.
Свершилось. Рука коснулась моего плеча. Я перекатился в постели и ощутил под руками девичье тело. Оно было холодным, куда холоднее моего. Я находился в полусонном состоянии, когда реальность представляется зыбкой. Я думал только о ней, о том, что она вернулась. Мои руки ощупали ее лицо, выступающие скулы, гладкие волосы. Я почувствовал под ладонью ее улыбку, и не было никакого сомнения, что это улыбка Алисон Грининг. Чувство блаженства охватило меня. Я касался ее гладких ног, обнимал тонкую талию, клал голову в ямку между ключиц. Никогда еще я не ощущал такой радости.
Хотя нет: в первые годы брака я так же просыпался, полусонный, обнимая Джоан, и думал: “Алисон”, — и занимался с ней любовью, видя в ней черты давно умершей девочки. В те ночи я испытывал то же блаженство, тот же экстаз; но сейчас эти ощущения были необычайно яркими. Я сдавил ее в объятиях и вошел в нее, чувствуя под собой ее тонкое тело, напряженное, как струна. С меня свалилось все, все злоключения предыдущей недели. Если бы мы были на поле боя, я не заметил бы ни пуль, ни разрывов снарядов.
По мере того, как ее тело теплело, начались странности. Не то, чтобы ее тело изменилось, но что-то происходило с отдельными его частями: одну секунду это было то самое тело, которое я видел белеющим в воде, а в другую оно делалось полнее, больше. Нога, прижатая к моему боку, вдруг наливалась весом и начинала давить сильнее. Груди под моим весом были маленькими, потом большими; талия, которую я обнимал, была тонкой, потом раздавалась в объеме.
Один раз, на долю секунды, мои руки как будто коснулись чего-то странного, непохожего на плоть.
Часы спустя я открыл глаза и увидел перед собой изгиб юного тела, оказавшийся плечом. Руки обнимали меня, круглое колено было просунуто меж моих ног. Постель купалась в запахах – острый запах секса, тальк, молодая кожа, свежевымытые волосы. И еще запах крови. Я вскинул голову – рядом со мной лежала Алисон Апдаль.
– Ты?
– Мммм, – она чуть отодвинулась. Ее глаза были такими же прозрачными и спокойными, но лицо стало мягче.
– Как давно ты здесь?
– Где-то с часа ночи. У тебя все лицо было разбито, когда мистер Говр тебя избил. Этот его болван помощник, Дейв Локкен, все рассказал в городе. О том, что между вами случилось. Вот я и решила тебя утешить, пусть даже ты и пытался обвинить Зака. Но это просто глупо.
– Уходи.
– Не волнуйся насчет папы. Он ничего не знает. Сегодня среда, а по средам он всегда ездит в кооперацию. Он даже не знает, что я не ночевала дома.
Я внимательно посмотрел на ее довольное лицо.
– Ты была здесь всю ночь?
– Что? Да, конечно.
– Ты не заметила ничего странного?
– Только тебя, – она хихикнула и обняла рукой мою шею. – Ты очень странный. Не нужно было говорить мистеру Говру про Зака. Заку ты правда нравишься. Он даже прочитал некоторые книги из тех, что ты ему дал, хотя обычно он читает только книги о преступлениях. Ты сказал это из-за того, что было на пруду? Мы же просто подурачились. Тебе самому понравилось. Я помню, как ты на меня смотрел, когда я была голая.
Она поморщилась, очевидно, почувствовав что-то острое в постели, и повернулась, открыв моему взгляду все свое крепкое тело. Я вновь испытал вожделение – она была права. Я словно не занимался любовью много месяцев. Нагнувшись, я погладил рукой ее грудь. Снова запахло горячей кровью. В этот раз мои ощущения были совсем иными, чем ночью. Ее тело казалось мне чужим, наш ритм не совпадал, ее резкие движения убивали во мне желание. Потеряв терпение, я быстро перешел к заключительному этапу, чего она, видимо, и хотела. Я попытался вновь пробудить ощущение двойственности, но не вышло – теперь это было лишь тело Алисон Апдаль, незнакомое мне.
Когда все кончилось, она села:
– Хорошо. Но в этот раз вы не вкладывали души.
– Алисон, – спросил я, – это Зак сделал это? Эти убийства? Это ведь не Пол Кант, что бы там Белый Медведь ни говорил.
Ее мягкость исчезла раньше, чем я кончил говорить. Она села на край кровати, отвернувшись, и я увидел, что плечи ее вздрагивают.
– Зак только говорит обо всем этом, он никогда ничего такого не делал, – она подняла голову. – А чем вы занимались в этой постели? Меня все утро что-то кололо, – она встала и откинула простыню. В ногах были разбросаны порыжевшие сосновые иглы, целая пригоршня. – Пора вам сменить простыни. Они уже начинают прорастать.
Я смотрел на иголки, не в силах выговорить ни слова Она повернулась к выходу.
– Алисон, – сказал я, – ответь мне на один вопрос.
– Я не хочу говорить на эту тему.
– Нет. Слушай, это не вы с Заком заказывали по радио песню две недели назад? От А до З?
– Да. Но я же сказала, что не хочу говорить об этом.
* * *
Конечно, Алисон не знала, что означают для меня эти похожие на пальцы иголки, и не обратила особого внимания на мое возбуждение.
– Не похоже на прощание любовников, верно? Одни глупые вопросы, – сказала она, натягивая майку и влезая в джинсы. – Вам, похоже, и правда нравится все портить. Не волнуйтесь, больше я не нарушу ваше уединение, – увидев, что я не протестую, она поглядела на меня внимательней. – Эй, Майлс, что случилось? На вас лица нет, прямо как в первый день.
– Неудивительно, – сказал я. – Это по той же причине. Слушай, уходи, ради твоего же блага.
– Ради моего блага? Ну вы и тип!
– Конечно, конечно. Уходи, – она сунула ноги в сандалии и скатилась по ступенькам, даже не попрощавшись.
Другие объяснения. Должны быть другие объяснения. Я подцепил эти иголки в лесу или просто когда бродил по ферме. Или они забились в мою одежду, когда меня бил Белый Медведь. Я встал и вытряхнул простыни, потом по какому-то наитию оделся, взял карандаш, бумагу и спустился вниз, чтобы поработать за столом в кухне. Вскоре явилась Тута Сандерсон, и я попросил ее сменить простыни.
– Слышали о том, что стряслось у Энди вчера утром? – спросила она, уперев руки в бока.
– Ага.
– Должно быть, рады.
– Кто же не рад хорошему битью?
– Ред говорит, что Полу Канту нужно было сбежать уже давно.
– Это похоже на Реда.
– Я думаю, он убил себя. Этот Пол всегда был какой-то странный.
– Да, это ваша любимая теория.
Показания Туты Сандерсон 18 июля
Я так думаю, что не стоит просто поддаваться общему мнению. Пользы от этого мало, правда? Мне кажется, Пол Кант просто струсил – он ведь всегда был слабым. Ведь он ни в чем не признался, разве не так? И ту, другую, девушку еще не нашли.
Поэтому я не перестала следить за Майлсом. Если он решит удрать или еще что. И в среду утром я пришла как обычно, и я скажу вам, о чем я думала – о том разорванном фото дочки Дуэйна. Это меня прямо жгло. Вы знаете, какие мысли могут быть в голове у мужчины, когда он рвет фотографию девушки?
И вот в то утро я, подходя к дому, увидела, как она оттуда выходит, и сказала себе: вот оно, случилось, и я немного задержалась, чтобы он не знал, что я это увидела. И когда он попросил меня сменить простыни, я сразу поняла, чем они там занимались. Можно солгать любому, но женщину, которая стирает вам простыни, не так легко одурачить.
Вот я и решила рассказать об этом Реду. Я знала, что он от этого взовьется, но ведь он мужчина и должен был решать, говорить ли Дуэйну, что творится у него в доме.
* * *
Раз пять в тот день я готов был уехать – сесть в машину и отправиться куда глаза глядят. Но я все еще не забрал свою машину и все еще думал, что могут быть Другие объяснения кроме тех, что приходили мне в голову, когда я стоял вечером у окна и смотрел на далекий силуэт на опушке леса. Но страх оставался, и его нельзя было рассеять никакими объяснениями. Он поднимался со мной по лестнице, он не оставлял меня, когда я ел, спал, работал, он холодком пробирался под мою одежду.
Она – твоя ловушка, сказала тетя Ринн. Вся моя жизнь демонстрировала справедливость этих слов.
Мысли об этом обратили меня к тому, с чего все началось, – к той ночи в лесу. Я попытался восстановить свои впечатления. Позже я уверял себя, что это фантазии, замешанные на литературе, но в ту ночь я не чувствовал ничего литературного – только чистый, всепоглощающий ужас. Мы именуем злом силы, которые можем понять; но как назвать то, что бесконечно превосходит наше понимание? Не вызвал ли я эти могущественные и враждебные силы, пытаясь воскресить мою кузину? Она не обещала мне утешения, подумал я, снова вспомнив о фигуре на краю леса; не обещала ничего, что я мог представить себе.
Ночь, которая изменила все, начались обычно, как все мои ночи. Я пожевал кое-что – о.решки, сыр, пару морковок – и вышел на лужайку. Ночь была теплой, полной запахов сена и свежескошенной травы, и я слышал, как стрекочут кузнечики и поют где-то далеко птицы. Я вышел на дорогу. Оттуда не было видно леса, но я чувствовал его – пятно холода в сердце теплой ночи. С тех пор, как все обитатели Ардена решили, что я невиновен, я ощущал еще больший контроль за собой, чем раньше.
Я подумал об иголках в моей постели и вернулся во двор.
Пододвинул стул к столу и начал писать. Через несколько минут меня встревожило изменение атмосферы: воздух в комнате наполнился движением. Лампочка под потолком замигала, делая темнее мою тень на страницах. Запахло холодной водой.
Порыв ледяного ветра вдруг выхватил карандаш из моих рук.
Свет померк, и мне показалось, что дух Алисон стремится войти в меня. Я замахал в воздухе руками и в ужасе закричал. Она лезла в меня через ноздри, через уши, через глаза. Стопка бумаги взлетела в воздух и разлетелась на отдельные листы. Мое сознание сделалось нечетким, ускользающим; я чувствовал ее в себе, внутри себя, и за моим животным ужасом ощущал ее ревность и ненависть. Мои ноги бешено пнули стол, и он слетел с козел. Машинка грохнулась о пол; следом упал и я, правой рукой зацепив полку с книгами, которые фонтаном взмыли в воздух. Я чувствовал ее ненависть всеми органами: темнота, обжигающий холод, запах воды, свистящий шум и вкус огня во рту. Это было наказанием за недавнее тоскливое животное совокупление, совершившееся в бессознательном состоянии. Она вселилась в мое тело, заставляя его, изогнувшись, биться о доски пола. Слезы и слюна текли у меня по лицу. На миг я воспарил над собственным телом, видя, как оно бьется в конвульсиях, разбрасывая книги и бумаги; потом снова вернулся в него, мучаясь и содрогаясь, подобно раненому зверю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
– И пожары он любит, так ведь? Дуэйн сказал, что он их так любит, что не будет ждать, пока их зажжет кто-то другой.
Дейв Локкен схватил меня за руки.
– Держи его, Дейв, – сказал Белый Медведь. – Держи крепче, – он подошел ближе, и Локкен сжал меня так, что я не мог шевелиться. – Ты знаешь, кто такой Захария?
– Теперь знаю, – выдавил я.
– Он мой сын. А теперь я поучу тебя, чтобы ты держал язык за зубами.
За секунду до того, как он меня ударил, я увидел его лицо, искаженное гневом, и подумал, сказал бы мне Дуэйн то, что сказал, если бы не поранил руку. Потом я уже не думал ни о чем. Осталась только боль. Локкен отпустил меня, и я рухнул на гравий. Откуда-то издалека я услышал слова: “Локкен, проваливай отсюда поскорее”, – и открыл глаза. Передо мной стояли его ботинки; один из них поднялся и опустился прямо мне на лицо. Голос Белого Медведя гремел, как гром:
– Было бы лучше, если бы ты никогда не приезжал сюда, Майлс, – я услышал его тяжелое дыхание: смесь очень “Дикой Индейки” с запахом пороха. – Майлс, черт тебя побери, если ты скажешь еще хоть одно слово об этих проклятых бутылках или о дверных ручках, я разорву тебя пополам, — дыхание его стало прерывистым, живот выпятился над пряжкой ремня. – И запомни: твоя кузина умерла двадцать лет назад. Кто бы ни был там в тот момент, он спас тебя, вытащив на камни. Но в другой раз он может не повторить этого. Он может просто бросить тебя назад в воду, – он выпрямился и пошел прочь. Я услышал, как шины царапают гравий, и закрыл глаза.
Когда я открыл их и потрогал лицо, оно было липким от крови. Вокруг никого не было. От Волшебного Замка Дуэйна осталась только дымящаяся груда обгорелых бревен. Тело Пола исчезло вместе с одеялами. Я лежал совершенно один на белом гравии, рядом с угасающим огнем.
Десять
Началась финальная сцена.
Вернувшись домой, я отмыл лицо от крови, залез в постель и оставался там тридцать шесть часов. Друзей у меня не было – Пол погиб, Дуэйн ненавидел меня, насчет отношения ко мне Белого Медведя тоже не оставалось иллюзий. Осталось надеяться только на Ринн, которой было за девяносто. Но если Белый Медведь и весь Арден очистили меня от подозрений, от кого мне нужна защита? От Зака? Но ему явно нечего было меня бояться. Я лежал под одеялами, потел и дрожал от страха.
Я помнил, что я сказал Белому Медведю, когда он обвинил Пола Канта: что есть еще одна возможность, но слишком безумная. Этим, возможно, и был вызван мой страх... но ничего не произошло, и страх постепенно рассеялся. В конце концов я смог заснуть.
Проснулся я от запаха холодной воды, заполнившего комнату.
– Алисон, – сказал я.
Свершилось. Рука коснулась моего плеча. Я перекатился в постели и ощутил под руками девичье тело. Оно было холодным, куда холоднее моего. Я находился в полусонном состоянии, когда реальность представляется зыбкой. Я думал только о ней, о том, что она вернулась. Мои руки ощупали ее лицо, выступающие скулы, гладкие волосы. Я почувствовал под ладонью ее улыбку, и не было никакого сомнения, что это улыбка Алисон Грининг. Чувство блаженства охватило меня. Я касался ее гладких ног, обнимал тонкую талию, клал голову в ямку между ключиц. Никогда еще я не ощущал такой радости.
Хотя нет: в первые годы брака я так же просыпался, полусонный, обнимая Джоан, и думал: “Алисон”, — и занимался с ней любовью, видя в ней черты давно умершей девочки. В те ночи я испытывал то же блаженство, тот же экстаз; но сейчас эти ощущения были необычайно яркими. Я сдавил ее в объятиях и вошел в нее, чувствуя под собой ее тонкое тело, напряженное, как струна. С меня свалилось все, все злоключения предыдущей недели. Если бы мы были на поле боя, я не заметил бы ни пуль, ни разрывов снарядов.
По мере того, как ее тело теплело, начались странности. Не то, чтобы ее тело изменилось, но что-то происходило с отдельными его частями: одну секунду это было то самое тело, которое я видел белеющим в воде, а в другую оно делалось полнее, больше. Нога, прижатая к моему боку, вдруг наливалась весом и начинала давить сильнее. Груди под моим весом были маленькими, потом большими; талия, которую я обнимал, была тонкой, потом раздавалась в объеме.
Один раз, на долю секунды, мои руки как будто коснулись чего-то странного, непохожего на плоть.
Часы спустя я открыл глаза и увидел перед собой изгиб юного тела, оказавшийся плечом. Руки обнимали меня, круглое колено было просунуто меж моих ног. Постель купалась в запахах – острый запах секса, тальк, молодая кожа, свежевымытые волосы. И еще запах крови. Я вскинул голову – рядом со мной лежала Алисон Апдаль.
– Ты?
– Мммм, – она чуть отодвинулась. Ее глаза были такими же прозрачными и спокойными, но лицо стало мягче.
– Как давно ты здесь?
– Где-то с часа ночи. У тебя все лицо было разбито, когда мистер Говр тебя избил. Этот его болван помощник, Дейв Локкен, все рассказал в городе. О том, что между вами случилось. Вот я и решила тебя утешить, пусть даже ты и пытался обвинить Зака. Но это просто глупо.
– Уходи.
– Не волнуйся насчет папы. Он ничего не знает. Сегодня среда, а по средам он всегда ездит в кооперацию. Он даже не знает, что я не ночевала дома.
Я внимательно посмотрел на ее довольное лицо.
– Ты была здесь всю ночь?
– Что? Да, конечно.
– Ты не заметила ничего странного?
– Только тебя, – она хихикнула и обняла рукой мою шею. – Ты очень странный. Не нужно было говорить мистеру Говру про Зака. Заку ты правда нравишься. Он даже прочитал некоторые книги из тех, что ты ему дал, хотя обычно он читает только книги о преступлениях. Ты сказал это из-за того, что было на пруду? Мы же просто подурачились. Тебе самому понравилось. Я помню, как ты на меня смотрел, когда я была голая.
Она поморщилась, очевидно, почувствовав что-то острое в постели, и повернулась, открыв моему взгляду все свое крепкое тело. Я вновь испытал вожделение – она была права. Я словно не занимался любовью много месяцев. Нагнувшись, я погладил рукой ее грудь. Снова запахло горячей кровью. В этот раз мои ощущения были совсем иными, чем ночью. Ее тело казалось мне чужим, наш ритм не совпадал, ее резкие движения убивали во мне желание. Потеряв терпение, я быстро перешел к заключительному этапу, чего она, видимо, и хотела. Я попытался вновь пробудить ощущение двойственности, но не вышло – теперь это было лишь тело Алисон Апдаль, незнакомое мне.
Когда все кончилось, она села:
– Хорошо. Но в этот раз вы не вкладывали души.
– Алисон, – спросил я, – это Зак сделал это? Эти убийства? Это ведь не Пол Кант, что бы там Белый Медведь ни говорил.
Ее мягкость исчезла раньше, чем я кончил говорить. Она села на край кровати, отвернувшись, и я увидел, что плечи ее вздрагивают.
– Зак только говорит обо всем этом, он никогда ничего такого не делал, – она подняла голову. – А чем вы занимались в этой постели? Меня все утро что-то кололо, – она встала и откинула простыню. В ногах были разбросаны порыжевшие сосновые иглы, целая пригоршня. – Пора вам сменить простыни. Они уже начинают прорастать.
Я смотрел на иголки, не в силах выговорить ни слова Она повернулась к выходу.
– Алисон, – сказал я, – ответь мне на один вопрос.
– Я не хочу говорить на эту тему.
– Нет. Слушай, это не вы с Заком заказывали по радио песню две недели назад? От А до З?
– Да. Но я же сказала, что не хочу говорить об этом.
* * *
Конечно, Алисон не знала, что означают для меня эти похожие на пальцы иголки, и не обратила особого внимания на мое возбуждение.
– Не похоже на прощание любовников, верно? Одни глупые вопросы, – сказала она, натягивая майку и влезая в джинсы. – Вам, похоже, и правда нравится все портить. Не волнуйтесь, больше я не нарушу ваше уединение, – увидев, что я не протестую, она поглядела на меня внимательней. – Эй, Майлс, что случилось? На вас лица нет, прямо как в первый день.
– Неудивительно, – сказал я. – Это по той же причине. Слушай, уходи, ради твоего же блага.
– Ради моего блага? Ну вы и тип!
– Конечно, конечно. Уходи, – она сунула ноги в сандалии и скатилась по ступенькам, даже не попрощавшись.
Другие объяснения. Должны быть другие объяснения. Я подцепил эти иголки в лесу или просто когда бродил по ферме. Или они забились в мою одежду, когда меня бил Белый Медведь. Я встал и вытряхнул простыни, потом по какому-то наитию оделся, взял карандаш, бумагу и спустился вниз, чтобы поработать за столом в кухне. Вскоре явилась Тута Сандерсон, и я попросил ее сменить простыни.
– Слышали о том, что стряслось у Энди вчера утром? – спросила она, уперев руки в бока.
– Ага.
– Должно быть, рады.
– Кто же не рад хорошему битью?
– Ред говорит, что Полу Канту нужно было сбежать уже давно.
– Это похоже на Реда.
– Я думаю, он убил себя. Этот Пол всегда был какой-то странный.
– Да, это ваша любимая теория.
Показания Туты Сандерсон 18 июля
Я так думаю, что не стоит просто поддаваться общему мнению. Пользы от этого мало, правда? Мне кажется, Пол Кант просто струсил – он ведь всегда был слабым. Ведь он ни в чем не признался, разве не так? И ту, другую, девушку еще не нашли.
Поэтому я не перестала следить за Майлсом. Если он решит удрать или еще что. И в среду утром я пришла как обычно, и я скажу вам, о чем я думала – о том разорванном фото дочки Дуэйна. Это меня прямо жгло. Вы знаете, какие мысли могут быть в голове у мужчины, когда он рвет фотографию девушки?
И вот в то утро я, подходя к дому, увидела, как она оттуда выходит, и сказала себе: вот оно, случилось, и я немного задержалась, чтобы он не знал, что я это увидела. И когда он попросил меня сменить простыни, я сразу поняла, чем они там занимались. Можно солгать любому, но женщину, которая стирает вам простыни, не так легко одурачить.
Вот я и решила рассказать об этом Реду. Я знала, что он от этого взовьется, но ведь он мужчина и должен был решать, говорить ли Дуэйну, что творится у него в доме.
* * *
Раз пять в тот день я готов был уехать – сесть в машину и отправиться куда глаза глядят. Но я все еще не забрал свою машину и все еще думал, что могут быть Другие объяснения кроме тех, что приходили мне в голову, когда я стоял вечером у окна и смотрел на далекий силуэт на опушке леса. Но страх оставался, и его нельзя было рассеять никакими объяснениями. Он поднимался со мной по лестнице, он не оставлял меня, когда я ел, спал, работал, он холодком пробирался под мою одежду.
Она – твоя ловушка, сказала тетя Ринн. Вся моя жизнь демонстрировала справедливость этих слов.
Мысли об этом обратили меня к тому, с чего все началось, – к той ночи в лесу. Я попытался восстановить свои впечатления. Позже я уверял себя, что это фантазии, замешанные на литературе, но в ту ночь я не чувствовал ничего литературного – только чистый, всепоглощающий ужас. Мы именуем злом силы, которые можем понять; но как назвать то, что бесконечно превосходит наше понимание? Не вызвал ли я эти могущественные и враждебные силы, пытаясь воскресить мою кузину? Она не обещала мне утешения, подумал я, снова вспомнив о фигуре на краю леса; не обещала ничего, что я мог представить себе.
Ночь, которая изменила все, начались обычно, как все мои ночи. Я пожевал кое-что – о.решки, сыр, пару морковок – и вышел на лужайку. Ночь была теплой, полной запахов сена и свежескошенной травы, и я слышал, как стрекочут кузнечики и поют где-то далеко птицы. Я вышел на дорогу. Оттуда не было видно леса, но я чувствовал его – пятно холода в сердце теплой ночи. С тех пор, как все обитатели Ардена решили, что я невиновен, я ощущал еще больший контроль за собой, чем раньше.
Я подумал об иголках в моей постели и вернулся во двор.
Пододвинул стул к столу и начал писать. Через несколько минут меня встревожило изменение атмосферы: воздух в комнате наполнился движением. Лампочка под потолком замигала, делая темнее мою тень на страницах. Запахло холодной водой.
Порыв ледяного ветра вдруг выхватил карандаш из моих рук.
Свет померк, и мне показалось, что дух Алисон стремится войти в меня. Я замахал в воздухе руками и в ужасе закричал. Она лезла в меня через ноздри, через уши, через глаза. Стопка бумаги взлетела в воздух и разлетелась на отдельные листы. Мое сознание сделалось нечетким, ускользающим; я чувствовал ее в себе, внутри себя, и за моим животным ужасом ощущал ее ревность и ненависть. Мои ноги бешено пнули стол, и он слетел с козел. Машинка грохнулась о пол; следом упал и я, правой рукой зацепив полку с книгами, которые фонтаном взмыли в воздух. Я чувствовал ее ненависть всеми органами: темнота, обжигающий холод, запах воды, свистящий шум и вкус огня во рту. Это было наказанием за недавнее тоскливое животное совокупление, совершившееся в бессознательном состоянии. Она вселилась в мое тело, заставляя его, изогнувшись, биться о доски пола. Слезы и слюна текли у меня по лицу. На миг я воспарил над собственным телом, видя, как оно бьется в конвульсиях, разбрасывая книги и бумаги; потом снова вернулся в него, мучаясь и содрогаясь, подобно раненому зверю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33