Они показывали пальцами на бедра англичан и смеялись. В их хохоте в равных долях перемешивались зависть, ирония и ехидство. Они сопровождали свой смех восхищенным подвыванием, похожим на вой волков. Пленники старались прикрыться руками, но победители отводили их, чтобы предмет восхищения оказывался на виду. В конце концов под градом ударов англичанам ничего не осталось, как положить руки за головы.
– Почему мы должны сносить эти издевательства? – воскликнул Ричард. – Мы же англичане.
– Не делай глупостей, – предупредил его Уильям. – Раздевайся.
Самым нелепым было то, что Ричард уже был совершенно голым. На нем оставались только шерстяные гольфы, которые были закреплены на его икрах серебряными кольцами. Эта деталь туалета стоила ему жизни.
Металлические кольца стали предметом вожделения одного тектона, который присел на корточки, чтобы присвоить их себе. Ричарда это взбесило, и он ударил вора ногой прямо по носу. Остальные тектоны набросились на него. Ричард сопротивлялся. Его руки время от времени мелькали среди кучи белесых конечностей. Борьба длилась уже несколько минут, когда послышался треск, словно раскололся большой орех. Это было колено Ричарда. Он не мог больше сопротивляться, и тектоны забыли о своей жертве, которая стонала и извивалась на земле, как червяк. Ни Уильям, ни Маркус не смогли ему помочь: тектоны подошли к ним и положили перед каждым предметы, по форме напоминавшие половинку яйца. Они походили на панцири гигантских черепах, которые обитают в южных морях. Наверное, внутри были уложены вещи, прикрытые сверху специальной тканью. По бокам висели черные кожаные ремни. Маркус и Уильям рассматривали эту странную скорлупу, не зная, что с ней делать. Новые побои. Англичане прикрепили скорлупу к своим спинам, словно это были рюкзаки. Удары прекратились.
Тектоны снова заинтересовались Ричардом. Парочка подземных жителей рассматривала его поврежденное колено, как конюхи изучают ногу лошади.
– Встань на ноги, Ричард, встань на ноги! – закричал Маркус, не убирая рук с затылка.
– Не могу! – стонал тот. – У меня сломано колено.
– Ты можешь идти! Ты должен! – настаивал Маркус.
Уильям понял, в чем дело, и присоединился к Гарвею:
– Давай, Ричард! Взваливай скорлупу на спину и шагай!
Один из тектонов достал нож с широким и коротким лезвием. Ричард увидел это.
– Мне уже лучше! – закричал он. – Вы слышите? Я здоров как никогда!
Что такое Конго? Конго – это не просто место. Конго – это противоположная сторона вселенной. Понял ли это перед смертью Ричард Кравер? Тектон вонзил нож ему в затылок.
Вероятно, лезвие затронуло какой-то нерв, потому что ноги и руки Ричарда неестественно вытянулись и напряглись, словно по ним пробежал электрический ток. Его тело сотрясалось в конвульсиях, но он не умирал. Никак не мог умереть. Тектон пытался добить его неловкими ударами. Второй тектон осуждал неопытность палача. Ричард корчился в страшных судорогах, его крупное тело содрогалось, глаза закатились. Понадобилось еще два удара. И еще три.
Потом оставшиеся в живых англичане получили новые пинки. Не оставалось ни малейшего сомнения: тектоны уводили их внутрь шахты. Маркус и Уильям спустились вниз по лестнице, а тектоны – по веревкам, которые свисали с краев «муравейника». Когда все оказались в подземном зале, два тектона залезли в один из туннелей головой вперед. Другие положили скорлупу, которую нес Маркус, в тот же ход. Используя решительные жесты и гримасы, они объяснили, что от него требовалось: залезть в туннель и продвигаться вглубь, толкая перед собой скорлупу. Маркус отказывался в это верить. Он начал сопротивляться. Им никогда не удастся загнать его в эту щель, никогда. Гарвей почувствовал на своем теле руки: одни прижимали его локти к туловищу, другие нажимали на затылок, стараясь наклонить голову. Маркус сражался, как сумасшедший, на которого надели смирительную рубашку. Дубинка больно ударила его по губам. Он выплюнул осколки зубов с кровью прямо в лицо врагам. Его не заставят туда влезть! Пока он упирался, появилась она, Амгам.
Тектоны встретили ее немым ропотом. На ней все еще были белая рубашка и брюки Уильяма. Она подошла к Гарвею. Тектоны перестали избивать его и взирали на эту сцену с притворным равнодушием. Маркус понял, что соплеменники принимали ее без особого энтузиазма. Она была одной из них, и в то же время полностью от них отличалась. Он заметил также, что высокий и стройный офицер уделял девушке знаки внимания: вежливо остановил ее жестом и стал задавать вопросы, словно знал ее много лет. Его голос звучал мягко, а ответы Амгам были резкими. Маркусу никогда не могло бы прийти в голову, что мужчина-тектон может разговаривать так нежно. Рука офицера преграждала ей путь и не давала приблизиться к Гарвею. Маркус почувствовал, как сжалось его сердце: даже в этот отчаянный миг он успел понять, что офицер и Амгам были идеальной парой. Уильям опускал голову все ниже и ниже. Перед ним стояла женщина, которая была его пленницей много ночей подряд. Одного ее слова было бы достаточно, чтобы тектоны четвертовали его, предав медленной и мучительной смерти. Но она даже не взглянула на него. Все ее внимание посвящалось сейчас Маркусу.
Амгам погладила его по щеке, и Гарвей почувствовал тепло ее горячего прикосновения. Следуя пожеланию Маркуса Гарвея, я не буду воспроизводить здесь смысл тех слов, которые она ему сказала и которые он прекрасно понял. (Каким бы это ни выглядело смешным сейчас, шестьдесят лет спустя, и, несмотря на все, что произошло за эти годы, я по-прежнему с уважением отношусь к его просьбе.) Амгам поцеловала его в губы. И этот поцелуй в присутствии остальных был не просто поцелуем. Мне кажется, что этот жест был диаметрально противоположен движению руки, которая с готовностью брала динамитные шашки.
Тектоны разлучили их. Маркус возобновил свое сопротивление, потому что не знал, что сражается с настоящими мастерами укрощения строптивых рабов. В руках у них были черные гибкие дубинки. Его стали бить по почкам, доставляя страшную боль. Маркус стонал и издавал резкие крики, похожие на скрежет несмазанных дверных петель. Он никогда не войдет в туннель!
Он вошел туда. И еще как вошел!
19
С тех пор как я попал в действующую армию, у меня была только одна цель: держаться как можно дальше от врага.
Мое поведение подчинялось чрезвычайно простой логике: если уж немцы смогли сбросить трехсоткилограммовую бомбу прямо в столовую пансиона, страшно подумать, что они сделали бы со мной, окажись я поблизости от них. К несчастью, мои намерения не совпадали с теми планами, которые строила мне судьба.
Весьма вероятно, что сейчас кто-нибудь из читателей спросит: неужели он и вправду собирается прервать свой рассказ в тот самый момент, когда Маркусу грозит смертельная опасность, и развлекать нас историями из своей жизни?
Да, именно это я и намерен сделать. Почему? Просто потому, что мне охота поступить так.
Перечитав страницы, написанные до этого момента, я заметил, что в книге недостаточно четко просматривается одна линия. Совершенно ясно, почему так получилось: мощь конфликта между ужасом и любовью в этом повествовании затмевает ту причину, которая заставила меня взяться за перо.
Я хочу, чтобы всем стало ясно: моя новая книга – это не история Маркуса Гарвея, и даже не история любви Амгам и Маркуса. Перед вами история истории. А именно – история любви Томми Томсона к Амгам. И я рассказываю о моем пребывании в окопах потому, что это имеет прямое отношение к книге.
Меня направили в пехотные войска. Когда моя часть уже находилась на французской территории и мы ожидали отправки на фронт, в лагере появился какой-то офицер. Он приказал нам построиться перед палатками цвета хаки и попросил выйти вперед добровольцев для артиллерийских частей. Я вышел из строя. Мне представлялось, что артиллеристы ведут сражение с врагом с большого расстояния, и если мне немного повезет, то я, возможно, за всю войну не увижу ни одного немца. Святая простота!
Мне не пришло в голову, что слово «доброволец» в его речи стояло на первом месте, а слово «артиллерия» – на втором. Я стал разведчиком-наблюдателем артиллерийской батареи. В мои обязанности входило проникать в нейтральную зону и ползком пробираться до какой-нибудь позиции, а оттуда наблюдать за линией обороны противника и направлять огонь наших орудий. Иными словами, через три дня после того, как я поднял руку, я уже полз под дождем по мокрой глине под самым носом у немцев.
Не думаю, что за всю историю британской армии в ее рядах служил «томми» более бестолковый, чем рядовой Томас Томсон. Мне нужно было ползти по-пластунски с переносным телефоном и тянуть за собой кабель. Совершенно очевидно, что немецкие снайперы получили приказ ликвидировать всех разведчиков-наблюдателей артиллерии. В довершении всех бед какой-то гений от интендантства выдал мне шлем, который был в три раза больше, чем моя голова. Он болтался на ней, сползая то на левое ухо, то на правое. А иногда и того хуже – закрывал мне глаза, как длинный козырек. Но не бывает худа без добра – я мог обходиться без зонтика. На протяжении недели моей фронтовой эпопеи дождь шел не переставая. Он лил как из ведра! Как, скажите на милость, я мог сообщать артиллерии о передвижении противника, если мне с трудом удавалось разглядеть свои пальцы, когда я вытягивал руку перед собой?
Там, в нейтральной зоне, долгими часами лежа на земле, я был предоставлен самому себе, и у меня оказалось достаточно времени, чтобы подумать о своем будущем. Я решил, что стану новым доктором Флагом. Почему бы и нет? Если я раньше работал на него, то что могло помешать мне теперь занять его место? Надо будет только предложить свою идею какому-нибудь издателю, способному пойти на риск. Любой предприниматель в области издательского дела вцепится в меня обеими руками. Мы могли бы начать публиковать новую серию, которая бы составила конкуренцию повестушкам старого Флага. Я сам писал бы все книги. Без всяких негров.
Мне вспоминается, что утро шестого дня моего пребывания на фронте было безоблачным. Дождь перестал. Я лежал на вершине холма, и эта небольшая возвышенность и сухой воздух позволили мне впервые окинуть взглядом пейзаж этого края. Мне стало ясно, что океан грязи располагался как раз между английскими и немецкими позициями. В тылу немецких войск моим глазам открылась зеленая французская равнина, свежая после дождя и утыканная колокольнями. Они виднелись повсюду, поднимаясь к голубому небу тут и там и разрывая линию горизонта. Колокольни были невероятно красивы. Они возвышались, как стройные и изящные башни, не давая взгляду следовать дальше, словно глаз бросал там якорь.
Мне не могло прийти в голову, что кто-нибудь может решиться причинить зло этим шедеврам средневековой архитектуры. И вдруг одна из этих колоколен обрушилась с каменным стоном. Сначала я подумал, что виной тому был случайный выстрел нашей артиллерии. Но тут другие колокольни стали падать одна за другой. Какая жуткая картина! Я наблюдал за горизонтом в бинокль, но стоило мне остановить глаз на какой-нибудь колокольне, как она исчезала в облаке дыма и пепла. Создавалось впечатление, что их засасывала земля, и я понял, что это были контролируемые взрывы. Иными словами: немцы уничтожали любые предметы на местности, которые могли бы служить ориентирами для разведчиков-наблюдателей артиллерии противника. В моей душе возникло смутное чувство вины.
Не спрашивайте меня, как это получилось, но я каким-то образом установил связь между своим будущим в качестве нового доктора Флага и своей частью вины в этих разрушениях. Изначально я не нес никакой ответственности за то, что немцы решили взорвать эти каменные произведения искусства. Но, с другой стороны, безусловно, война уничтожала эти колокольни потому, что кто-то на них смотрел. И этим человеком был я.
Мне не пришло в голову сопротивляться, когда меня отправляли на эту войну. Я пошел на фронт, как баран на бойню. А надев баранью униформу, я принял на себя ответственность, которую несут бараны. Бараны не невинны, они просто глупы. Что сказал я однажды Маркусу Гарвею? «Я бы никогда не поехал в Конго». Вранье. Невозможно было представить себе бойню страшнее, чем та война, а ведь она шла в самом сердце Европы. В тот день, когда я согласился пойти на фронт, я превратился в Маркуса Гарвея, который протягивал руку, чтобы братья Краверы вложили в нее горящую динамитную шашку. Он кидал шашки вручную по одной, а я направлял огонь крупнокалиберных орудий. Чьи действия, по сути дела, были хуже?
Я свел воедино две свои мысли. Мне следовало понять это раньше. Если бы я согласился превратиться в будущем в нового доктора Флага, если бы отказался от литературы, чтобы посвятить свою жизнь обычному кропанию повестушек, то пополнил бы ряды людей, которые смиряются со своим положением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60