Духи тут ни при чем. Звучит глупо, но это был скорее запах дикого животного. Но больше всего в ту нашу первую встречу меня поразило ее невероятное хладнокровие, совершенное владение собой. Не отстраненное самодовольство, которое так часто можно наблюдать у настоящих больных, не высокомерие, а некая особенная манера держать себя, свойственная людям, прошедшим через бесконечный страх и унижение. Такая почти сверхъестественная уверенность в себе встречается, говорят, у бывших узников концлагерей: «Хуже, чем было, мне уже не будет». Можно вспомнить и легендарную выдержку американских индейцев. Такова была и Лора.
– Я изо всех сил стараюсь быть открытым, – улыбнулся я.
– Вот и хорошо. Вы согласны на мое условие?
Я думал недолго – не понимал еще тогда, как это будет трудно.
– Конечно.
Помолчав, она встала и решительно стянула с себя блузку. Я оторопел. Лифчика она не носила, груди у нее были полные и загорелые, соски темно-коричневые… и квадратные. Идеальной квадратной формы.
– Лора, не… – От изумления я открыл рот.
– Такого вы никогда не видели. Может быть, это поможет вам скорее поверить.
Это был лишь первый из многих, многих сюрпризов. Потрясение было столь велико, что я выронил сигарету, и она закатилась и щель кресла. Встав на колени, я поспешно отодрал подушку и, обжигая пальцы, принялся вычищать дымящиеся крошки. Такая передышка была даже кстати. Каким выродкам могло прийти в голову сотворить такое с женским телом? Подавив невольную тошноту, я снова устроился в кресле. Лора уже была одета. Я потянулся за пачкой «Салема» и снова закурил. Потом, неловко откашлявшись, спросил:
– Кто это сделал, Лора?
– Никакой операции не было – я такая родилась. Ваши гены имеют фрактальную органическую структуру, а у них похожи на кристаллы. При смешивании получаются самые странные гибриды. Я вас смутила? Извините… – Она лукаво улыбнулась, словно признаваясь, что эксгибиционизм – одна из ее милых странностей. – Я больше не буду.
2
Эти два четких коричневых квадрата на изящной груди стояли потом у меня перед глазами чуть ли не месяц, не давая спать по ночам. Однажды за завтраком я тупо таращился в свой утренний кофе, снова и снова перебирая в памяти невероятные признания своей новой пациентки. Мой мозг отказывался принимать их, как компьютер – незнакомые команды. Стиллнер Сьюки? Складки пространства? Желеобразная атмосфера? Десять измерений? О боже, как же это все понимать?
– Ну вот, опять… – вздохнула Нэнси, выглядывая из кухни. В смысле, «глядишь в чашку». Так всегда бывает, когда я и дома не могу забыть о работе. С Нэнси я жил уже год, она была толковая, хозяйственная и не совсем еще меня бросила.
– Что? – встрепенулся я. – А, извини.
– Ну и кто там у тебя на сей раз?
– Да никто, так… – пожал я плечами. Она продолжала ехидно улыбаться. – Просто пациентка.
– Крепкий орешек? – кивнула Нэнси, поправляя волосы перед зеркалом.
– Слушай… давай лучше не будем об этом, ладно?
– Ладно.
– Спасибо. Да, в общем, ничего особенного.
– Ну и хорошо. – Она стояла и смотрела на меня. Я снова уставился в кружку. – Хорошенькая?
– Очень, – кивнул я и тут же спохватился. Лицо Нэнси было каменным. – На самом деле я не прочь поговорить о ней, но… не могу, понимаешь?
– Не можешь?
Ох. Начинается обычный допрос с пристрастием. Теперь она будет долбить и долбить в одну точку, пока не доберется до самой сути.
– Я заключил договор. Поклялся молчать.
– У вас так принято? А что, если тебе нужно будет обсудить ее проблемы с врачом из больницы?
– У нее нет проблем, – хмыкнул я.
Нэнси наклонилась над столом, зацепила мой указательный палец мизинцем и потянула к себе. Это был единственный оставшийся у нас интимный жест, но я даже не обратил внимания.
– Что с тобой? – обеспокоенно спросила она.
Я поднял голову. Мне и в самом деле нестерпимо хотелось поговорить.
– Тебе приходилось видеть НЛО?
– Зубы заговариваешь? – фыркнула Нэнси.
– Нет. Их видели многие серьезные люди.
Она подозрительно прищурилась. Черт…
– Я совсем не то имел в виду.
Это было мое любимое ругательное словечко – «серьезный». В смысле «сухой», лишенный воображения. Короче, «достало меня твое занудство». Не помню, кто сказал, что те самые качества, за которые влюбляешься в человека, потом начинают выводить из себя.
– Правда, – улыбнулся я, – я не хотел тебя поддеть.
В глазах Нэнси были нежность и беспокойство, которые она редко позволяла себе показывать.
– Что случилось, Джон?
– Когда-нибудь обязательно расскажу. Не сейчас. Она вышла из комнаты. Я снова уставился в чашку. Итак, диагноз… Сьюки. Десятое измерение. Колесо, которое на самом деле трубка. Внутрь и наружу. Наружу и внутрь. М-м… А атмосфера? Зеленоватое желе. Боже мой…
Потом я вспомнил сон. Вернее, кусочек сна. И странное дело, казалось, я видел его не прошлой ночью, а давным-давно, недели или месяцы назад. Насчет порядка событий не поручусь, это могло быть и начало, и конец, помню только шеренгу людей, изнывающих под слепящим светом в какой-то комнате вроде полицейского участка, белые стены и стойкий всепроникающий запах лимонного желе.
– Повернитесь направо! – командует низкий женский голос из скрытого репродуктора.
Мы послушно поворачиваемся. Нас человек десять, все абсолютно голые. Вспоминаю, как стоял вот так же в ряду других с бутылочкой мочи в руке, ожидая своей очереди на обследование, и как наклонялся вместе со всеми, раздвигая ягодицы, чтобы врач проверил, нет ли у кого грыжи. Значит, это призывной участок? Душно, влажно, пол выложен белой плиткой. Мы стоим, прикрывая наготу сложенными ладонями. Ждем.
– Теперь налево! Снова поворот.
– Номер три… шаг вперед!
Пауза. Прищурившись от яркого света, я вглядываюсь туда, откуда исходит голос, но вижу лишь смутные силуэты за темным стеклом на противоположной стене.
– Номер три! – повторяет голос.
Почему-то я решаю, что команда относится ко мне, и неловко выступаю вперед.
– Имя?
– Джон.
– Полное имя!
Черт… Похоже, начал я не слишком удачно.
– Доктор Джон Доннелли.
– Возраст?
– Сорок лет.
– Вероисповедание?
– Атеист.
Не совсем верно. На самом деле я где-то посередине, однако постарался выбрать ближайший вариант.
– Сексуальная ориентация?
– Брюнетки, – ухмыляюсь я, вспомнив цвет лобковых волос Нэнси.
– Стерео или моно? – уточняет женский голос.
К такому вопросу я не готовился, но отвечать что-нибудь надо…
– Моно, – выпаливаю я, немного помявшись. Черт побери, так или иначе, тут пятьдесят на пятьдесят.
– Когда в последний раз занимались сексом? Мучительно вспоминаю: я никогда не был силен в датах. К счастью, у нас с Нэнси это больная тема.
– Какое сегодня число? – спрашиваю я.
– Первый день остатка вашей жизни. – За стеклом слышны смешки.
– Э-э… месяцев пять назад.
– Воевать готовы?
– Нет, спасибо.
Допрашивающие обмениваются чуть слышными репликами, словно кто-то зажимает рукой микрофон. Следует новый вопрос:
– Вы пацифист или просто трус?
– Да, – говорю я, гордый своим ответом.
– Принято, – отвечает голос, на этот раз мужской.
– Ваши кумиры?
– Ван Моррисон… Леннон… Юнг… Монк… Лист…
– Это не фамилия! – вмешивается женский голос.
Она сбила меня с мысли. Я как раз пытался вспомнить еще одного, очень важного, его имя вертелось на языке… такой парень с бородой. Еврей, его еще убили… теперь делают статуи, на открытках печатают. С ягнятами как-то связано… и еще что-то про любовь. Его отец любил его, а мать спала с другим. Черт побери, как досадно… и дернуло же их перебивать!
– И последний вопрос. Подумайте как следует, он с подвохом.
Спасибо, что предупредила. Однако задавать не спешит. Пока жду, начинаю представлять, какая она – там, за стеклом. Почему-то вижу ее обнаженной. У нее прекрасное тело, под стать чарующему голосу. Она тоже смотрит на меня… Опускаю глаза и с ужасом обнаруживаю эрекцию. Спрятаться некуда, прикрыть толком не получается. Последний раз такой казус случился со мной в конце школы, в душе после урока физкультуры. Я всегда стеснялся своего тела, потому что сложен как Бобби Джонс, бывший форвард филадельфийцев, – длинный, тощий и костлявый. Скорее бы выйти из этого света… Чего она ждет?
– Да? – спрашиваю.
– Да? – эхом повторяет она. – Это ваш ответ?
– Нет! – протестую я.
– Ваш ответ – «нет»?
Мое сердце отчаянно колотится.
– Не могли бы вы повторить вопрос?
– Вы читали Синюю Книгу? Вы читали Синюю Книгу?
Как это понимать? Два вопроса. А может, в этом и подвох… Ответить дважды? Что еще за Синяя Книга? Скорее всего читал: уж одна-то синяя наверняка попадалась. Или должны быть сразу две синие? Нет, так нечестно.
– Мне надо еще подумать, – лепечу я.
– Спасибо. Вы можете вернуться к остальным.
С облегчением разворачиваюсь и вновь занимаю свое место в строю. Не так уж плохо все прошло. Вдруг замечаю, что все смотрят на меня.
И все они – я.
– Да, – провозглашает низкий женский голос. – Это он.
Вот и все, что я запомнил из своего сна. Запомнил очень хорошо, даже узнал голос Лоры, хоть он и был слегка искажен. Однако я мог поклясться, что сон этот видел задолго до знакомства с Лорой. Не может такого быть…
Тут зазвонил телефон, и моя деловая подружка тут же схватила трубку.
– Тебя, Морж! – крикнула она из соседней комнаты. Нэнси прозвала меня так еще во времена наших первых свиданий, намекая на мое сходство с мертвым битлом и такие же, как у него, очки. В последнее время, однако, в этом шутливом прозвище все чаще звучали язвительные нотки: она почему-то вбила себе в голову, что морж – самое медлительное на свете животное, и к тому же… Впрочем, это долго объяснять.
Прижав трубку к уху, я смотрел в окно на серую чайку, деловито обследующую открытый мусорный бак на дальнем конце автостоянки. Мерзкие птицы. Каждое слово того телефонного разговора должно было, по идее, навеки отпечататься у меня в памяти, но я только помню, что звонил мой брат Хоган. Потом была почему-то затекшая нога, ухо, надавленное трубкой, и голос Нэнси, который будто доносился издалека, из другой временной зоны, постепенно набирая силу, как сигнал приближающегося поезда. Я услышал ее только на третий раз.
– Джон? Джон! Что с тобой? Скажи наконец, что случилось!
– А? Что? – вяло пробормотал я. – Это насчет матери. Наверное, мне придется повидать ее.
Нэнси с облегчением вздохнула и принялась за свой утренний ритуал: методическое заполнение многочисленных отделений коричневого портфеля юридическими документами, справочниками и блокнотами.
– Я думала, вы договорились, – заметила она, глядя в кожаное нутро своего прожорливого любимца и скармливая ему очередную пачку бумаг, которые все чаще приносила с работы, чтобы отвлечься от наших непрерывных ссор.
– Договорились? – поднял я брови. – Когда это нам с ней удавалось о чем-нибудь договориться?
Я знал, что это ее заведет: Нэнси никогда не сдавалась. К тому времени общими у нас остались одни только споры. Мы цеплялись за них, как за соломинку, надеясь если не спасти любовь, то хоть расстаться с иллюзией, что ничего не потеряли, а просто закончили препираться.
Она подняла глаза от портфеля, откинула каштановую прядь со лба и хитро прищурилась.
– Ты говорил, – провозгласила она, словно перед присяжными, – что вы видитесь, только если нет другого выбора.
– Она умирает, – ответил я. – Выбора нет.
Если бы я не был тогда так оглушен новостью, то оценил бы, наверное, то, что услышал в ответ. Услышал в первый раз за все время наших отношений. Никогда не понимал этого обычая. Странный способ разделить боль: взять на себя ответственность за то, в чем не виноват. Однако в последующие дни я слышал эти слова раз за разом и с удивлением чувствовал, что они помогают.
– Прости, Джон. Мне очень жаль, – сказала Нэнси.
3
Отвлечься от мыслей о матери оказалось не так уж трудно: я никак не мог забыть о Лоре – как о больном зубе, который то и дело трогаешь языком. Она была не просто очередной пациенткой, а каким-то наваждением, роковым шифром, который я был полон решимости разгадать ради нее и ради меня самого. То, что начиналось просто как тайна, очень быстро стало настоящим низвержением в ад.
Как она могла сидеть у меня в кабинете среди переполненных пепельниц, недописанных бумаг, криво висящих репродукций и груд использованных пластиковых стаканчиков, поигрывать пыльными листочками моих комнатных цветов и беззаботно, без всяких эмоций рассказывать о таких ужасных, чудовищных вещах?
«Своего земного отца я видела только в одной короткой ленте видеопамяти, которую они сняли. Он был лысый, в подтяжках, сидел парализованный в кресле вроде зубоврачебного и бессвязно бормотал, как в бреду. Они что-то делали с его телом».
«Это трудно даже назвать изнасилованием. Они были как дети, играющие во взрослые игры. Занимались мной по очереди, с разными фаллическими имитаторами. Металлические самые неприятные, те, что из пластика, – лучше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
– Я изо всех сил стараюсь быть открытым, – улыбнулся я.
– Вот и хорошо. Вы согласны на мое условие?
Я думал недолго – не понимал еще тогда, как это будет трудно.
– Конечно.
Помолчав, она встала и решительно стянула с себя блузку. Я оторопел. Лифчика она не носила, груди у нее были полные и загорелые, соски темно-коричневые… и квадратные. Идеальной квадратной формы.
– Лора, не… – От изумления я открыл рот.
– Такого вы никогда не видели. Может быть, это поможет вам скорее поверить.
Это был лишь первый из многих, многих сюрпризов. Потрясение было столь велико, что я выронил сигарету, и она закатилась и щель кресла. Встав на колени, я поспешно отодрал подушку и, обжигая пальцы, принялся вычищать дымящиеся крошки. Такая передышка была даже кстати. Каким выродкам могло прийти в голову сотворить такое с женским телом? Подавив невольную тошноту, я снова устроился в кресле. Лора уже была одета. Я потянулся за пачкой «Салема» и снова закурил. Потом, неловко откашлявшись, спросил:
– Кто это сделал, Лора?
– Никакой операции не было – я такая родилась. Ваши гены имеют фрактальную органическую структуру, а у них похожи на кристаллы. При смешивании получаются самые странные гибриды. Я вас смутила? Извините… – Она лукаво улыбнулась, словно признаваясь, что эксгибиционизм – одна из ее милых странностей. – Я больше не буду.
2
Эти два четких коричневых квадрата на изящной груди стояли потом у меня перед глазами чуть ли не месяц, не давая спать по ночам. Однажды за завтраком я тупо таращился в свой утренний кофе, снова и снова перебирая в памяти невероятные признания своей новой пациентки. Мой мозг отказывался принимать их, как компьютер – незнакомые команды. Стиллнер Сьюки? Складки пространства? Желеобразная атмосфера? Десять измерений? О боже, как же это все понимать?
– Ну вот, опять… – вздохнула Нэнси, выглядывая из кухни. В смысле, «глядишь в чашку». Так всегда бывает, когда я и дома не могу забыть о работе. С Нэнси я жил уже год, она была толковая, хозяйственная и не совсем еще меня бросила.
– Что? – встрепенулся я. – А, извини.
– Ну и кто там у тебя на сей раз?
– Да никто, так… – пожал я плечами. Она продолжала ехидно улыбаться. – Просто пациентка.
– Крепкий орешек? – кивнула Нэнси, поправляя волосы перед зеркалом.
– Слушай… давай лучше не будем об этом, ладно?
– Ладно.
– Спасибо. Да, в общем, ничего особенного.
– Ну и хорошо. – Она стояла и смотрела на меня. Я снова уставился в кружку. – Хорошенькая?
– Очень, – кивнул я и тут же спохватился. Лицо Нэнси было каменным. – На самом деле я не прочь поговорить о ней, но… не могу, понимаешь?
– Не можешь?
Ох. Начинается обычный допрос с пристрастием. Теперь она будет долбить и долбить в одну точку, пока не доберется до самой сути.
– Я заключил договор. Поклялся молчать.
– У вас так принято? А что, если тебе нужно будет обсудить ее проблемы с врачом из больницы?
– У нее нет проблем, – хмыкнул я.
Нэнси наклонилась над столом, зацепила мой указательный палец мизинцем и потянула к себе. Это был единственный оставшийся у нас интимный жест, но я даже не обратил внимания.
– Что с тобой? – обеспокоенно спросила она.
Я поднял голову. Мне и в самом деле нестерпимо хотелось поговорить.
– Тебе приходилось видеть НЛО?
– Зубы заговариваешь? – фыркнула Нэнси.
– Нет. Их видели многие серьезные люди.
Она подозрительно прищурилась. Черт…
– Я совсем не то имел в виду.
Это было мое любимое ругательное словечко – «серьезный». В смысле «сухой», лишенный воображения. Короче, «достало меня твое занудство». Не помню, кто сказал, что те самые качества, за которые влюбляешься в человека, потом начинают выводить из себя.
– Правда, – улыбнулся я, – я не хотел тебя поддеть.
В глазах Нэнси были нежность и беспокойство, которые она редко позволяла себе показывать.
– Что случилось, Джон?
– Когда-нибудь обязательно расскажу. Не сейчас. Она вышла из комнаты. Я снова уставился в чашку. Итак, диагноз… Сьюки. Десятое измерение. Колесо, которое на самом деле трубка. Внутрь и наружу. Наружу и внутрь. М-м… А атмосфера? Зеленоватое желе. Боже мой…
Потом я вспомнил сон. Вернее, кусочек сна. И странное дело, казалось, я видел его не прошлой ночью, а давным-давно, недели или месяцы назад. Насчет порядка событий не поручусь, это могло быть и начало, и конец, помню только шеренгу людей, изнывающих под слепящим светом в какой-то комнате вроде полицейского участка, белые стены и стойкий всепроникающий запах лимонного желе.
– Повернитесь направо! – командует низкий женский голос из скрытого репродуктора.
Мы послушно поворачиваемся. Нас человек десять, все абсолютно голые. Вспоминаю, как стоял вот так же в ряду других с бутылочкой мочи в руке, ожидая своей очереди на обследование, и как наклонялся вместе со всеми, раздвигая ягодицы, чтобы врач проверил, нет ли у кого грыжи. Значит, это призывной участок? Душно, влажно, пол выложен белой плиткой. Мы стоим, прикрывая наготу сложенными ладонями. Ждем.
– Теперь налево! Снова поворот.
– Номер три… шаг вперед!
Пауза. Прищурившись от яркого света, я вглядываюсь туда, откуда исходит голос, но вижу лишь смутные силуэты за темным стеклом на противоположной стене.
– Номер три! – повторяет голос.
Почему-то я решаю, что команда относится ко мне, и неловко выступаю вперед.
– Имя?
– Джон.
– Полное имя!
Черт… Похоже, начал я не слишком удачно.
– Доктор Джон Доннелли.
– Возраст?
– Сорок лет.
– Вероисповедание?
– Атеист.
Не совсем верно. На самом деле я где-то посередине, однако постарался выбрать ближайший вариант.
– Сексуальная ориентация?
– Брюнетки, – ухмыляюсь я, вспомнив цвет лобковых волос Нэнси.
– Стерео или моно? – уточняет женский голос.
К такому вопросу я не готовился, но отвечать что-нибудь надо…
– Моно, – выпаливаю я, немного помявшись. Черт побери, так или иначе, тут пятьдесят на пятьдесят.
– Когда в последний раз занимались сексом? Мучительно вспоминаю: я никогда не был силен в датах. К счастью, у нас с Нэнси это больная тема.
– Какое сегодня число? – спрашиваю я.
– Первый день остатка вашей жизни. – За стеклом слышны смешки.
– Э-э… месяцев пять назад.
– Воевать готовы?
– Нет, спасибо.
Допрашивающие обмениваются чуть слышными репликами, словно кто-то зажимает рукой микрофон. Следует новый вопрос:
– Вы пацифист или просто трус?
– Да, – говорю я, гордый своим ответом.
– Принято, – отвечает голос, на этот раз мужской.
– Ваши кумиры?
– Ван Моррисон… Леннон… Юнг… Монк… Лист…
– Это не фамилия! – вмешивается женский голос.
Она сбила меня с мысли. Я как раз пытался вспомнить еще одного, очень важного, его имя вертелось на языке… такой парень с бородой. Еврей, его еще убили… теперь делают статуи, на открытках печатают. С ягнятами как-то связано… и еще что-то про любовь. Его отец любил его, а мать спала с другим. Черт побери, как досадно… и дернуло же их перебивать!
– И последний вопрос. Подумайте как следует, он с подвохом.
Спасибо, что предупредила. Однако задавать не спешит. Пока жду, начинаю представлять, какая она – там, за стеклом. Почему-то вижу ее обнаженной. У нее прекрасное тело, под стать чарующему голосу. Она тоже смотрит на меня… Опускаю глаза и с ужасом обнаруживаю эрекцию. Спрятаться некуда, прикрыть толком не получается. Последний раз такой казус случился со мной в конце школы, в душе после урока физкультуры. Я всегда стеснялся своего тела, потому что сложен как Бобби Джонс, бывший форвард филадельфийцев, – длинный, тощий и костлявый. Скорее бы выйти из этого света… Чего она ждет?
– Да? – спрашиваю.
– Да? – эхом повторяет она. – Это ваш ответ?
– Нет! – протестую я.
– Ваш ответ – «нет»?
Мое сердце отчаянно колотится.
– Не могли бы вы повторить вопрос?
– Вы читали Синюю Книгу? Вы читали Синюю Книгу?
Как это понимать? Два вопроса. А может, в этом и подвох… Ответить дважды? Что еще за Синяя Книга? Скорее всего читал: уж одна-то синяя наверняка попадалась. Или должны быть сразу две синие? Нет, так нечестно.
– Мне надо еще подумать, – лепечу я.
– Спасибо. Вы можете вернуться к остальным.
С облегчением разворачиваюсь и вновь занимаю свое место в строю. Не так уж плохо все прошло. Вдруг замечаю, что все смотрят на меня.
И все они – я.
– Да, – провозглашает низкий женский голос. – Это он.
Вот и все, что я запомнил из своего сна. Запомнил очень хорошо, даже узнал голос Лоры, хоть он и был слегка искажен. Однако я мог поклясться, что сон этот видел задолго до знакомства с Лорой. Не может такого быть…
Тут зазвонил телефон, и моя деловая подружка тут же схватила трубку.
– Тебя, Морж! – крикнула она из соседней комнаты. Нэнси прозвала меня так еще во времена наших первых свиданий, намекая на мое сходство с мертвым битлом и такие же, как у него, очки. В последнее время, однако, в этом шутливом прозвище все чаще звучали язвительные нотки: она почему-то вбила себе в голову, что морж – самое медлительное на свете животное, и к тому же… Впрочем, это долго объяснять.
Прижав трубку к уху, я смотрел в окно на серую чайку, деловито обследующую открытый мусорный бак на дальнем конце автостоянки. Мерзкие птицы. Каждое слово того телефонного разговора должно было, по идее, навеки отпечататься у меня в памяти, но я только помню, что звонил мой брат Хоган. Потом была почему-то затекшая нога, ухо, надавленное трубкой, и голос Нэнси, который будто доносился издалека, из другой временной зоны, постепенно набирая силу, как сигнал приближающегося поезда. Я услышал ее только на третий раз.
– Джон? Джон! Что с тобой? Скажи наконец, что случилось!
– А? Что? – вяло пробормотал я. – Это насчет матери. Наверное, мне придется повидать ее.
Нэнси с облегчением вздохнула и принялась за свой утренний ритуал: методическое заполнение многочисленных отделений коричневого портфеля юридическими документами, справочниками и блокнотами.
– Я думала, вы договорились, – заметила она, глядя в кожаное нутро своего прожорливого любимца и скармливая ему очередную пачку бумаг, которые все чаще приносила с работы, чтобы отвлечься от наших непрерывных ссор.
– Договорились? – поднял я брови. – Когда это нам с ней удавалось о чем-нибудь договориться?
Я знал, что это ее заведет: Нэнси никогда не сдавалась. К тому времени общими у нас остались одни только споры. Мы цеплялись за них, как за соломинку, надеясь если не спасти любовь, то хоть расстаться с иллюзией, что ничего не потеряли, а просто закончили препираться.
Она подняла глаза от портфеля, откинула каштановую прядь со лба и хитро прищурилась.
– Ты говорил, – провозгласила она, словно перед присяжными, – что вы видитесь, только если нет другого выбора.
– Она умирает, – ответил я. – Выбора нет.
Если бы я не был тогда так оглушен новостью, то оценил бы, наверное, то, что услышал в ответ. Услышал в первый раз за все время наших отношений. Никогда не понимал этого обычая. Странный способ разделить боль: взять на себя ответственность за то, в чем не виноват. Однако в последующие дни я слышал эти слова раз за разом и с удивлением чувствовал, что они помогают.
– Прости, Джон. Мне очень жаль, – сказала Нэнси.
3
Отвлечься от мыслей о матери оказалось не так уж трудно: я никак не мог забыть о Лоре – как о больном зубе, который то и дело трогаешь языком. Она была не просто очередной пациенткой, а каким-то наваждением, роковым шифром, который я был полон решимости разгадать ради нее и ради меня самого. То, что начиналось просто как тайна, очень быстро стало настоящим низвержением в ад.
Как она могла сидеть у меня в кабинете среди переполненных пепельниц, недописанных бумаг, криво висящих репродукций и груд использованных пластиковых стаканчиков, поигрывать пыльными листочками моих комнатных цветов и беззаботно, без всяких эмоций рассказывать о таких ужасных, чудовищных вещах?
«Своего земного отца я видела только в одной короткой ленте видеопамяти, которую они сняли. Он был лысый, в подтяжках, сидел парализованный в кресле вроде зубоврачебного и бессвязно бормотал, как в бреду. Они что-то делали с его телом».
«Это трудно даже назвать изнасилованием. Они были как дети, играющие во взрослые игры. Занимались мной по очереди, с разными фаллическими имитаторами. Металлические самые неприятные, те, что из пластика, – лучше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41