Салькомин – вещество, приготовленное искусственно, – похож на гемоглобин. При температуре 35 градусов и давлении в 7,5–8,5 атмосферы он поглощает кислород. А затем отдаёт, когда температура и давление снижаются. Из 50 килограммов салькомина можно за час получить около 10 килограммов кислорода. Не мало, хотя и не очень много. Зато кислород исключительно чистый (природа умеет работать!). В медицинских целях этот способ уже применяется.
Промышленный кислород получают иначе. Не так оригинально и красиво, но гораздо дешевле и в огромных количествах. И тут самое время вспомнить Джонатана Свифта и его неутомимого Гулливера – путешественника, судового врача, капитана… Вот что увидел он в академии Лагадо: «Под началом великого учёного находилось 50 рабочих. Одни сгущали воздух, делая его осязаемым, извлекая из него азот и давая испаряться текучим и водянистым частицам…»
«Ведь это полная картина производства жидкого воздуха, кислорода и азота – и всё это в 1726 году!» – восклицает французский учёный Ж. Клод, один из соиздателей промышленного способа получения кислорода.
В самом деле. Для получения кислорода воздух сначала «сгущают, делая его осязаемым» (сжижение). Затем, «давая испаряться текучим и водянистым примесям» (перегонка), извлекают из него кислород и азот.
В чём же смысл «ехидства» Свифта? По тем временам (начало XVIII века) считалось, что воздух «неделим» и абсолютно не поддается сгущению. Таким образом, высмеивая академиков из Лагадо, Свифт приписал им совершенно нелепые и бессмысленные действия. Но описал так, что фактически предвосхитил способ, изобретённый инженером Линде в 1895 году – почти через 170 лет после появления «Гулливера»!
Чтобы «сгустить» воздух, его охлаждают до минус 192 градусов. Делают это в особых машинах – детандерах. Принцип работы детандера прост. Воздуху, сжатому в компрессоре до 200–250 атмосфер, дают быстро расширяться. Расширение вызывает потерю энергии, газ охлаждается. Для более глубокого охлаждения газ заставляют совершать дополнительную работу – двигать поршень машины. Сжатие и охлаждение повторяют несколько раз, пока температура воздуха не снизится до минус 192 градусов и он не превратится в жидкость, напоминающую воду.
Кислород из этой «воды» получают перегонкой, используя различие в температурах кипения кислорода (минус 183 градуса) и азота (минус 196 градусов). Азот «кипит» при более низкой температуре и потому испаряется раньше. Но при этом уходит и немало кислорода. Если пустить процесс на самотёк, в испарившемся азоте будет много кислорода, а оставшийся кислород сильно «засорится» азотом.
Чтобы избежать этого, уходящий газ снова и снова пропускают над жидким воздухом, температура которого – минус 192 градуса – для азота не страшна, он не сгущается. А кислород вновь превращается в жидкость. Постепенно в испарившемся газе остается один азот, в жидкости – один кислород.
Главный недостаток этого способа – работа при высоких давлениях. Долго его не удавалось преодолеть. Только в 1938 году советский ученый академик П.Л. Капица создал установку нового типа. Поршневые механизмы компрессора и детандера он заменил турбинными. Турбодетандер Капицы имеет небольшие размеры и работает при давлении всего в 5–6 атмосфер.
Интересно, что попытки создать турбодетандер предпринимались раньше. И неизменно кончались неудачей. Изобретатели исходили из бесспорного, казалось бы, факта: воздух – это газ.
Капица был первым, кто в этом усомнился. Он провёл опыты и доказал, что воздух – при высоком давлении и сверхнизкой температуре – гораздо больше похож на жидкость. А жидкостные турбины конструируют совсем не так, как газовые…
В современных установках расход энергии минимальный: примерно 0,5 киловатта на каждый кубометр газа. И производительность их огромна – до 40 тысяч кубических метров кислорода в час.
Вполне достаточно. Во всяком случае – для оксивентиляции. Трёх таких установок хватило бы, чтобы в течение месяца привести в состояние апноэ всё население Земли. С изобретением нового способа получения кислорода можно было не торопиться.
Мы так и сделали. Тем более, что забот нам хватало.

Глава 6 ПЕРВЫЕ В МИРЕ

«ВОЗДУХ, КАКОЙ МЫ ЗАСЛУЖИЛИ…»
В этот день мы получили авторское свидетельство. Первое в нашей жизни. Первое, что мы вообще видели. У Д.Д. были авторские свидетельства, но просить, чтобы он показал, не хотелось. Не сговариваясь, мы решили: либо мы увидим своё собственное авторское свидетельство, либо совсем не увидим. Живут же люди и без авторских…
Почту принесли к концу дня. Смолин вскрыл конверт и позвал негромко, но так, что все услышали:
– Гена, Володя!
Мы подошли. На столе, поблёскивая свежей зелёной краской, лежали авторские свидетельства. Авторские поступали в Отдел довольно часто. Но каждый раз – это одна из традиций, установленных Смолиным, – получение свидетельства становилось событием, праздником.
А тут особые обстоятельства. Изобретатели – свои, выросли в Отделе. Предложение было подано в ноябре 1943 года. Нынче же на дворе ноябрь 1948 года. Прошло пять лет, и Отдел добился победы. Прежнее решение отменено, изобретение признано и удостоверено авторским свидетельством.
Постепенно все возвращаются к своим делам. Мы с Геной устраиваемся в уголке и получаем возможность наконец-то рассмотреть этот необычный документ. Обложка очень красивая: строгая рамка, герб СССР. Зелёная муаровая лента пересекает рамку. Большая резная печать. Гербовая печать Советского Союза.
«Настоящее авторское свидетельство выдано гражданам… на изобретение „Кислородный изолирующий прибор“ с приоритетом от 9 ноября 1943 года. Предложение зарегистрировано в Государственном реестре СССР. Действие авторского свидетельства распространяется на всю территорию Союза ССР».
Открываем обложку. Три страницы, отпечатанные на машинке, – краткое описание изобретения. Чертежи. А вот то, что нельзя читать без волнения, – предмет или формула изобретения. Это его суть, квинтэссенция. Фраза, разделенная на две части глубоким, как пропасть, словом «отличающийся».
Всё, что предшествует этому слову, известно технике. То, что идёт за ним, – совершенно новое. Его создали мы.
Странное чувство. Читаешь знакомое описание: оно твоё и не твоё. Мы умрём, а эти строчки будут жить и через тысячу лет. Они уже стали историей.
После такого события заинтересовать нас ещё чем-нибудь было нелегко. Вначале мы просто не обратили внимания на этого человека – мало ли кто заходит в Отдел. Ну, конечно, приезжий. Чтобы понять это, совсем не требовалось быть Шерлоком Холмсом. Только приезжий может в жаркий ноябрьский день щеголять в пальто с меховым воротником.
Смолин с особой сердечностью пожал ему руку – очевидно, знакомый из Москвы. А может, и начальство: незнакомец, во всяком случае, держался уверенно.
Нас это не касалось. Мы не работали, и магическое слово «начальник» для нас ровно ничего не значило. В соответствии с правилами геометрии ему, как и всякому человеку, требовалось доказать, что он действительно «фигура»…
Не думаю, чтобы приезжий догадался о нашей любви к геометрии. Однако теорему он доказал. И очень быстро – за каких-нибудь десять минут.
Скоро выяснилось, что он не начальство, а учёный. «Академик», – представлял его Смолин. «Член-корр», – буркнул тот. И в этом сокращённом «корр» и в том, что он не изрёк, а именно буркнул, мы почувствовали – он не любит титулов.
Во внешности его не было ничего «академического»: ни седых волос, ни ермолки. Он был молод – не старше сорока лет. И никакой «солидности». Быстрые движения, стремительная речь.
В первый момент казалось, что мысли его скачут, переходя с предмета на предмет. Не уследив за очередным «скачком», я решил, что мнение собеседника его не интересует. Но потом понял: как раз наоборот. Он настолько уверен в знаниях собеседника, что не хочет унижать его объяснениями.
Мне приходилось бывать на электростанциях. Ни шума, ни грохота, а воздух как будто дрожит от напряжения: Вокруг этого человека воздух тоже был особый, пропитанный бешеной энергией мысли.
За десять минут мы успели забыть об авторских свидетельствах, рассказать ему о наших работах, выслушать критику и понять, что имеем дело с человеком незаурядным. Он заведовал лабораторией в московском институте, у которого вместо названия был номер (в таких случаях, мы знали, не полагается задавать вопросов). Сюда он приехал испытывать новое оборудование. Очевидно, «оборудование» имело отношение к морю. Но и на этот счёт можно было только гадать.
Он сказал, что сейчас кислородом не занимается, «однако кто нынче не связан с кислородом». А о перекиси водорода слышал (мы быстро убедились, что «слышал» он больше, чем мы читали). Направление наших работ кажется ему интересным. «Перспективно, – сказал он. – Если не замкнётесь».
Я переспросил.
– Водолазные скафандры – для начала. Пора брать глубже («Маракотову бездну» читали?), выше (Циалковского знаете?) и шире, шире. Кислород не только медицина, это и промышленность.
Он процитировал Циолковского: «Самая, по-видимому, невозможная, нетерпимая вещь – отсутствие воздуха, или атмосферы». Напомнил слова знаменитого «Мемуара» Лавуазье: «Направляя посредством мехов струю воздуха на зажжённые уголья, мы вносим три четверти вредного или по меньшей мере бесполезного флюида на одну часть действительно полезного – следовательно, можно было бы значительно усилить действие огня, если бы оказалось возможным поддерживать горение посредством чистого воздуха» (то есть кислорода, конечно).
– Жизнь, идущая вчетверо медленнее, чем могла бы, – вот всё, что он добавил от себя.
И я увидел мир другими глазами. Первобытные костры, горящие в четверть силы. Ленивое пламя доменных печей. Вялый огонь в цилиндрах двигателей. Черепашье движение атомов и молекул, именуемое горением…
А где-то была другая жизнь. Бешено полыхали вулканы огня. Гремели взрывы. Всё неслось, крутилось, сверкало в яростных каскадах искр. Было что-то необыкновенно стремительное, яркое, праздничное в этом царстве бушующего пламени. Как будто мир несся вперёд на крыльях зари.
Я поймал взгляд Гены. Глаза у него серые. Но теперь они потемнели, стали почти чёрными. И в самой их глубине прыгали, метались золотые искры.
– Может, вы философы-моралисты? – резко рассмеявшись, бросил приезжий.
Это было нелегко, но я вспомнил. Он имел в виду слова Джозефа Пристли: «Моралист-философ скажет, что бог нам дал такой воздух, какой мы, люди, заслужили».
Когда я процитировал их на память, он нисколько не удивился. Знания, умение работать его вообще не удивляли. Это было естественно и понятно. Вот безделье и нежелание знать его действительно поразили бы. Как, скажем, людоедство.
– Я думаю, люди заслужили лучший, – заметил он. – Бог ввёл в воздух азот. Человек может его убрать. Так-то… А перекись – дело перспективное. Работайте.
АВТОРСКОЕ СВИДЕТЕЛЬСТВО № 85954
Этот короткий разговор очень помог нам. А может быть, и не в словах главное. Я уже говорил, что воздух вокруг него был как будто насыщен электричеством. В ионизированном же воздухе энергия, как известно, передаётся без проводов.
Вначале я с опаской присматривался к жёлтым огонькам в глазах Гены. Огоньки обычно означали новый проект. Но не скафандр и даже не доменную печь. Что-нибудь необыкновенное и совершенно грандиозное. Скажем, переход из нашего скучного трёхмерного пространства в четвёртое или пятое измерение. Преодоление законов притяжения. Связь с другими мирами посредством передачи мыслей. Короче, замечательные проекты, к которым Комитет по изобретениям почему-то относился с мрачным недоверием.
Время шло, а огоньки в глазах Гены не исчезали. Однако работал он добросовестно, строго выполняя наш договор. Ещё в тот день мы решили, что пришло время действовать. Академик пробудет в Баку неделю, за эти дни его надо поразить. Сделать изобретение, которое покажет, на что мы способны.
И тогда… тогда откроются не вполне ясные, но, несомненно, блестящие перспективы. Например, академик пригласит нас в свой номерной институт. Или расскажет другому академику, который…
В общем, изобретение было необходимо. Ясное, конкретное и совершенно бесспорное. Телепатическая связь с иными мирами тут не годилась.
Не знаю, о чём думал Гена. Но он читал книги о применении кислорода в промышленности, набрасывал вполне реальные схемы. А когда наши выводы сошлись, я окончательно успокоился. Человек волен иметь любую окраску глаз – в конце концов, это его личное дело.
Не было ни возможности, ни времени изучать все области, где нужен кислород. Этак нам пришлось бы перебрать всю промышленность. Нас интересовали лишь те отрасли техники, где он используется в чистом виде – не как воздух, а именно как кислород. Мы решили воздержаться и от открытий: не предлагать применение кислорода там, где его пока не применяют.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30