Посасывая коктейли, люди подпирали стены зала и терпеливо ждали моего выхода на сцену. Неожиданно передо мной возник сам Толстяк Чарли и положил свою тяжелую руку мне на плечо.
– Зал битком набит, девочка, – прошептал он. – И все они приперлись сюда, дабы поглазеть на тебя.
– Поверить трудно. Что, афиши, реклама… Весть разошлась за пару часов? За три? – удивлялась я.
– У нас маленький город. Не так уж много заезжих… Да и ты отличаешься от них. Ну, вот народ и привалил поглазеть. – Негр передал мне пять скатанных в рулон и пахнущих типографской краской афиш. – Дай на ушко что-то скажу. Иди на кухню, там кран, ополоснись немножко. Инструмент – за роялем.
– Надо уточнить, что я буду играть, – заволновалась я. – И в каком порядке.
– Ты играй, а вдруг мы те вещи где-то слышали. Авось подтянем, – буркнул Толстяк Чарли.
Что ж, отступать некуда. Надо принимать вызов. Я поднялась к роялю, взяла кларнет Чарли и удалилась на кухню, обмозговывая по пути самые сложные куски программы. Кухонька оказалась очень маленькой, мы с поваром едва не задевали друг друга локтями. Изо дня в день один и тот же повар готовил здесь одно и то же единственное блюдо – жареный, обильно посыпанный солью картофель. Поваром работал маленький, пухлый и рыхлый белый человечек. За все то время, что я провела в его владениях, он ни разу не оторвал взгляд от автоматической картофелерезки. Но, заслышав мои шаги, тотчас бросил за спину:
– Бутылка в холодильнике.
Обычно я ничего не ем и не пью перед игрой. По той простой причине, что после еды и питья во рту выделяется слюна. Но сейчас мне не Моцарта предстояло играть. Конечно же, стоило снять напряжение, немного подбодрить себя. Само собой, в холодильнике оказалась бутылка бурбона. Стакан показался мне чистым. Я плеснула в него виски и залпом выпила. Меня передернуло. Во-первых, обожгло пищевод. Во-вторых – память.
Я прикинула, с чего начать, и остановила свой выбор на довольно редкой вещице, называющейся «Стэвин Чейндж». Вряд ли парни Толстяка Чарли были с ней знакомы, подумала я. Пока я рассуждала, стоит ли подстраивать братцам-музыкантам маленькую подлянку, напряжение несколько спало. Я подняла инструмент и занялась арпеджио, чередуя медленный темп с очень быстрым, пробуя самые высокие ноты и самые низкие, Я поиграла гаммы почти во всех тональностях, которые, по моему мнению, могли быть использованы в нашем концерте.
Толстяк Чарли приоткрыл дверь и просунул голову в щель:
– Разогрелась?
– Даже чересчур. Пот градом, – сказала я.
И Чарли повел меня на сцену, где нас уже ждали пятеро из состава диксиленда. В зале стихли почти все разговоры. Раздались жиденькие аплодисменты.
Толстяк Чарли облокотился на рояль и спросил:
– Ну? С чего начнем?
– «Стэвин Чейндж», эту знаете? – ответила я вопросом на вопрос.
Пять усмешек.
– А она собиралась нас поиметь, – вполголоса бросил тромбонист парню с банджо на коленях. Потом тромбонист обратился ко мне: – Тональность? До-диез минор?
Пальцы пианиста скользнули в правый угол клавиатуры, и над сценой тихонько прозвенела мелодия первой строки песни – «Я расскажу тебе об одном скверном парне…» Высоковато было начинать с такого до-диез минора.
– Может, си-бемоль попробуем? – предложил пианист. – И тактов по шестьдесят на соло.
Я утвердительно кивнула. Чарли дважды щелкнул пальцами. Я набрала воздух в легкие и начала свою фирменную интродукцию на кларнете. В тот же миг меня поддержали, очень мягко и точно, рояль и банджо. Тихо-тихо влил свой голос в аккомпанемент тромбон – маэстро виртуозно импровизировал на нем. Корнетист сходу взял очень высоко, и я моментально оценила идею и приноровилась к нему, работая третьими и пятыми долями, в низком регистре, и уже через считанные секунды наш диксиленд звучал так, словно годами мы только и делали, что играли вместе. Боже, как это было прекрасно!
Никогда больше не будет у меня такой великолепной ночи, как эта, в Новом Орлеане. Я играла со многими оркестрами, большими симфоническими и камерными, играла в квартетах и дома под магнитофон, но никогда прежде – с настоящими профессионалами. В Мирах нет профессиональных музыкантов, за исключением тех, что работают в «Шангриле», в кабаре. Но разве можно сравнить шангрильских небожителей с новоорлеанскими детьми трущоб, которые умеют все на свете, любую вещь исполняя абсолютно синхронно, с дьявольской изобретательностью и заданностью музыкальной шкатулки. Не сомневаюсь, если бы я попросила их исполнить мне теорему Пифагора, Толстяк Чарли тотчас щелкнул бы своими короткими пальцами четыре раза, и его парни выдали бы, с импровизациями, теорему в лучшем виде.
Публике тоже понравилась наша игра. Знаю, лично я играла вовсе не так хорошо, как переживающий очередной творческий подъем Толстяк Чарли, но тем не менее публику я тешила на все сто, как тешит её медведь, гоняющий по манежу на велосипеде. В зале собрались завсегдатаи, фанаты джаза. Когда мы исполняли негритянские коронки, заводя народ популярнейшими хитами, фанаты подпевали нам хором. Впечатление колоссальное. Мой голос весьма посредственный – слабенькое контральто, – но когда он вливался в ревущий, хрипящий хор, мы достигали удивительного эффекта. Народ неистово хлопал в ладоши, визжал, швырял на сцену деньги и посылал нам спиртное с официантом. Мне, например, прислали пять мятных джулепов, но я даже не притронулась к ним. Я то возносилась на седьмое небо, то низвергалась в преисподнюю – было не до выпивки. К трем часам ночи я еле держалась на ногах и ходила по сцене шатаясь, пьяная от усталости и аплодисментов. Губы онемели и страшно болели. Я глотала смешанную с соленым потом кровь. С мышцами творилось что-то непередаваемое, как будто до этого меня трясло в оргазме шесть часов подряд. Толстяк Чарли проводил меня до отеля, расцеловал обслюнявленными губами и обнял на прощание так крепко, что у меня косточки захрустели.
Я рухнула в постель и отрубилась. В десять утра меня разбудил телефонный звонок.
– Алло, – промямлила я в трубку.
– С тобой говорит Джимми Холлис, – услышала я и узнала голос негра, играющего у Чарли на банджо. – Ты в курсе, что о тебе появился материал в газете?
– Что ещё за газета? Какого черта ты звонишь в такую рань?
– Шлю-ушай. Мы-то уже встали, – сказал он многозначительно, и я вспомнила, какие гнусные предложения делал мне между делом Джимми ночью, во время нашего выступления. – Это в «Таймс-пикаин». Ты звезда, леди. Настоящая звезда!
Я набросила на голое тело что-то из одежды, спотыкаясь на каждой ступеньке, сползла вниз в холл и купила развлекательное приложение к «Таймс-пикаин» в газетном автомате. Там на первой странице было помещено мое огромное цветное фото – Марианна в грубой, синей хлопчатобумажной рубашке и с рыжей копной волос на голове. Крутая девица! Я подумала и купила ещё один экземпляр приложения – отослать Джеффу.
Все верно, по крайней мере с формальной точки зрения. Я – звезда, вошла в число четырехсот восьмидесяти выдающихся личностей, в рейтинг-лист, публикуемый ежедневно в «Нью-Йорк тайме». Мэри Хокинс включена в десятку лучших в категории «Инструментальная музыка, традиционный джаз».
Я поднялась к себе в номер. Не успела я дочитать статью до конца, как кто-то постучал в дверь.
– Кто? – спросила я.
– Репортер из газеты «Таймс-пикаин». Я отперла дверь.
– Послушайте, я ещё не…
На пороге стоял мужчина, высокий и страшный, как смертный грех. Он вскинул маленький пистолет и выстрелил мне в горло.
Глава 40
Увеселительная прогулка
Когда я проснулась, мои запястья были привязаны к подлокотникам кресла. Я посмотрела в окно – мы летели на тысячеметровой высоте. Внизу простиралась пустыня. Слева от меня сидел тот самый мерзавец, высокий и безобразный, который стрелял мне в горло. Впереди, спиной ко мне, находился пилот. Мы летели втроем. Мой мочевой пузырь, казалось, вот-вот разорвется.
– Хочу в туалет, – сказала я мерзавцу. – Надо отлить.
– Так отливай, – ответил мерзавец. – Прямо под себя.
– Не будь скотиной, Винчел, – вступил в разговор пилот. – Если она отольет прямо здесь, убирать за ней будешь ты.
– Ерунда, – хмыкнул мерзавец, но все же развязал ремни на моих запястьях, и я пошла в туалет. Там я поглядела на себя в зеркало. На горле у меня красовалось крошечное пятнышко, след от анестезирующего укола.
Вскоре я обнаружила, что боль в мочевом пузыре – не единственная моя беда. Были все признаки того, что мерзавец меня изнасиловал. В душе возникает гадкое ощущение, когда обнаруживаешь такое. Нашлась салфетка, я подтерлась и поплелась назад в салон к Винчелу. Он стоял в проходе между креслами.
– Дерьмо, – сказала я Винчелу. – Ты меня изнасиловал.
– Разве? – захихикал он. – Ты ведь не сопротивлялась. Мне показалось, тебе нравится.
Секунды три я разглядывала его довольную физиономию, припоминая, чему учили меня Джефф и Бенни. Потом сжала пальцы в кулак и обозначила направление удара. Мерзавец среагировал и шагнул на меня. Он засмеялся, сделал ещё один шаг мне навстречу и поднял руку, как бы защищаясь. Мне удался потрясающий удар – он пришелся мерзавцу точнехонько в пах. Удивляюсь, как это бебехи Винчела не вылезли у него из глотки! Винчел побледнел, скрестил руки в паху, и я снова ударила мерзавца что было сил в незащищенное место – в нос. Едва не сломала себе руку. Что-то хрустнуло, лицо Винчела залила кровь. Я была удовлетворена.
– Класс, – похвалил меня пилот. – Здорово его уделала. – Пилот держал в руках пистолет, стреляющий иглами, и смотрел на меня поверх ствола. – Но не смертельно, увы. Когда парень поднимется, он отломает твою руку и забьет её тебе в рот, как осиновый кол. Отвратительная личность. Дуло уже не было направлено на меня. Ствол пистолета скользнул вниз. Пилот выстрелил Винчелу в спину.
– Так-то лучше. А ты не дури, – обратился ко мне пилот. – А то придется и тебя уколоть. А две такие дозы в один день – это крайне вредно для здоровья.
– Да не трону я тебя, – пообещала я пилоту. – Я ведь не умею управлять флаттером.
Пилот кивнул:
– Садись рядышком, сюда. Так, чтобы постоянно была в поле зрения.
И я села рядом с ним, дрожа от злости, гнева, Бог знает от чего еще! Слов не найти.
– Кто ты? – спросила я. – Что будет дальше?
– Я – свободный пилот, – ответил он. – Наемник. Винчел – тоже наемник, но у него другая профессия. Винчел – бездумный сгусток мышц. А взяли мы тебя для человека по имени Уоллис.
– Заложницей?
– Точно. Двести тысяч вперед да пять процентов от суммы выкупа после завершения сделки, – объяснил пилот.
Мы летели над пустыней и, по всей видимости, в Неваду. Я сидела и припоминала рассказы Виолетты о киднеппинге.
– Идиотизм, – сказала я. – У меня нет денег. И ни у кого из тех, с кем я знакома, нет больших денег.
Пилот посмотрел на меня с подозрением:
– Заливай!
– Я правду говорю! – возмутилась я. – Живу в Ново-Йорке. Там ни у кого нет значительных состояний.
– Ну, – задумчиво протянул пилот, – может, дело замешано не на деньгах, а на чем-то еще. – Он покачал головой. – Боже, накрылись мои пять процентов!
– Не понимаю, – вздохнула я. – Тебе-то о чем сожалеть? Ты, по-моему, не слишком перенапрягаешься, получая гонорар в двести тысяч долларов.
– Лично я получу сотню тысяч. И не за работу собственно, а за риск. Похищение людей – тягчайшее преступление по законам штата Луизиана. Суд тут короток. Заслушали прокурора, вывели тебя из зала и шлепнули, – объяснил пилот.
– Мы уже в Неваде? – спросила я.
– Нет еще, – ответил он. – Дождемся темноты, тогда и пересечем границу. – Он закурил сигарету и откинулся на спинку кресла, бросив взгляд на приборную доску. – Винчел изнасиловал тебя, когда ты была без сознания?
– Да.
– Сукин сын, недоносок, – выругался пилот. – Я бы поступил несколько иначе. Но это просто так, к слову, – сказал он извиняющимся тоном.
Я повернула голову к окну.
– За последние, шесть месяцев меня насилуют уже второй раз. Второй раз за последние шесть месяцев, – повторила я. – Что с вами творится, кроты безмозглые? Что, к чертям собачьим, творится с вами?
Я резко развернулась и стала, точно в истерике, колотить пилота кулаками по плечу, по голове. Била – куда попадет, обливаясь слезами. Пилот оттолкнул меня, и нельзя сказать, что сделал это грубо.
– Слушай! – обратился он ко мне. – Хочешь нас погубить? – Мы летели низко над землей. Пилот взялся за штурвал, поднял машину повыше, до прежнего уровня.
– Не хочу, – сказала я.
– Ладно. – Пилот расстегнул карман и опять достал пистолет. Я вздрогнула. Пилот, однако, имел в виду не меня – он дважды выстрелил в Винчела.
– День проваляется в отрубе, – сообщил мне пилот. – Неделю пробудет почти как парализованный. Я бы убил его запросто. Тебе на радость. Но люди могут подумать, что я убил его, желая прибрать к рукам его долю гонорара. Мне будет трудно найти партнеров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46