Он обязан следить за кладкой и отбирать только наименее активные яйца, чтобы вылупились самые крепкие и жизнеспособные детеныши.
Поедание яиц отвратительно и физически, и морально. Иногда яйца погибают, тогда все упрощается
В данном случае самец не мог заставить себя выполнить свою почетную обязанность. Он голодал одиннадцать дней, а потом выкатил из пруда пятнадцать яиц Когда они высохли, он их съел Его поймали с поличным, он и не отпирался Многие самцы умерщвляют яйца перед тем, как есть их, хотя это – смертельный грех, потому что страдания самца наделяют силой и жизнеспособностью уцелевшие яйца Но многие самцы и самки называют это бессмысленным предрассудком.
Но сожрать пятнадцать убитых яиц за один раз – это неслыханно! Самец заявил, что был невменяем. Голод и болезнь, какой-то вирус, поражающий центральную нервную систему. Врач подтвердил присутствие вируса в организме обвиняемого, но заявил, что, поедай тот яйца установленным образом, никакая болезнь ему бы не грозила. Общеизвестно, что содержащийся в яйцах протеин укрепляет иммунную систему, и самцы-стражи, которые не едят яиц, часто заболевают.
Проблема осложняется тем, что для несчастной самки это последний брачный период. Она надеялась, что этот приплод станет опорой ее старости. Но детеныши слабые, медлительные, хилые, за первый год жизни почти всех сожрали хищники, уцелело только пять.
Я сказала, что самый разумный выход – обязать самца обеспечивать самку в преклонном возрасте или каким-то образом гарантировать ей заботу и поддержку.
Это невозможно. Самец согласился, что должен умереть за преступное пренебрежение своим долгом.
– Почему он не может подождать со смертью, чтобы дать самке спокойно прожить остаток своих дней?
Он должен умереть немедленно, пока его вина свежа в памяти.
Я попросила объяснить мне сущность поддержки, в которой нуждается самка. Я сказала, что в большинстве человеческих государств в таких случаях принято платить деньги, чтобы потерпевшая могла обеспечить себе кров, пищу и уход.
Эта цивилизация переросла потребность в таких грубых абстракциях, как деньги. Потомки оказывают родительнице простую физическую помощь: приносят еду по очереди и охраняют, пока она спит.
Я спросила, почему самец не желает взять на себя эти обязанности.
Потому что один его вид приводит самку в ярость. Только торжественность момента удерживает ее от того, чтобы прикончить его прямо сейчас.
Я спросила, нет ли у обвиняемого других отпрысков; возможно, они смогли бы взять на себя заботы о потерпевшей?
Это могло бы быть приемлемым решением, будь у него потомки. Но это был его первый брачный опыт.
Я предложила компромисс: пусть один отпрыск из ближайших пятнадцати – двадцати кладок будет отдан потерпевшей взамен собственных.
Они не станут о ней заботиться. Родители и дети связаны общим запахом. Они будут знать, что это не их мать.
Трибунал благодарит тебя за содействие. Решение принято.
Один из ящеров быстрым, ловким движением потянул вниз одеяние другого, тем самым как бы спеленав его. Тот оглянулся, закрыл глаза и застонал. Третий ящер наклонился и почти деликатно ударил по обнаженной шее, одним ударом смахнув половину плоти… Стон перешел в бульканье, и жертва рухнула, коричневая кровь хлестала из раны. Остальные смотрели в сторону, пока жертва не затихла, а потом дружно ринулись к бесчувственному телу, и началась шумная трапеза.
Я сказала, что по моральным нормам нашего общества это исключительно жестокое наказание за безответственность.
Убит не самец. Самка просила, чтобы ее кончина была почетной и быстрой. Самца осудили жить до преклонных лет изгоем – вне общества, вне семьи. Твое сожаление объяснимо.
Твой гнев немотивирован.
Я сказала, что никогда не смогу быть настолько космически-объективной, чтобы одобрить такую жестокость. По-видимому, я провалилась на первом же экзамене и не вижу смысла продолжать.
Это не экзамен. Ничего подобного от тебя не требуется. Шагни вперед.
Мы были на борту «Нового дома», в комнате Джона. Он спокойно спал в своей обычной, несколько неестественной позе, с респиратором на лице.
Преклонные годы этого самца окружены заботами семьи и общества. Но в его жизни не осталось места ничему, кроме боли и отчаяния. Хочешь, я прекращу его страдания, безболезненно остановлю его сердце? Ни боли, ни осознания конца – ничего не будет.
– Нет.
Говоришь, ты любишь его. Ты обязана признаться – ведь ты разделяешь его чувства, – что он мечтает умереть, но не способен положить этому конец самостоятельно. Ты знаешь, что он не обращается к тебе за помощью, потому что не хочет отягощать твою совесть. Ты говорила своей жене: «Если б он хотел этого, я бы знала».
Я признала, что это правда, и спросила, не может ли он вылечить Джона, вместо того чтобы убивать его.
Это невозможно. Нарушения на квантумном уровне необратимы. Разреши мне прекратить его страдания.
– Нет. Это все равно что сорвать с него респиратор и придушить подушкой…
Что-то в этом роде ты проделывала мысленно.
– Возможно. Но все мои мысленные построения можно смыть порцией буу или внутривенной дозой хлорида кальция. Die Gedanken sind Frey, сказала я, мои мысли цветут пышным цветом. А в поступках я сдержанней.
Тогда следуй за мной.
На этой планете люди не смогли бы жить без укрытий. Я почувствовала убийственную концентрацию метана в воздухе – впрочем, запах сразу же пропал. Гравитация была сокрушительной; у меня трещали кости, расплющились груди… Мы стояли на берегу, на пляже, покрытом галькой, вроде Брайтона, но серая жидкость, мрачно набегавшая на камешки, не была водой. Густой желтый пар змеился около моих лодыжек. В небе с разноцветными облаками, несущимися кружащимися стайками плясали зеленые молнии. Я сказала, смахивает на Юпитер в старой доброй Солнечной системе.
Нет. Эта планета гораздо ближе. Соседка Эпсилона. Когда-нибудь вы, земляне, сможете жить здесь – правда, к этому времени в вас трудно будет узнать человеческие существа. Вы будете примерно такими.
Я начала меняться. Это было ужасно. Моя кожа превратилась в чешую, прозрачные пластинки, вроде слюдяных, плотно прилегали друг к другу. Рук и ног стало четыре пары – и я упала на землю, ладони и ступни расползались на скользкой гальке. Из грудины выросли хватательные щупальца, одна пара – мускулистые, заканчивающиеся крючкообразными клешнями, вторая – с деликатной гроздью пальчиков. Я попыталась заговорить, но услышала только щелканье челюстей.
Иди в море. Борись или умри. Все это реально.
Я попыталась заговорить мысленно, спросить, смогу ли я дышать под водой, как рыба, но связь между нами прервалась. Мне предстояло выяснить это самостоятельно, плюхнувшись в море…
Сначала, пытаясь действовать восемью конечностями, я беспомощно забарахталась на месте, разбрасывая гальку во все стороны. Никогда раньше меня не интересовало, как управляются со своими многочисленными ногами пауки и крабы. Потом, наконец, я сообразила, что весь фокус в боковом движении выбросить в сторону все правые «руки – ноги», поставить, подтянуть к ним левые… Поворачиваться оказалось почти просто – пуская в ход одновременно верхнюю и нижнюю пары.
То есть весь фокус был не в этом, а в том, чтобы больше ни о чем не думать. Это тело отлично знало все, что нужно. В самом деле, прибегнув к земным аналогиям, это было вроде абстрактной модели ВР: расслабься и доверься своему мозгу, пусть настроится, приспособится к окружающей среде.
Я подняла голову: коварное, враждебное, ядовитое небо казалось чарующе спокойным, как на закате после бури. Мне нравилось, как галька разлетается под моей тяжелой поступью, и, развеселившись, я заложила крутой вираж на 360 градусов. Запах океана казался запахом жизни, жизни, которую нужно отнять – я проголодалась.
Я легко скользнула в грязное течение, и дыхательные отверстия в верхушке панциря с тихим шипением автоматически закрылись. Жаберные пластины на животе открылись и заполоскались в душистой воде. Мне захотелось на глубину, туда, где вода чище; я сгруппировала свой вес и ринулась вниз и вперед.
Какая жалость, я ничего не вижу… Когда течение с мягким шуршанием подтолкнуло меня сзади, я поняла, что это мир звуков, где расстояния заменяет громкость, а цвета – скорость: постоянны голубой и мелькающий красный, вот и вся палитра. Сонар заменит мне зрение. Гудение береговой линии отдавало ржавчиной; вдруг в бурлящей темноте передо мной высветилось ярко-синее, волнообразно колышущееся S-образное тело: угорь или змея с огромными, несоразмерными челюстями. Я инстинктивно втянула мягкие щупальца и напрягла мускулистые en garde; восемь руконог сплелись в крепкую клетку, защищающую туловище.
Тварь замерла, немного поколебалась и пустилась наутек, краснея на ходу. Тем не менее урок был усвоен: я голодна, но могу утолить и чужой голод.
Так чем накормить это тело? У меня не возникло желания преследовать удравшего хищника; откуда-то появилось отвращение к вкусу его мяса.
Здесь, в мутной тьме, водились настоящие лакомства, аппетитные грозди вроде земных морских ежей; но, выкапывая их из ила, я могу стать легкой добычей другого хищника. Откуда я это знаю? Воспоминания туманные, по-детски расплывчатые: вкусно, вку-усно, но ох, поглядывай… Безопасней плыть дальше, в холодную глубину, где никто не рискнет скользить, кроме тебя; там можно поохотиться на шустрых малышей, живущих на дне.
Эти существа походили на королевских крабов, которых я видела на Аляске: смехотворно крошечные тела и длинные, мясистые конечности. Они все сидели под обломком скалы; я без всяких усилий выволокла одного, захватив его в клетку из руконог, придерживая щупальцем на всякий случай. Отползая от норы, я клешнями отщипнула две конечности добычи, потом вгрызлась в маленькое туловище.
Нужно есть, не забывая об осторожности; хруст маленького панциря на мгновение ослепил меня, и на некоторое время я стала самой, заманчивой закуской в окрестностях для любого заинтересованного охотника. Инстинкт предупредил меня, когда я настороженно оглядывалась в темноте; чей-то длинный зазубренный язык скользнул в оторванную клешню и тихо высосал мясо.
Крабы были хитры, но лишь в той мере, в какой им положено; они ждали в нескольких метрах в стороне, пока я ела, но когда я расправилась с пойманным экземпляром, оставалось только быстро подскочить боком к их стайке и пришлепнуть ближайшего. Самки гораздо вкусней, у них исключительно нежные яйцеклады.
Внезапно – взрыв боли, и меня отшвырнуло от моей добычи, меня несло все выше и выше, к поверхности моря… Поймана на крючок! Я нащупала клешнями опутавшую меня нить, но не смогла перекусить ее Я могла только оттянуть ее немного, чтобы облегчить боль, чтобы весь мой вес не приходился на челюсть и мягкое основание языка. Но когда я потянула, кто-то, державший веревку, дернул снова.
Я с плеском вылетела из моря и забарахталась на низком, плоском плоту. Чудовище вдвое больше меня, с. шестью ногами – нет, с четырьмя ногами и двумя руками, одна из которых сжимала здоровенную дубину, – с недвусмысленными намерениями двинулось ко мне Второе чудовище держало туго натянувшуюся леску. У них были головы как у насекомых и хитиновая поверхность тела, как у меня, но эти твари носили сапоги, и перчатки, и связки золотых и серебряных цепочек.
Внезапно между нами возник летучий паук, раскинувший щупальца, чтобы надежней вцепиться в плот, неуверенно покачивавшийся на воде под порывами ветра. Чудовище с дубинкой застыло на месте. Розовая шелковинка скользнула по моему телу, коснулась спины, неуверенно ткнулась – но контакта не возникло.
Я почти потеряла сознание от потрясения и боли и вдруг поняла, что от страха не дышу; моя дыхательная система все еще была подключена к жабрам. Дыхательные отверстия в спине открылись, и я почувствовала, как шелковинка скользнула внутрь.
Я смотрела вниз, на свои босые человеческие ноги. Между ними лежала металлическая нить с гроздью окровавленных крючков. Я подняла глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как два чудовища-рыболова, воющие от ужаса, прыгают с плота. Плот покачнулся, накренился, и холодная вода заплескалась под моими ногами…
И наступила абсолютная тьма, абсолютная тишина. Я попыталась заговорить, но в моих легких не было воздуха. Я попыталась бы нащупать пульс, знай я, где мои руки. У меня пропали обоняние и вкус, чувство равновесия; я не ощущала ни мысленной связи с пауком, ни своих костей и мышц, как бывает в ВР-машинах в исходный момент настройки.
Не умерла ли я?
Я спросила его:
– Я мертва?
Ответа не было.
Возможно, наступил тот момент, ради которого меня выбрали среди моих соплеменников. Попытайся найти рациональное зерно. Путешествия в Антарктику и в центр земного шара – просто демонстрация могущества этих существ.
Потом – судилище в племени динозавров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Поедание яиц отвратительно и физически, и морально. Иногда яйца погибают, тогда все упрощается
В данном случае самец не мог заставить себя выполнить свою почетную обязанность. Он голодал одиннадцать дней, а потом выкатил из пруда пятнадцать яиц Когда они высохли, он их съел Его поймали с поличным, он и не отпирался Многие самцы умерщвляют яйца перед тем, как есть их, хотя это – смертельный грех, потому что страдания самца наделяют силой и жизнеспособностью уцелевшие яйца Но многие самцы и самки называют это бессмысленным предрассудком.
Но сожрать пятнадцать убитых яиц за один раз – это неслыханно! Самец заявил, что был невменяем. Голод и болезнь, какой-то вирус, поражающий центральную нервную систему. Врач подтвердил присутствие вируса в организме обвиняемого, но заявил, что, поедай тот яйца установленным образом, никакая болезнь ему бы не грозила. Общеизвестно, что содержащийся в яйцах протеин укрепляет иммунную систему, и самцы-стражи, которые не едят яиц, часто заболевают.
Проблема осложняется тем, что для несчастной самки это последний брачный период. Она надеялась, что этот приплод станет опорой ее старости. Но детеныши слабые, медлительные, хилые, за первый год жизни почти всех сожрали хищники, уцелело только пять.
Я сказала, что самый разумный выход – обязать самца обеспечивать самку в преклонном возрасте или каким-то образом гарантировать ей заботу и поддержку.
Это невозможно. Самец согласился, что должен умереть за преступное пренебрежение своим долгом.
– Почему он не может подождать со смертью, чтобы дать самке спокойно прожить остаток своих дней?
Он должен умереть немедленно, пока его вина свежа в памяти.
Я попросила объяснить мне сущность поддержки, в которой нуждается самка. Я сказала, что в большинстве человеческих государств в таких случаях принято платить деньги, чтобы потерпевшая могла обеспечить себе кров, пищу и уход.
Эта цивилизация переросла потребность в таких грубых абстракциях, как деньги. Потомки оказывают родительнице простую физическую помощь: приносят еду по очереди и охраняют, пока она спит.
Я спросила, почему самец не желает взять на себя эти обязанности.
Потому что один его вид приводит самку в ярость. Только торжественность момента удерживает ее от того, чтобы прикончить его прямо сейчас.
Я спросила, нет ли у обвиняемого других отпрысков; возможно, они смогли бы взять на себя заботы о потерпевшей?
Это могло бы быть приемлемым решением, будь у него потомки. Но это был его первый брачный опыт.
Я предложила компромисс: пусть один отпрыск из ближайших пятнадцати – двадцати кладок будет отдан потерпевшей взамен собственных.
Они не станут о ней заботиться. Родители и дети связаны общим запахом. Они будут знать, что это не их мать.
Трибунал благодарит тебя за содействие. Решение принято.
Один из ящеров быстрым, ловким движением потянул вниз одеяние другого, тем самым как бы спеленав его. Тот оглянулся, закрыл глаза и застонал. Третий ящер наклонился и почти деликатно ударил по обнаженной шее, одним ударом смахнув половину плоти… Стон перешел в бульканье, и жертва рухнула, коричневая кровь хлестала из раны. Остальные смотрели в сторону, пока жертва не затихла, а потом дружно ринулись к бесчувственному телу, и началась шумная трапеза.
Я сказала, что по моральным нормам нашего общества это исключительно жестокое наказание за безответственность.
Убит не самец. Самка просила, чтобы ее кончина была почетной и быстрой. Самца осудили жить до преклонных лет изгоем – вне общества, вне семьи. Твое сожаление объяснимо.
Твой гнев немотивирован.
Я сказала, что никогда не смогу быть настолько космически-объективной, чтобы одобрить такую жестокость. По-видимому, я провалилась на первом же экзамене и не вижу смысла продолжать.
Это не экзамен. Ничего подобного от тебя не требуется. Шагни вперед.
Мы были на борту «Нового дома», в комнате Джона. Он спокойно спал в своей обычной, несколько неестественной позе, с респиратором на лице.
Преклонные годы этого самца окружены заботами семьи и общества. Но в его жизни не осталось места ничему, кроме боли и отчаяния. Хочешь, я прекращу его страдания, безболезненно остановлю его сердце? Ни боли, ни осознания конца – ничего не будет.
– Нет.
Говоришь, ты любишь его. Ты обязана признаться – ведь ты разделяешь его чувства, – что он мечтает умереть, но не способен положить этому конец самостоятельно. Ты знаешь, что он не обращается к тебе за помощью, потому что не хочет отягощать твою совесть. Ты говорила своей жене: «Если б он хотел этого, я бы знала».
Я признала, что это правда, и спросила, не может ли он вылечить Джона, вместо того чтобы убивать его.
Это невозможно. Нарушения на квантумном уровне необратимы. Разреши мне прекратить его страдания.
– Нет. Это все равно что сорвать с него респиратор и придушить подушкой…
Что-то в этом роде ты проделывала мысленно.
– Возможно. Но все мои мысленные построения можно смыть порцией буу или внутривенной дозой хлорида кальция. Die Gedanken sind Frey, сказала я, мои мысли цветут пышным цветом. А в поступках я сдержанней.
Тогда следуй за мной.
На этой планете люди не смогли бы жить без укрытий. Я почувствовала убийственную концентрацию метана в воздухе – впрочем, запах сразу же пропал. Гравитация была сокрушительной; у меня трещали кости, расплющились груди… Мы стояли на берегу, на пляже, покрытом галькой, вроде Брайтона, но серая жидкость, мрачно набегавшая на камешки, не была водой. Густой желтый пар змеился около моих лодыжек. В небе с разноцветными облаками, несущимися кружащимися стайками плясали зеленые молнии. Я сказала, смахивает на Юпитер в старой доброй Солнечной системе.
Нет. Эта планета гораздо ближе. Соседка Эпсилона. Когда-нибудь вы, земляне, сможете жить здесь – правда, к этому времени в вас трудно будет узнать человеческие существа. Вы будете примерно такими.
Я начала меняться. Это было ужасно. Моя кожа превратилась в чешую, прозрачные пластинки, вроде слюдяных, плотно прилегали друг к другу. Рук и ног стало четыре пары – и я упала на землю, ладони и ступни расползались на скользкой гальке. Из грудины выросли хватательные щупальца, одна пара – мускулистые, заканчивающиеся крючкообразными клешнями, вторая – с деликатной гроздью пальчиков. Я попыталась заговорить, но услышала только щелканье челюстей.
Иди в море. Борись или умри. Все это реально.
Я попыталась заговорить мысленно, спросить, смогу ли я дышать под водой, как рыба, но связь между нами прервалась. Мне предстояло выяснить это самостоятельно, плюхнувшись в море…
Сначала, пытаясь действовать восемью конечностями, я беспомощно забарахталась на месте, разбрасывая гальку во все стороны. Никогда раньше меня не интересовало, как управляются со своими многочисленными ногами пауки и крабы. Потом, наконец, я сообразила, что весь фокус в боковом движении выбросить в сторону все правые «руки – ноги», поставить, подтянуть к ним левые… Поворачиваться оказалось почти просто – пуская в ход одновременно верхнюю и нижнюю пары.
То есть весь фокус был не в этом, а в том, чтобы больше ни о чем не думать. Это тело отлично знало все, что нужно. В самом деле, прибегнув к земным аналогиям, это было вроде абстрактной модели ВР: расслабься и доверься своему мозгу, пусть настроится, приспособится к окружающей среде.
Я подняла голову: коварное, враждебное, ядовитое небо казалось чарующе спокойным, как на закате после бури. Мне нравилось, как галька разлетается под моей тяжелой поступью, и, развеселившись, я заложила крутой вираж на 360 градусов. Запах океана казался запахом жизни, жизни, которую нужно отнять – я проголодалась.
Я легко скользнула в грязное течение, и дыхательные отверстия в верхушке панциря с тихим шипением автоматически закрылись. Жаберные пластины на животе открылись и заполоскались в душистой воде. Мне захотелось на глубину, туда, где вода чище; я сгруппировала свой вес и ринулась вниз и вперед.
Какая жалость, я ничего не вижу… Когда течение с мягким шуршанием подтолкнуло меня сзади, я поняла, что это мир звуков, где расстояния заменяет громкость, а цвета – скорость: постоянны голубой и мелькающий красный, вот и вся палитра. Сонар заменит мне зрение. Гудение береговой линии отдавало ржавчиной; вдруг в бурлящей темноте передо мной высветилось ярко-синее, волнообразно колышущееся S-образное тело: угорь или змея с огромными, несоразмерными челюстями. Я инстинктивно втянула мягкие щупальца и напрягла мускулистые en garde; восемь руконог сплелись в крепкую клетку, защищающую туловище.
Тварь замерла, немного поколебалась и пустилась наутек, краснея на ходу. Тем не менее урок был усвоен: я голодна, но могу утолить и чужой голод.
Так чем накормить это тело? У меня не возникло желания преследовать удравшего хищника; откуда-то появилось отвращение к вкусу его мяса.
Здесь, в мутной тьме, водились настоящие лакомства, аппетитные грозди вроде земных морских ежей; но, выкапывая их из ила, я могу стать легкой добычей другого хищника. Откуда я это знаю? Воспоминания туманные, по-детски расплывчатые: вкусно, вку-усно, но ох, поглядывай… Безопасней плыть дальше, в холодную глубину, где никто не рискнет скользить, кроме тебя; там можно поохотиться на шустрых малышей, живущих на дне.
Эти существа походили на королевских крабов, которых я видела на Аляске: смехотворно крошечные тела и длинные, мясистые конечности. Они все сидели под обломком скалы; я без всяких усилий выволокла одного, захватив его в клетку из руконог, придерживая щупальцем на всякий случай. Отползая от норы, я клешнями отщипнула две конечности добычи, потом вгрызлась в маленькое туловище.
Нужно есть, не забывая об осторожности; хруст маленького панциря на мгновение ослепил меня, и на некоторое время я стала самой, заманчивой закуской в окрестностях для любого заинтересованного охотника. Инстинкт предупредил меня, когда я настороженно оглядывалась в темноте; чей-то длинный зазубренный язык скользнул в оторванную клешню и тихо высосал мясо.
Крабы были хитры, но лишь в той мере, в какой им положено; они ждали в нескольких метрах в стороне, пока я ела, но когда я расправилась с пойманным экземпляром, оставалось только быстро подскочить боком к их стайке и пришлепнуть ближайшего. Самки гораздо вкусней, у них исключительно нежные яйцеклады.
Внезапно – взрыв боли, и меня отшвырнуло от моей добычи, меня несло все выше и выше, к поверхности моря… Поймана на крючок! Я нащупала клешнями опутавшую меня нить, но не смогла перекусить ее Я могла только оттянуть ее немного, чтобы облегчить боль, чтобы весь мой вес не приходился на челюсть и мягкое основание языка. Но когда я потянула, кто-то, державший веревку, дернул снова.
Я с плеском вылетела из моря и забарахталась на низком, плоском плоту. Чудовище вдвое больше меня, с. шестью ногами – нет, с четырьмя ногами и двумя руками, одна из которых сжимала здоровенную дубину, – с недвусмысленными намерениями двинулось ко мне Второе чудовище держало туго натянувшуюся леску. У них были головы как у насекомых и хитиновая поверхность тела, как у меня, но эти твари носили сапоги, и перчатки, и связки золотых и серебряных цепочек.
Внезапно между нами возник летучий паук, раскинувший щупальца, чтобы надежней вцепиться в плот, неуверенно покачивавшийся на воде под порывами ветра. Чудовище с дубинкой застыло на месте. Розовая шелковинка скользнула по моему телу, коснулась спины, неуверенно ткнулась – но контакта не возникло.
Я почти потеряла сознание от потрясения и боли и вдруг поняла, что от страха не дышу; моя дыхательная система все еще была подключена к жабрам. Дыхательные отверстия в спине открылись, и я почувствовала, как шелковинка скользнула внутрь.
Я смотрела вниз, на свои босые человеческие ноги. Между ними лежала металлическая нить с гроздью окровавленных крючков. Я подняла глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как два чудовища-рыболова, воющие от ужаса, прыгают с плота. Плот покачнулся, накренился, и холодная вода заплескалась под моими ногами…
И наступила абсолютная тьма, абсолютная тишина. Я попыталась заговорить, но в моих легких не было воздуха. Я попыталась бы нащупать пульс, знай я, где мои руки. У меня пропали обоняние и вкус, чувство равновесия; я не ощущала ни мысленной связи с пауком, ни своих костей и мышц, как бывает в ВР-машинах в исходный момент настройки.
Не умерла ли я?
Я спросила его:
– Я мертва?
Ответа не было.
Возможно, наступил тот момент, ради которого меня выбрали среди моих соплеменников. Попытайся найти рациональное зерно. Путешествия в Антарктику и в центр земного шара – просто демонстрация могущества этих существ.
Потом – судилище в племени динозавров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42