Потом я расстелил одеяло и после некоторого размышления покинул хижину. Не последнюю роль в моем решении сыграл косой Ларин взгляд поверх сверкающего лезвия, такого острого, что оно могло бы рассечь блоху. До лесочка было примерно пять сотен шагов, и я трижды проделал путь туда и обратно, натаскав себе еловых веток для подстилки. Солнце стало клониться к закату, и желудок напомнил мне, что Ярины лепешки в Кор-Талайт были уже давно.
Даже если бы Лара дала мне понять, что не имеет ничего против моего общества, разделить трапезу с членом Клана было бы выше моих сил. Так что я просто вывалил припасы на стол, отрезал себе сыру и забился в угол. Мне ужасно хотелось вскипятить над очагом воду и заварить ромашки – я захватил с собой разных сушеных трав, – но пока я собирался с духом, Лара уже повесила над очагом помятый котелок, плеснула туда воды и бросила лук и сушеное мясо. Разнесся божественный аромат. Холодный сыр лежал в желудке тяжко и безрадостно… Но тут лук, к счастью, пригорел. Лара сорвала котелок с крюка и принялась мешать стряпню деревянной ложкой так яростно, словно хотела разогнать назойливых насекомых. В очаге взметнулись искры. Быстро стемнело, толстые каменные стены остыли, и я завернулся в одеяло и в плащ и улегся, не дожидаясь, пока Лара доест свое жарево. Засыпая, я ломал себе голову над тем, что же имел в виду Нарим, не забывая при этом, что ночью мне вполне могут воткнуть между ребер клинок.
Привычный кошмар вырвал меня из объятий сна, когда серый свет только начал пробиваться в дверные щели. Утро было страшно холодное, и я, пытаясь непослушными пальцами натянуть задубевшие башмаки, никак не мог поверить, что до весны осталось всего-то чуть больше месяца. Наверно, драконы – и те меньше страдают от холода, чем я. Право слово, я бы с удовольствием впал в спячку до середины лета.
Лара бесформенной серой грудой свернулась в самом дальнем от меня углу. Я ее обнаружил только по белым пушистым облачкам пара, ритмично поднимавшимся от ее изголовья. Пожалуй, больше ничего белого и пушистого в ней и не было. Я натянул толстую шерстяную фуфайку и самые теплые перчатки и накинул плащ, а потом тихонько отворил дверь и выскользнул наружу. В предрассветной тиши едва начали вырисовываться очертания Караг-Хиум, а нетронутый снег на поле оттенял темную линию леса на юге и западе и скалы на севере и востоке.
Надо было двигаться, поэтому я побродил вокруг хижины. С западной стороны я нашел то, что искал: небольшую ровную поленницу, топор, вонзенный в чурбак, и деревянные салазки. Для топора нужна была пара крепких рук, а я едва управлялся с ножом, которым брился: ничего тяжелее мне было не удержать.
Набросив веревку на плечо, я потащил салазки к лесу. Я твердо решил не возвращаться с пустыми руками и в конце концов нашел поваленное дерево – достаточно большое, чтобы с него стоило оборвать ветки, и достаточно сухое, чтобы я смог это сделать. Башмаками и руками я обломал сучья, нагрузил салазки и пустился в обратный путь.
Поляна была залита ярко-розовым светом, а из трубы поднимался сизый дымок. Проснулась, значит. Только мысль об огне и горячем питье заставила меня войти в домишко, а не найти себе еще какое-нибудь занятие. Любое. Но, с другой стороны, она же не зарезала меня ночью… Сгрузив хворост у тщательно расколотых дров, я понес охапку в дом.
Она пилила черствый хлеб своим драгоценным кинжалом. Хлеб немилосердно крошился. Ссыпая сучья в дровяной сундук, я понял по ее взгляду, что за ночь отношение к сенаю-постояльцу ничуть не изменилось. На стене по-прежнему висел драконий хлыст, так что мы были квиты – я тоже вовсе не смягчился. И как я только дал себя уговорить?!
– Я тут травок принес – ромашки, шалфея, мелиссы, – можно заваривать, – сказал я. Ничего более умного под ее полным ненависти взглядом в голову не приходило. – Нужны?
– Все, что мне надо, у меня уже есть, – был ответ.
Я кивнул и, вытащив из сумки оловянную кружку, шагнул за порог, чтобы наполнить ее снегом, и поставил согреваться у огонька. Теперь придется доставать из мешочка травы. Я долго возился с толстыми перчатками, а ее презрительный взгляд жег мне спину. Наконец мне удалось ухватить щепоть крупных листьев и бросить их в кружку, в которой, когда снег растаял, воды осталось всего на четверть, какая-нибудь пара глотков. Вздохнув из-за того, что придется ждать, я принес еще горсточку снега.
– Стряпать тебе я не стану, – вызывающе заявила Лара, задрав острый подбородок. – Придется самому управляться, ничего, что ручки замараешь.
– Я вовсе не ожидал такой любезности с вашей стороны, – пожал я плечами. – Я хочу по мере сил помогать вам и постараюсь не мешать.
Она фыркнула и бросила в огонь один из моих сучьев.
– Эти же горят, как солома, – никакого проку! Ты что, не знаешь, на что человеку топор?!
– Имею смутное представление.
Да, разговор не клеился. Хорошо хоть она не возражает против того, чтобы я грелся у очага. Некоторое время, стоило ей отвернуться, я подбрасывал в огонь сучья, пока он не разгорелся настолько, чтобы закипел мой драгоценный отвар. Напиток удался на славу, и я с наслаждением ощутил, как внутри разливается долгожданное тепло. Теперь мое твердое намерение бросить все и попытать счастья в Камартане несколько ослабело.
Лара макала хлеб в подогретый мед. Я жевал холодную лепешку и поставил кипятиться еще воды. Хозяйка принялась расстилать на полу куски темной кожи, а я почистил нож и вышел с кружкой кипятку наружу. Пора было приступать к ежедневному ритуалу бритья, а мне не хотелось этого делать на глазах у женщины. Потратив всего полчаса и ни разу не порезавшись, я снова оказался в перчатках и без щетины и вернулся к очагу, размышляя, разозлится ли Лара еще сильнее, если я за день сожгу все ее дрова. Лучше думать о чем-нибудь другом.
– Нарим просил вас чему-то меня научить… – осторожно начал я.
– Чушь собачья. – Лара, стоя на коленях у расстеленных на полу кож, наградила меня презрительным взглядом. – В общем, я должна рассказать тебе про драконов все, что знаю. Нарим хочет, чтобы ты выучил слова – ритуальные слова, которые нельзя произносить никому, кроме Двенадцати, ну и другие слова, которые написаны в книге. Еще он хочет, чтобы мы сделали тебе доспехи. Как у Всадников. – Эта мысль была ей настолько ненавистна, что Лара даже кулаки сжала.
– Доспехи? Как у Всадников?!
– Он считает, что, когда ты придешь в пещеру и кай решит тебя сжечь, доспехи тебя защитят. Я ему сто раз говорила – нечего на это время тратить. Зачем тебе доспехи, если эта тварь так тебя любит?
– Да, вы правы, в этом нет ни малейшего смысла.
Кажется, то, что я с ней так легко во всем соглашался, ее немало удивляло. Меня тоже.
– Ладно, ерунда, – отмахнулась она. – Я дала слово, так что теперь пусть все идет так, как идет, пока ты не решишь, что наша затея чуток поопаснее будет, чем на арфе бренчать, и что твоя нежная сенайская шкура тебе дороже, чем Наримовы планы. – Она выволокла на середину хижины сумку и вытащила потертые жесткие наголенники. В воздухе распространилось то же густое зловоние, какое я почувствовал тогда в пещере, – нечто среднее между запахом перегоревшего лампового масла и подгнившего сена. – На, приложи к ногам, посмотрим, сколько надо надставить.
Весь день Лара ругалась, мерила и кроила. Я нашел у поленницы помятое ведро и стал мирно чистить очаг. Мне пришлось перемерить все ее доспехи, чтобы стало понятно, где и что надо подогнать. Но когда она швырнула мне перчатки, я отдал ей свои запасные и попросил сделать выкройку по ним.
– Ну ты и неженка! Даже в доме перчаток не снимаешь! Боишься запачкаться о Всадника, да?
– Стесняюсь, – буркнул я, выгреб из очага полный совок золы и поклялся про себя, что, когда в следующий раз увижу Нарима, схвачу его и буду трясти, пока не вытрясу все тайны. На что и зачем он меня обрек? Пять недель – долгий срок.
Когда стемнело, в очаге пылал веселый огонь, а у Лары накопилась целая груда раскроенной кожи. Весь пол был усеян обрезками. Я бросил в котелок с кипятком горсть сушеных бобов, они прекрасно разварились, и получился вполне приемлемый суп. Исключительно из уважения к моей доброй и ласковой маме, которая учила меня быть учтивым с дамами, я предложил суп Ларе. Она скривилась и принялась жевать полоску сушеного мяса. Я счел это отказом.
– Небось доспехов-то настоящих никогда не носил, тебя же от военной службы отмазали, – фыркнула Лара.
– Нет, не носил.
– Небось и меча-то в руках никогда не держал.
– Меня учили фехтованию.
– Ах да, конечно. Сенаи же воины, как это я забыла. Вот и играют в войну. Даже ты небось тоже играл.
– Да.
– Может, сразимся? Мне размяться даже не с кем. Элимы – не то, они мелкие.
– Нет.
Она кивнула, будто ничего другого и не ждала, и передвинула сапоги поближе к огню.
– А знаешь, я ведь слышала, как ты поешь. Народ удавиться был готов, лишь бы к тебе поближе оказаться. Хотели тебя потрогать. Совали тебе колечки, локоны да письма, чтобы ты их передал семьям и невестам. Заставляли тебя петь до зари. Никогда этого не понимала.
Я доел суп и уставился в огонь.
– Чему же вы будете учить меня?
– Нарим говорит, ты знаешь истинный язык. – Она перешла на наречие Клана.
– Да, когда-то я говорил на нем свободно, но теперь подзабыл. Но кое-что помню. – Теперь мне не надо было нарочито спотыкаться, как в Кор-Неуилл, притворяясь, будто я слаб в древнем языке. У каждого в жизни есть свои маленькие радости.
– Гхм… – Кажется, то, что я говорил по-всаднически хорошо и правильно, ее обескуражило. – Ладно. Урок первый. К дракону надо обращаться так: тенг жа нав вивир.
– Дитя ветра и огня.
– Ты что, уже знаешь?
– Я слышал, как вы произнесли эти слова, когда будили Келдара.
– Да. Именно так. – Лара рассеянно отбросила с лица выбившиеся темные пряди, обнаруживая ужасные шрамы. – Так ты понял все, что я тогда говорила?
Я повторил ее команды – сперва на древнем языке, затем по-элирийски. Запоминать слова мне было легко, как дышать.
– Неужели все запомнил? Надо же. А с виду был как тухлый гриб. Хныкал, как размазня.
Мне подумалось, что уродуют Лару вовсе не ожоги и не полузакрытый глаз, а вечная глумливая усмешка, постоянно кривящиеся губы и язычок, всегда готовый уколоть побольнее. А может быть, в душе у нее шрамы куда страшнее, чем на лице? Кому, как не мне, знать, что душевные раны меняют лицо до неузнаваемости. Мне хотелось накричать на нее, чтобы стереть с ее лица эту усмешку, но в глубине души я, как дурак, терзался виной за то, что мое присутствие заставляет в общем-то миловидное лицо Лары искажаться от ненависти и тем самым так ее унижает. Зачем же злиться на ее колкости? Она все равно меня никогда не поймет.
– Хныкал я потом, – отозвался я как можно спокойнее.
Лара открыла жестяной сундучок, стоявший на полу возле ее одеяла, и вытащила книгу Нарима в кожаном переплете. Уже давно стемнело, но к огню она придвигаться не стала – наверное, хотела быть от меня как можно дальше. Пламя бросало яростный алый отсвет на шрамы и сверкало в темно-каштановой косе, небрежно переброшенной через плечо.
– Что это за книга? – осторожно спросил я, глядя, как Лара бережно переворачивает страницы и водит пальцем по строчкам. Так обычно делают те, кто поздно научился читать. Двенадцать Семейств неохотно учат детей грамоте, особенно девочек.
– Нарим записывал сюда все про драконов. Рисунки, заметки, списки… тут целые страницы драконьих слов. Вот придурь, а? – Она остро взглянула на меня. – Не смей трогать книгу! Никогда!
– Что вы, у меня и в мыслях не было.
Лара снова принялась ворошить страницы.
– Ага, вот. – Она ткнула пальцем в убористо исписанный разворот. – Нарим велел начать отсюда. Ну что, сенай, посмотрим, какая у тебя память. Пятьдесят слов, которые означают "ветер"…
С детства мне не приходилось зазубривать столько всего сразу. Лара отнеслась к поручению Нарима со всей серьезностью и к тому же, по всей видимости, твердо считала меня тупицей. Я же, со своей стороны, никак не мог ей этого позволить. Она стремительно перечисляла слова и их предполагаемые значения. Пятьдесят видов ветра: "вивирри" – легкий осенний ветерок, когда хорошо взмывать под облака, "вивьяр" – порывистый весенний ветер с дождем, а потом всевозможные бури, ураганы, смерчи, нисходящие потоки, опасные для неопытного молодняка, горячий летний воздух, поднимающийся в небо… Еще пятьдесят слов, обозначающих состояние воздуха, и сотня его вкусов и запахов… Отбарабанив очередной список, Лара немилосердно гоняла меня по нему в случайном порядке, а потом смешивала слова из разных перечней.
Некоторые слова были мне уже знакомы – не сами слова, а то, что они значили, ведь это их говорил мне Роэлан, когда я был молод и жив, когда я вплетал их в свою музыку и наивно полагал, что постиг сущность вселенной. Это изрядно облегчило мне труды в тот вечер, хотя после трехчасового урока и трех сотен слов голова у меня готова была лопнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52