Если Всадники и вправду думали, что мне под силу заставить драконов выйти из повиновения, сбросить иго камней-кровавиков… Ваниров огонь, ничего удивительного, что они хотели убить меня! Только с чего они так решили? Из-за нескольких туманных совпадений? Я же ничего не знал о драконах кроме того, что звуками их рева бог возжег во мне музыку.
– Чушь! – невольно воскликнул я, в сотый раз забредая в этот тупик, и случайно дернул обмотанные вокруг ладоней поводья. Желудь встал как вкопанный.
– Ох, прости… Прости! – Что там говорил мне элим? На одно кошмарное мгновение мне показалось, что я забыл. Было темным-темно, я продрог до костей, давно не спал, перепугался, окоченел… – Но, Желудь! Ну вот, я отпустил поводья. Ты же знаешь дорогу. Иди домой… домой… ну да, конечно! Танай!
Упрямая животинка фыркнула и затрусила дальше. Я склонился к его шее и зарылся лицом в пушистую гриву.
– Спасибо, Желудь… Келдар, хвала тебе, хвала…
Той долгой ночью, что я провел в пути, я больше не думал – лишь задремывал и просыпался, и не упал с Желудя только чудом, потому что воли у меня не осталось. Я видел обрывки снов о драконах, о неприступных снежных вершинах, видел Каллию – она смеялась, и кровь хлестала на платье зеленого шелка, видел Горикса – он улыбался и зажимал мне пальцы холодными стальными клещами…
– Пожалуйста, не надо, не надо больше… – застонал я, когда он снова принялся ломать кости – одну за другой. Я пытался остановить его. Мне казалось, что я падаю, но оковы держали меня крепко, кругом плясали огни, а он все ломал мне пальцы – один за другим.
– Пощадите… – плакал я. – Я буду молчать до скончания века…
– Простите, друг мой, – донесся до меня знакомый голос. – Надо ведь распутать поводья. Вы ехали долго, путь был трудным, но теперь все хорошо. Сейчас согреетесь.
Мне в горло лили подогретое вино, пока я не поперхнулся, а на плечи набросили что-то тяжелое и благословенно теплое.
Послышался другой голос:
– Положите его на носилки. Да осторожно же!
– На живот, не на спину… Давайте его к огню, скорее. Вот некстати эта буря… А ведь кое-кто уверен, что Семеро могли бы устроить все иначе… – Раздался взрыв смеха.
Не стоило винить богов. Бурю наслал Келдар. Я ехал вслепую, но и преследователи мои тоже ничего не видели. Меня осторожно положили на живот. Руки, которые не были сломаны, просто окоченели, обернули теплой тканью. Меня слегка покачивало – носилки подняли и понесли.
– Все обойдется, – пробормотал я, и слова потонули в теплом меху. – Все обойдется, только бы проспать года два…
Вокруг меня снова раздался взрыв сердечного смеха. Жаль, что я никого не видел, но когда меня поднесли к пылающему костру, я успел разглядеть дюжину светлых глаз и несколько белокурых голов, а потом заснул, да так глубоко, как и мечтать не смел.
Запах свежевыпеченного хлеба и горячего бекона вытащил меня из блаженной тьмы в серую предрассветную мглу.
– Извините, что не дали вам проспать год напролет, но, сдается мне, вы меня простите, когда увидите, что я вам принес взамен, – ну-ка, взгляните! – Рядом со мной, поджав ноги, сидел элим, и я готов был ручаться, что это Нарим. Он протягивал мне тарелку, на которой горой лежали изрядные куски еще шипящего бекона вперемешку с толстыми ломтями хлеба, щедро намазанными маслом. Костер за его спиной осыпал искрами еще по меньшей мере пятерых элимов – они запихивали одеяла, котелки и горшки в огромные седельные сумки. Я лежал на снегу, завернутый в толстые покрывала, у самого костра. Лицу было жарко.
– Пожалуй, это единственный способ заставить меня пошевелиться, – заметил я, умудрившись усесться так, чтобы теплые одеяла не сползли. – А ведь похоже, что мне вот-вот придется двигаться. – Один из элимов стал забрасывать костер снегом. Огонь возмущенно зашипел, и повалил густой пар.
– Надо идти. Буря кончилась, а за вами наверняка гонятся. Вы приехали на Желуде…
Я прочел тревогу на его лице и поспешил успокоить его, передав слова Давина. Говорить пришлось ртом, набитым божественно вкусным хлебом с маслом.
– Ну, вот и хорошо, – улыбнулся Нарим. – Давин из нас самый лучший и самый храбрый. Вы ведь успели познакомиться, правда?
– Какой я был дурак… едва не погубил еще одного хорошего человека, да и Давина тоже – если бы кто-нибудь заподозрил, что он сделал… Нарим, вам с друзьями надо бы держаться от меня подальше. Вы опять спасли мне жизнь, я вам несказанно благодарен, правда, но лучшей благодарностью с моей стороны будет, если мы поскорее расстанемся.
Нарим с улыбкой покачал головой:
– С тех пор, как мы подобрали вас в Лепане, Эйдан Мак-Аллистер, вашей жизни по большому счету ничего не угрожало, – вы же двоюродный брат короля. А еще вы – последняя надежда элимов. Если вы чувствуете себя в долгу передо мной или моим племенем, у вас будет блестящая возможность отдать его. Только останьтесь у нас. Мы готовы пойти на что угодно, лишь бы вас уберечь.
– Ничего на понимаю. Как так вышло, что вы и Давин…
– И еще Тарвил – вот он, навьючивает лошадей. У вас полно друзей. Сейчас у меня нет времени все вам объяснять. Надо идти, пока Всадники не решили взглянуть в нашу сторону. Знайте, что пока жив хоть кто-то из нас троих, вы в Мазадин не вернетесь.
– Но ведь…
– Поживее, а то в сумку засунем. – Нарим бросил мне плащ и башмаки, присовокупив теплую рубашку и толстые шерстяные перчатки. Это были мои собственные перчатки и рубашка. Последний раз я их видел в своей комнате в Камартане. Мне подумалось, что тихий элим, снимавший комнату напротив, тоже, наверно, окажется среди моих спасителей.
Вообще-то ехать в седельной сумке я бы не отказался – воздух снаружи моего кокона был холодный, и дышать было трудновато, – похоже, Желудь завез меня изрядно в горы. Пока я переодевался, а элимы поспешно рассовывали одеяла по сумкам, над горизонтом всплыло солнце, изгоняя затаившиеся в низинах тени и заливая мир ослепительной белизной и синевой зимнего утра.
Лагерь наш стоял на обширной возвышенности, а к востоку простирались неузнаваемые под снежным покрывалом холмы. Мир на заре казался новорожденным – нигде не было видно ни следа человеческого присутствия. А за спиной у меня вонзился в темные западные небеса розовый гранитный пик – Амрин, высочайшая вершина Караг-Хиум, неприступных Лунных Гор.
Едва я увидел Амрин, радость мою как рукой сняло. Куда же нам отсюда податься, как не назад, туда, откуда пришли? Люди столетиями пытались покорить сердце Караг-Хиум, но нашли лишь перевалы на юге Катании и далеко на севере, в краю вечных снегов. Всякая попытка перебраться через горы кончалась у неприступного утеса, глубокой расщелины или непроходимого склона, на котором лавина оставила шаткие валуны. Всякого, кто похвалялся, что перешел горы, называли болтуном, и считалось, что самими богами предназначено восхищаться такими величественными творениями, как Караг-Хиум, с почтительного расстояния. Даже Всадники не ходили в горы, объявив, что боги прокляли это место.
Четверть часа спустя верный Желудь вез меня прямо к отвесному склону горы. Никакой тропинки не было видно, а ветер дул в лицо. Нарим и Тарвил ехали бок о бок впереди, а еще двое – сзади; два элима остались ждать Давина.
Целый день мы ехали по самым странным тропам – они поначалу поднимались прямо в гору, а потом обрывались, и надо было спускаться по узенькому уступу. Мы попадали в долины, из которых идти было с очевидностью некуда, но оказывалось, что стоит протиснуться между огромными валунами и проехать по темной расщелине – и окажешься на просторной равнине. Мы поднимались по крутым, непроходимым с виду осыпям, и ни один камешек почему-то не скатывался из-под копыт. Иногда солнце било в глаза нестерпимо, приходилось щуриться, и я вообще не видел, куда мы направляемся. Желудь уверенно трусил за собратьями, и я подумал, что дорогу, должно быть, знают только лошади.
Около полудня Нарим объявил привал. Мы пробили лед на веселом ручейке, напоили лошадей и наполнили мехи. Тарвил раздал хрустящее сладкое печенье и сушеное мясо. Прочие элимы толковали о дороге и о видах на погоду.
– А как же Альфригг? – спросил я Тарвила.
– У купца теперь работает мой родич, – солидно покивал элим. Голос у него был низкий и звучный. – По забавному стечению обстоятельств зовут его тоже Тарвил, но опыта и смекалки у него куда меньше, чем у меня. Полагаю, он уже наделал ужасных ошибок в расчетах, и со дня на день его с позором выставят. – Четверка элимов от души расхохоталась.
Элимов вечно путают друг с другом, так что я легко поверил его словам и почти всерьез обратился к другому элиму, подозрительно похожему на моего камартанского соседа:
– А вы – у вас, по всей видимости, тоже есть родич, и он как раз переехал в вашу комнату… Наверно, воришка он не хуже вас – ведь это вы принесли сюда все мои пожитки, – ну как, я угадал?
У этого элима была пергаментная кожа и воспаленные косоватые глаза, словно их обладатель слишком долго смотрел на яркое солнце, но он весело сощурился в ответ:
– Конечно, только родич решил остановиться там всего на несколько дней – комната, знаете ли, такая неудобная…
– Объясните! Объясните наконец, зачем вы всё это делаете?!
Все мои попытки задавать серьезные вопросы были вежливо, но твердо отклонены. Мы снова оказались в седле, а я так и не уловил ни единого намека на то, куда мы, собственно, едем и откуда они узнали об этом пути через Караг-Хиум. Мы направлялись на запад, все выше и выше, в самое сердце гор. Со всех сторон нас окружали заснеженные вершины, на пути у нас лежали глубокие сугробы, и кони едва плелись. Наверно, мы и вправду добрались до таких мест, где Всадникам меня не разыскать.
На восточные предгорья Амрина спустился вечер, и нас окружили сумерки, хотя позади еще сиял золотой день. Мы взбирались на перевал между Амрином и меньшим северным его соседом. Любой путник назвал бы этот склон непреодолимым, не заметив тоненькую извилистую ниточку камней вдоль тропы.
– Почти приехали, – обернулся Нарим. – Эйдан, осторожнее на спуске: лошадей так и тянет побежать вниз. – Он загадочно улыбнулся.
Добравшись до вершины и опустив взгляд, я понял, почему он улыбался. Передо мной была не очередная ледяная пустошь, которую предстояло преодолеть, и не полоска тундры, поросшая заиндевелым можжевельником и усыпанная галькой, и не провал, засыпанный снегом. Внизу раскинулась обширная зеленая долина, повсюду мерцали озерца и ручьи; вечнозеленые рощи были едва присыпаны снегом, и там и сям паслись стада оленей и лосей и табунчики низеньких крепких лошадок, – несомненно, родичей Желудя. Стайка птиц вспорхнула с ветвей, испугавшись кабана. Это было самое настоящее чудо. В отдалении в небо бил гейзер, и у моих ног в теплом воздухе парил орел.
Я не успел ничего спросить, а мои спутники помчались, словно позабыв обо мне, по широкой дороге, петлявшей по склону. Желудь нетерпеливо дергал поводья, и я отпустил их, обнял его за шею и воскликнул:
– Танай!
Конь стрелой полетел за собратьями, словно родная земля под ногами и теплый воздух как рукой сняли накопившуюся за день усталость. Вниз, вниз, очертя голову! Я отчаянно цеплялся за гриву и хохотал в безумном восторге. Мы неслись сквозь залитый вечерним солнцем лес, мимо перепуганных оленей и черного медведя, обнюхивающего перевернутый валун, по лугам, перепрыгивая ручейки и огибая глубокие синие пруды, от которых поднимался пар. Мы пересекли всю равнину и оказались в укромном уголке, отгороженном отвесными скалами. Из пещеры по замшелым камням журчал ручеек.
Спутники мои уже спешились и стояли у самого входа в пещеру. Их окружили десятка два элимов. Я придержал Желудя, чтобы подъехать чинно, а не влететь, как Тарвил, в толпу хохочущих элимов и не свалиться им на руки. Мне совершенно не хотелось привлекать к себе внимание, но при моем появлении настала тишина. Все светлые глаза уставились на меня, все белокурые головы почтительно склонились. Когда-то мне было не привыкать к подобному обращению; я считал, что так чествуют моего бога, а я должен соответствовать оказанному мне почету. Но теперь все изменилось. Я побагровел, соскользнул со спины Желудя и погладил славную лошадку по гриве, шепча благодарственные слова. Навстречу мне вышел, тяжко опираясь на руку молоденького слуги, высокий элим в длинных серых одеждах. Белые его косы спадали до пояса, блеклую кожу бороздили бесчисленные морщинки, а в прозрачных его глазах сквозила такая мудрость, такое знание горя и радости, доброго и дурного, что он показался мне едва ли не старейшим созданием на свете.
Я протянул к нему руки, но старый элим их не коснулся. Он сложил у груди иссохшие ладони и низко поклонился.
– Добро пожаловать, о Тот, кто говорит с драконами, – произнес он. – Во имя Единого и во имя Семерых я приветствую тебя, и во имя всех элимов на свете я глубоко благодарен тебе за то, что ты здесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
– Чушь! – невольно воскликнул я, в сотый раз забредая в этот тупик, и случайно дернул обмотанные вокруг ладоней поводья. Желудь встал как вкопанный.
– Ох, прости… Прости! – Что там говорил мне элим? На одно кошмарное мгновение мне показалось, что я забыл. Было темным-темно, я продрог до костей, давно не спал, перепугался, окоченел… – Но, Желудь! Ну вот, я отпустил поводья. Ты же знаешь дорогу. Иди домой… домой… ну да, конечно! Танай!
Упрямая животинка фыркнула и затрусила дальше. Я склонился к его шее и зарылся лицом в пушистую гриву.
– Спасибо, Желудь… Келдар, хвала тебе, хвала…
Той долгой ночью, что я провел в пути, я больше не думал – лишь задремывал и просыпался, и не упал с Желудя только чудом, потому что воли у меня не осталось. Я видел обрывки снов о драконах, о неприступных снежных вершинах, видел Каллию – она смеялась, и кровь хлестала на платье зеленого шелка, видел Горикса – он улыбался и зажимал мне пальцы холодными стальными клещами…
– Пожалуйста, не надо, не надо больше… – застонал я, когда он снова принялся ломать кости – одну за другой. Я пытался остановить его. Мне казалось, что я падаю, но оковы держали меня крепко, кругом плясали огни, а он все ломал мне пальцы – один за другим.
– Пощадите… – плакал я. – Я буду молчать до скончания века…
– Простите, друг мой, – донесся до меня знакомый голос. – Надо ведь распутать поводья. Вы ехали долго, путь был трудным, но теперь все хорошо. Сейчас согреетесь.
Мне в горло лили подогретое вино, пока я не поперхнулся, а на плечи набросили что-то тяжелое и благословенно теплое.
Послышался другой голос:
– Положите его на носилки. Да осторожно же!
– На живот, не на спину… Давайте его к огню, скорее. Вот некстати эта буря… А ведь кое-кто уверен, что Семеро могли бы устроить все иначе… – Раздался взрыв смеха.
Не стоило винить богов. Бурю наслал Келдар. Я ехал вслепую, но и преследователи мои тоже ничего не видели. Меня осторожно положили на живот. Руки, которые не были сломаны, просто окоченели, обернули теплой тканью. Меня слегка покачивало – носилки подняли и понесли.
– Все обойдется, – пробормотал я, и слова потонули в теплом меху. – Все обойдется, только бы проспать года два…
Вокруг меня снова раздался взрыв сердечного смеха. Жаль, что я никого не видел, но когда меня поднесли к пылающему костру, я успел разглядеть дюжину светлых глаз и несколько белокурых голов, а потом заснул, да так глубоко, как и мечтать не смел.
Запах свежевыпеченного хлеба и горячего бекона вытащил меня из блаженной тьмы в серую предрассветную мглу.
– Извините, что не дали вам проспать год напролет, но, сдается мне, вы меня простите, когда увидите, что я вам принес взамен, – ну-ка, взгляните! – Рядом со мной, поджав ноги, сидел элим, и я готов был ручаться, что это Нарим. Он протягивал мне тарелку, на которой горой лежали изрядные куски еще шипящего бекона вперемешку с толстыми ломтями хлеба, щедро намазанными маслом. Костер за его спиной осыпал искрами еще по меньшей мере пятерых элимов – они запихивали одеяла, котелки и горшки в огромные седельные сумки. Я лежал на снегу, завернутый в толстые покрывала, у самого костра. Лицу было жарко.
– Пожалуй, это единственный способ заставить меня пошевелиться, – заметил я, умудрившись усесться так, чтобы теплые одеяла не сползли. – А ведь похоже, что мне вот-вот придется двигаться. – Один из элимов стал забрасывать костер снегом. Огонь возмущенно зашипел, и повалил густой пар.
– Надо идти. Буря кончилась, а за вами наверняка гонятся. Вы приехали на Желуде…
Я прочел тревогу на его лице и поспешил успокоить его, передав слова Давина. Говорить пришлось ртом, набитым божественно вкусным хлебом с маслом.
– Ну, вот и хорошо, – улыбнулся Нарим. – Давин из нас самый лучший и самый храбрый. Вы ведь успели познакомиться, правда?
– Какой я был дурак… едва не погубил еще одного хорошего человека, да и Давина тоже – если бы кто-нибудь заподозрил, что он сделал… Нарим, вам с друзьями надо бы держаться от меня подальше. Вы опять спасли мне жизнь, я вам несказанно благодарен, правда, но лучшей благодарностью с моей стороны будет, если мы поскорее расстанемся.
Нарим с улыбкой покачал головой:
– С тех пор, как мы подобрали вас в Лепане, Эйдан Мак-Аллистер, вашей жизни по большому счету ничего не угрожало, – вы же двоюродный брат короля. А еще вы – последняя надежда элимов. Если вы чувствуете себя в долгу передо мной или моим племенем, у вас будет блестящая возможность отдать его. Только останьтесь у нас. Мы готовы пойти на что угодно, лишь бы вас уберечь.
– Ничего на понимаю. Как так вышло, что вы и Давин…
– И еще Тарвил – вот он, навьючивает лошадей. У вас полно друзей. Сейчас у меня нет времени все вам объяснять. Надо идти, пока Всадники не решили взглянуть в нашу сторону. Знайте, что пока жив хоть кто-то из нас троих, вы в Мазадин не вернетесь.
– Но ведь…
– Поживее, а то в сумку засунем. – Нарим бросил мне плащ и башмаки, присовокупив теплую рубашку и толстые шерстяные перчатки. Это были мои собственные перчатки и рубашка. Последний раз я их видел в своей комнате в Камартане. Мне подумалось, что тихий элим, снимавший комнату напротив, тоже, наверно, окажется среди моих спасителей.
Вообще-то ехать в седельной сумке я бы не отказался – воздух снаружи моего кокона был холодный, и дышать было трудновато, – похоже, Желудь завез меня изрядно в горы. Пока я переодевался, а элимы поспешно рассовывали одеяла по сумкам, над горизонтом всплыло солнце, изгоняя затаившиеся в низинах тени и заливая мир ослепительной белизной и синевой зимнего утра.
Лагерь наш стоял на обширной возвышенности, а к востоку простирались неузнаваемые под снежным покрывалом холмы. Мир на заре казался новорожденным – нигде не было видно ни следа человеческого присутствия. А за спиной у меня вонзился в темные западные небеса розовый гранитный пик – Амрин, высочайшая вершина Караг-Хиум, неприступных Лунных Гор.
Едва я увидел Амрин, радость мою как рукой сняло. Куда же нам отсюда податься, как не назад, туда, откуда пришли? Люди столетиями пытались покорить сердце Караг-Хиум, но нашли лишь перевалы на юге Катании и далеко на севере, в краю вечных снегов. Всякая попытка перебраться через горы кончалась у неприступного утеса, глубокой расщелины или непроходимого склона, на котором лавина оставила шаткие валуны. Всякого, кто похвалялся, что перешел горы, называли болтуном, и считалось, что самими богами предназначено восхищаться такими величественными творениями, как Караг-Хиум, с почтительного расстояния. Даже Всадники не ходили в горы, объявив, что боги прокляли это место.
Четверть часа спустя верный Желудь вез меня прямо к отвесному склону горы. Никакой тропинки не было видно, а ветер дул в лицо. Нарим и Тарвил ехали бок о бок впереди, а еще двое – сзади; два элима остались ждать Давина.
Целый день мы ехали по самым странным тропам – они поначалу поднимались прямо в гору, а потом обрывались, и надо было спускаться по узенькому уступу. Мы попадали в долины, из которых идти было с очевидностью некуда, но оказывалось, что стоит протиснуться между огромными валунами и проехать по темной расщелине – и окажешься на просторной равнине. Мы поднимались по крутым, непроходимым с виду осыпям, и ни один камешек почему-то не скатывался из-под копыт. Иногда солнце било в глаза нестерпимо, приходилось щуриться, и я вообще не видел, куда мы направляемся. Желудь уверенно трусил за собратьями, и я подумал, что дорогу, должно быть, знают только лошади.
Около полудня Нарим объявил привал. Мы пробили лед на веселом ручейке, напоили лошадей и наполнили мехи. Тарвил раздал хрустящее сладкое печенье и сушеное мясо. Прочие элимы толковали о дороге и о видах на погоду.
– А как же Альфригг? – спросил я Тарвила.
– У купца теперь работает мой родич, – солидно покивал элим. Голос у него был низкий и звучный. – По забавному стечению обстоятельств зовут его тоже Тарвил, но опыта и смекалки у него куда меньше, чем у меня. Полагаю, он уже наделал ужасных ошибок в расчетах, и со дня на день его с позором выставят. – Четверка элимов от души расхохоталась.
Элимов вечно путают друг с другом, так что я легко поверил его словам и почти всерьез обратился к другому элиму, подозрительно похожему на моего камартанского соседа:
– А вы – у вас, по всей видимости, тоже есть родич, и он как раз переехал в вашу комнату… Наверно, воришка он не хуже вас – ведь это вы принесли сюда все мои пожитки, – ну как, я угадал?
У этого элима была пергаментная кожа и воспаленные косоватые глаза, словно их обладатель слишком долго смотрел на яркое солнце, но он весело сощурился в ответ:
– Конечно, только родич решил остановиться там всего на несколько дней – комната, знаете ли, такая неудобная…
– Объясните! Объясните наконец, зачем вы всё это делаете?!
Все мои попытки задавать серьезные вопросы были вежливо, но твердо отклонены. Мы снова оказались в седле, а я так и не уловил ни единого намека на то, куда мы, собственно, едем и откуда они узнали об этом пути через Караг-Хиум. Мы направлялись на запад, все выше и выше, в самое сердце гор. Со всех сторон нас окружали заснеженные вершины, на пути у нас лежали глубокие сугробы, и кони едва плелись. Наверно, мы и вправду добрались до таких мест, где Всадникам меня не разыскать.
На восточные предгорья Амрина спустился вечер, и нас окружили сумерки, хотя позади еще сиял золотой день. Мы взбирались на перевал между Амрином и меньшим северным его соседом. Любой путник назвал бы этот склон непреодолимым, не заметив тоненькую извилистую ниточку камней вдоль тропы.
– Почти приехали, – обернулся Нарим. – Эйдан, осторожнее на спуске: лошадей так и тянет побежать вниз. – Он загадочно улыбнулся.
Добравшись до вершины и опустив взгляд, я понял, почему он улыбался. Передо мной была не очередная ледяная пустошь, которую предстояло преодолеть, и не полоска тундры, поросшая заиндевелым можжевельником и усыпанная галькой, и не провал, засыпанный снегом. Внизу раскинулась обширная зеленая долина, повсюду мерцали озерца и ручьи; вечнозеленые рощи были едва присыпаны снегом, и там и сям паслись стада оленей и лосей и табунчики низеньких крепких лошадок, – несомненно, родичей Желудя. Стайка птиц вспорхнула с ветвей, испугавшись кабана. Это было самое настоящее чудо. В отдалении в небо бил гейзер, и у моих ног в теплом воздухе парил орел.
Я не успел ничего спросить, а мои спутники помчались, словно позабыв обо мне, по широкой дороге, петлявшей по склону. Желудь нетерпеливо дергал поводья, и я отпустил их, обнял его за шею и воскликнул:
– Танай!
Конь стрелой полетел за собратьями, словно родная земля под ногами и теплый воздух как рукой сняли накопившуюся за день усталость. Вниз, вниз, очертя голову! Я отчаянно цеплялся за гриву и хохотал в безумном восторге. Мы неслись сквозь залитый вечерним солнцем лес, мимо перепуганных оленей и черного медведя, обнюхивающего перевернутый валун, по лугам, перепрыгивая ручейки и огибая глубокие синие пруды, от которых поднимался пар. Мы пересекли всю равнину и оказались в укромном уголке, отгороженном отвесными скалами. Из пещеры по замшелым камням журчал ручеек.
Спутники мои уже спешились и стояли у самого входа в пещеру. Их окружили десятка два элимов. Я придержал Желудя, чтобы подъехать чинно, а не влететь, как Тарвил, в толпу хохочущих элимов и не свалиться им на руки. Мне совершенно не хотелось привлекать к себе внимание, но при моем появлении настала тишина. Все светлые глаза уставились на меня, все белокурые головы почтительно склонились. Когда-то мне было не привыкать к подобному обращению; я считал, что так чествуют моего бога, а я должен соответствовать оказанному мне почету. Но теперь все изменилось. Я побагровел, соскользнул со спины Желудя и погладил славную лошадку по гриве, шепча благодарственные слова. Навстречу мне вышел, тяжко опираясь на руку молоденького слуги, высокий элим в длинных серых одеждах. Белые его косы спадали до пояса, блеклую кожу бороздили бесчисленные морщинки, а в прозрачных его глазах сквозила такая мудрость, такое знание горя и радости, доброго и дурного, что он показался мне едва ли не старейшим созданием на свете.
Я протянул к нему руки, но старый элим их не коснулся. Он сложил у груди иссохшие ладони и низко поклонился.
– Добро пожаловать, о Тот, кто говорит с драконами, – произнес он. – Во имя Единого и во имя Семерых я приветствую тебя, и во имя всех элимов на свете я глубоко благодарен тебе за то, что ты здесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52