Ты обязательно приведешь сюда неживых, потому что и в твоем мозгу взойдут семена любви к нам. Торопись, иди.
Наверное, это была уже не просьба, а приказ. Но если я пытался сопротивляться, когда Арроба заставил меня сесть, то сейчас меня не нужно было подгонять. Я сделал шаг, второй, почувствовал, как взмыл над полом и заскользил на невидимой волне.
Мне не пришлось нащупывать мою трубу — она теперь слегка светилась. Она походила на петлю качелей. Хотелось стать на нее. Но если она начнет выпрямляться, мне не за что будет держаться. Попробуем опять позу лемура.
Я уцепился за петлю руками и ногами. Высоко над головой в неровной рамке сияли оранжевые облака. Они казались гораздо более реальными, чем то, что я только что слышал и испытал в подземелье.
Плавно и бесшумно труба начала распрямляться, поднимая меня к поверхности. Я потерял всякое ощущение времени внизу. Может быть, я пробыл там и день, и два, и три.
Труба стала ровной, и двуногий лемур Юрий Шухмин пополз по плите, с которой началась моя подземная одиссея. Не слишком это было торжественное возвращение после контакта с разрушителями Элинии — я полз ногами вперед, лицом кверху, зажмурив глаза от ярких облаков. Но все равно — возвращение. И я был благодарен Арробе.
3
Около моего домика меня окликнул Верткий:
— Где ты был весь день, Юуран? Мы начали беспокоиться.
— Так, бродил по развалинам. У вас все в порядке?
— Да. Все спокойно. Корров никто больше не замечал.
— Хорошо, Верткий. Я устал, хочется отдохнуть.
— Прости, Юуран, я хотел спросить тебя, что ты сделал с убийцей?
— С убийцей?
— С этим корром, которого мы схватили ночью.
— А… Я не сразу сообразил, кого ты имеешь в виду. Это Варда.
— Где он?
— Я отпустил его, брат Верткий.
— Отпустил? Убийцу? Почему? Его нужно было убить.
— Он, конечно, виноват. Но его обманули. Он был лишь орудием неживых.
— Он убийца.
— Да, — вздохнул я, — я не спорю. Но его и других корров действительно обманули неживые.
— В чем?
— Это долгая история, брат Верткий. Я очень устал, но когда я отдохну, я обязательно расскажу тебе все, что знаю.
Верткий пристально посмотрел на меня. Мне показалось, что он не верит мне.
— Хорошо, Юуран. Я приду.
Я поел и растянулся на своем ложе. Нужно было хоть как-то разобраться в хаосе, что царил у меня в голове. Все перемешалось в ней: эллы, корры, неживые, а теперь еще и неугомонные эбры. И земные образы, растревоженные непрошеной инспекцией моей памяти, то и дело всплывали на поверхность сознания. Мне казалось, что стоит закрыть глаза, как сон тут же явится на помощь. Но сна не было. Он наверняка отшатнулся в испуге от гудения в моей голове и горы неразобранных фактов.
Что делать? Надо было начинать прибираться.
Итак, я познакомился еще с одними обитателями Элинии. Пока они, правда, существуют как бы в проекте, и их будущее в моих руках. Потому что только я знаю, где пульсирует сознание Арробы и его товарища, только я знаю, что им нужны неживые. И только я могу попытаться воссоединить роботов с их пока еще бесплотными хозяевами.
Другими словами, будущее эллов, неживых, эбров, да и корров в моих руках. Ах, не хотелось мне взваливать на себя такую ношу. Никогда не стремился я ничего ни за кого решать, и порой я даже видел, тайное осуждение в глазах моих пуделей: ну разве это настоящий хозяин? Вытянул бы нас разок ремнем, мы бы его еще больше уважать стали.
И уж подавно не думал, что обезумевшие обстоятельства взвалят мне на плечи судьбы целой планеты. Да, уважаемый Юрий Александрович, пусть небольшой, но настоящей планеты. И ведь не сбросить с себя груз. Это ведь не штанга, из-под которой всегда можно выскользнуть и которая с тяжким стуком упадет на помост.
И даже бездействие мое тоже было бы действием. И еще каким! Эбры не встретились бы с неживыми, не получили тел, не стали бы опять повелителями Элинии, не погнали бы опять аллюром ее историю к очередной катастрофе.
Имею ли я на это моральное право? Не знаю.
Имею ли я моральное право оставить два существа, два сознания, замурованными в некие машины? Другими словами, имею ли я моральное право, найдя джинна, оставить его в бутылке? Не знаю. И джинна жалко — попробуй посиди в такой скрюченной позе век-другой, и тех, кому от него достанется, тоже жалко.
Да, эбры привели Элинию к катастрофе, но имею ли я моральное право судить их? И выносить приговор, оставляя их сознание на пожизненное заключение в логических цепях машины. Не знаю.
Я ухмыльнулся невесело. Похоже было, что опять я начал словесную эквилибристику. В цирке я всегда с завистью смотрел на жонглеров. Их искусство подбрасывать в воздух и ловить множество предметов казалось мне непостижимым. Я пробовал делать это двумя мячиками, но они тут же падали на пол, и я с отвращением пинал их ногами. Это их упрямство, нежелание помочь мне заставляло меня чувствовать себя неуклюжим растяпой. Зато в словесном жонгляже я уникален. Я подбрасываю одновременно с дюжину разных мыслей и не даю им упасть. Пока они мелькают над головой, мне хорошо — ничего не надо решать.
Но наплывала уже откуда-то уверенность, что решение уравнения может оказаться проще, чем казалось. А шла эта уверенность от того, что эбры мне нравились.
Стой, дурак, крикнул я себе мысленно. Тебя же честно предупредили там, в подвале, что заставят тебя полюбить бесплотных духов, говоривших с тобой. За что ты должен любить этих безумных повелителей Элинии? За сверхъестественную самоуверенность? За абсолютное равнодушие к чужим судьбам?
Но ведь и себя, себя они тоже не жалеют, эти отчаянные ребята. Ведь есть, есть что-то подкупающее в их бесшабашной удали.
Нет, удаль за свой счет — пожалуйста. За счет других — это уже не удаль, а преступление.
И все-таки, и все-таки чем-то ведь они симпатичны, эти лихие упрямцы, стремящиеся только вперед и не хотящие даже вспоминать катастрофу, практически уничтожившую их мир.
Итак, новая задача, Юрочка: попробуй определить, свободна ли твоя симпатия к ним, или она насильно всунута тебе в голову. Действительно ли они нравятся тебе, или ты похож на фаршированного гуся, который думает, что начинка в нем — плод его любви к начинке.
В этот момент в двери показался Варда. Вид у него был измученный, глаза ввалились, шерсть всклокочена, но никогда я не испытывал такого облегчения, как в то мгновение, когда он просунул длинную шею в щель двери. И за него, и за себя.
Я вскочил с ложа и бросился к корру:
— Варда! Как хорошо, что ты пришел.
— Я бежал все время, не останавливаясь.
— Отдохни сначала, потом расскажешь. Отдышись.
— Нет, я не могу отдыхать. Я должен быстрее тебе рассказать. Ты был прав, Юуран…
— Подожди, как тебе удалось проскользнуть ко мне? Тебя кто-нибудь видел? Ведь только начинает смеркаться.
— Нет. Я подкрался к крайним стенам, улучил момент, когда никого не было видно, и прокрался к тебе. Можно я начну рассказывать?
— Конечно, брат Варда.
— Тогда слушай. Я прибежал к Шестому. Так ты называешь неживого, который нашел источник. Я верил тебе, Юуран, но все-таки я хотел сам убедиться. Где-то все-таки оставалось во мне крохотное сомненьице: а вдруг пришелец ошибается? А вдруг все это его фантазия? Вдруг неживые действительно учат нас добру? Я прибежал к Шестому и сказал:
— Учитель, — корры всегда так обращаются к неживым, — учитель, я торопился к тебе, чтобы рассказать тебе. Я убил двух эллов, и все среди Зеркальных стен посходили с ума. Все обвиняют в убийствах друг друга, Семья распадается, здесь и там начинаются драки. Раньше среди Зеркальных стен было всегда тихо, как бывает тихо по утрам, когда убегает ночной ветер. А теперь там постоянные крики.
— Хорошо, — медленно кивнул Шестой. Было уже поздно, и неживые двигались с трудом. — Хорошо, что ты несешь эллам добро, освобождая их от рабства Семьи.
— Это не все, учитель, — торопливо продолжал я. — Я случайно подслушал разговор. Два элла говорили о Больших развалинах…
— Ну и что ты слышал? — быстро спросил Шестой.
— Они говорили, что с тех пор, как получили имя, им стало интересно бывать там.
— Почему? Они не говорили, почему? — Мне показалось, что будь Шестой только что обновлен после источника, он бы схватил меня от нетерпения щупальцами и тряс бы, чтобы побыстрее вытрясти из меня все, что я знаю.
— Говорили. Они говорили, что развалины стали совсем легкими. Один из них рассказал, что видел дыру, в которую вообще нельзя опуститься.
— Он так и сказал? — прошептал Шестой.
— Да, так и сказал. — Я увидел, что отделять слова от смысла легко, и тени пустых слов сами выскальзывали из меня. — Да, так он и сказал. Он еще добавил, что несколько раз пробовал опуститься вниз, но что-то не пускало его. В нем сразу же не оставалось тяжести, как будто он был готов взлететь. Он еще рассказал, что один раз сделал неосторожный шаг, и взмыл в воздух, и опустился в яму, но она удержала его и не пустила вниз, и после этого он чувствовал себя как-то странно, легко…
— И ты знаешь, где эти развалины? — в волнении спросил Шестой.
— Конечно, учитель. Я много раз видел их.
— Ты должен сам проверить, правду ли говорил элл.
— Обязательно, учитель. Я уверен, это правда. Эллы не лгут, они не умеют расщеплять слова, но я все равно проверю сам. А потом и вы сможете посмотреть сами.
— Это далеко, Варда, нам не докатиться туда.
— Ничего, учитель. Мы донесем вас.
— Спасибо. Ты не представляешь, как сладостны твои слова.
Я повернулся, чтобы идти, но Шестой сказал:
— Варда…
— Да, учитель?
— Я хотел попросить тебя…
— Да, учитель?
Неживой, казалось, колебался. Наконец он пробормотал:
— Не нужно тебе больше заходить за Зеркальные стены…
— Почему?
— Эллы могут наброситься на тебя…
— Конечно. Они и сегодня едва не схватили меня.
— Правда?
— Да, я еле вырвался от них.
Неживой издал тихий стон:
— Глупые твари, жестокие твари… Они бы растерзали тебя.
— Да, они полны гнева и ненависти.
— И ты бы остался возле Стен и не пришел сюда с благой вестью… Прошу тебя, Варда, пусть другие несут эллам добро, а ты береги себя. Мы обязательно должны исследовать с тобой этот источник.
Я вышел от Шестого полный печали и ненависти. Теперь сомнений не оставалось. Неживые обманывали нас. Ты был прав.
Я пришел в наш дом. Это даже не дом, а загон, стены которого защищают нас от ночного ветра. Там был Курха и еще несколько корров. Я сказал:
— Корры, мы глупы. Нас обманывают. Нас используют в корыстных планах. А мы бегаем, пыжась от гордости.
Наверное, мне не следовало так сразу бросаться в бой. Наверное, нужно было быть хитрее, но я был переполнен негодования.
— Что с тобой, Варда? — спросил Курха, и в голосе его звучала тревога.
— Ты сошел с ума! — прошипел корр по, имени Раху.
— Ляг, отдохни, — попросил Курха. — Ты скорее всего бежал от эллов не останавливаясь. Бывает, от усталости слова путаются в голове, и выбираешь не те, что нужно.
— Нет, корры, — продолжал я, чувствуя, как меня распирает злоба на себя, на остальных доверчивых корров и больше всего на хитрых неживых. — Нет, корры, к несчастью, я не сошел с ума, я не путаюсь в словах, как новорожденный детеныш путается в траве. Мы обмануты. Мы думали, что нас учат долгу и добру, а на самом деле нами пользовались для своекорыстных целей.
— Варда, что ты говоришь? — прошептал Курха.
— Да, корры, он сошел с ума, — вздохнул Раху. — Бедный Варда, он всегда так старался понять учение неживых, так старался делать добро…
— Да не добро я нес, а зло! — крикнул я.
— Успокойся, брат, — ласково сказал Курха. — Ляг, положи голову на грудь мне, я прикоснусь к тебе, чтобы разделить твою боль. Разделенная боль всегда меньше.
— Не меня жалейте, глупые твари, себя надо жалеть! Таких глупых, таких доверчивых, таких невежественных!
— Тш-ш, — взмолился Курха. — Тебя могут услышать. Мы-то знаем, что это усталость спутала твои слова, что в душе ты предан долгу и с радостью несешь добро трехглазым, но неживые могут обидеться…
Я почувствовал, что ярость моя меняет направление, как меняет под утро направление ветер перед тем, как затихнуть. Она обратилась против моих тупых и самодовольных товарищей, которые отмахивались от моих слов, как от назойливых мошек. Они не только не знали правду, они ее и видеть-то в глаза не хотели.
— Братья, — я заставил себя произнести это слово, а не назвать их скотами. — Братья, наберитесь терпения, выслушайте меня. Я сам знаю, как больно расставаться с привычными представлениями. Как будто кто-то вырывает у нас из-под носа пищу, а мы, корры, не любим этого. Даже детенышам своим мы не позволяем утаскивать у нас из-под носа вкусный корень. Я ведь тоже корр, братья, я такой же, как вы. У меня четыре таких же ноги, две руки, такие же два глаза, такая же шерсть. И я готов был броситься на пришельца и разорвать его, когда он открыл мне глаза на правду. Правда эта была отвратительна, уродлива, и от нее внутри образовался сосущий холод. А то, чему нас научили неживые, прекрасно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Наверное, это была уже не просьба, а приказ. Но если я пытался сопротивляться, когда Арроба заставил меня сесть, то сейчас меня не нужно было подгонять. Я сделал шаг, второй, почувствовал, как взмыл над полом и заскользил на невидимой волне.
Мне не пришлось нащупывать мою трубу — она теперь слегка светилась. Она походила на петлю качелей. Хотелось стать на нее. Но если она начнет выпрямляться, мне не за что будет держаться. Попробуем опять позу лемура.
Я уцепился за петлю руками и ногами. Высоко над головой в неровной рамке сияли оранжевые облака. Они казались гораздо более реальными, чем то, что я только что слышал и испытал в подземелье.
Плавно и бесшумно труба начала распрямляться, поднимая меня к поверхности. Я потерял всякое ощущение времени внизу. Может быть, я пробыл там и день, и два, и три.
Труба стала ровной, и двуногий лемур Юрий Шухмин пополз по плите, с которой началась моя подземная одиссея. Не слишком это было торжественное возвращение после контакта с разрушителями Элинии — я полз ногами вперед, лицом кверху, зажмурив глаза от ярких облаков. Но все равно — возвращение. И я был благодарен Арробе.
3
Около моего домика меня окликнул Верткий:
— Где ты был весь день, Юуран? Мы начали беспокоиться.
— Так, бродил по развалинам. У вас все в порядке?
— Да. Все спокойно. Корров никто больше не замечал.
— Хорошо, Верткий. Я устал, хочется отдохнуть.
— Прости, Юуран, я хотел спросить тебя, что ты сделал с убийцей?
— С убийцей?
— С этим корром, которого мы схватили ночью.
— А… Я не сразу сообразил, кого ты имеешь в виду. Это Варда.
— Где он?
— Я отпустил его, брат Верткий.
— Отпустил? Убийцу? Почему? Его нужно было убить.
— Он, конечно, виноват. Но его обманули. Он был лишь орудием неживых.
— Он убийца.
— Да, — вздохнул я, — я не спорю. Но его и других корров действительно обманули неживые.
— В чем?
— Это долгая история, брат Верткий. Я очень устал, но когда я отдохну, я обязательно расскажу тебе все, что знаю.
Верткий пристально посмотрел на меня. Мне показалось, что он не верит мне.
— Хорошо, Юуран. Я приду.
Я поел и растянулся на своем ложе. Нужно было хоть как-то разобраться в хаосе, что царил у меня в голове. Все перемешалось в ней: эллы, корры, неживые, а теперь еще и неугомонные эбры. И земные образы, растревоженные непрошеной инспекцией моей памяти, то и дело всплывали на поверхность сознания. Мне казалось, что стоит закрыть глаза, как сон тут же явится на помощь. Но сна не было. Он наверняка отшатнулся в испуге от гудения в моей голове и горы неразобранных фактов.
Что делать? Надо было начинать прибираться.
Итак, я познакомился еще с одними обитателями Элинии. Пока они, правда, существуют как бы в проекте, и их будущее в моих руках. Потому что только я знаю, где пульсирует сознание Арробы и его товарища, только я знаю, что им нужны неживые. И только я могу попытаться воссоединить роботов с их пока еще бесплотными хозяевами.
Другими словами, будущее эллов, неживых, эбров, да и корров в моих руках. Ах, не хотелось мне взваливать на себя такую ношу. Никогда не стремился я ничего ни за кого решать, и порой я даже видел, тайное осуждение в глазах моих пуделей: ну разве это настоящий хозяин? Вытянул бы нас разок ремнем, мы бы его еще больше уважать стали.
И уж подавно не думал, что обезумевшие обстоятельства взвалят мне на плечи судьбы целой планеты. Да, уважаемый Юрий Александрович, пусть небольшой, но настоящей планеты. И ведь не сбросить с себя груз. Это ведь не штанга, из-под которой всегда можно выскользнуть и которая с тяжким стуком упадет на помост.
И даже бездействие мое тоже было бы действием. И еще каким! Эбры не встретились бы с неживыми, не получили тел, не стали бы опять повелителями Элинии, не погнали бы опять аллюром ее историю к очередной катастрофе.
Имею ли я на это моральное право? Не знаю.
Имею ли я моральное право оставить два существа, два сознания, замурованными в некие машины? Другими словами, имею ли я моральное право, найдя джинна, оставить его в бутылке? Не знаю. И джинна жалко — попробуй посиди в такой скрюченной позе век-другой, и тех, кому от него достанется, тоже жалко.
Да, эбры привели Элинию к катастрофе, но имею ли я моральное право судить их? И выносить приговор, оставляя их сознание на пожизненное заключение в логических цепях машины. Не знаю.
Я ухмыльнулся невесело. Похоже было, что опять я начал словесную эквилибристику. В цирке я всегда с завистью смотрел на жонглеров. Их искусство подбрасывать в воздух и ловить множество предметов казалось мне непостижимым. Я пробовал делать это двумя мячиками, но они тут же падали на пол, и я с отвращением пинал их ногами. Это их упрямство, нежелание помочь мне заставляло меня чувствовать себя неуклюжим растяпой. Зато в словесном жонгляже я уникален. Я подбрасываю одновременно с дюжину разных мыслей и не даю им упасть. Пока они мелькают над головой, мне хорошо — ничего не надо решать.
Но наплывала уже откуда-то уверенность, что решение уравнения может оказаться проще, чем казалось. А шла эта уверенность от того, что эбры мне нравились.
Стой, дурак, крикнул я себе мысленно. Тебя же честно предупредили там, в подвале, что заставят тебя полюбить бесплотных духов, говоривших с тобой. За что ты должен любить этих безумных повелителей Элинии? За сверхъестественную самоуверенность? За абсолютное равнодушие к чужим судьбам?
Но ведь и себя, себя они тоже не жалеют, эти отчаянные ребята. Ведь есть, есть что-то подкупающее в их бесшабашной удали.
Нет, удаль за свой счет — пожалуйста. За счет других — это уже не удаль, а преступление.
И все-таки, и все-таки чем-то ведь они симпатичны, эти лихие упрямцы, стремящиеся только вперед и не хотящие даже вспоминать катастрофу, практически уничтожившую их мир.
Итак, новая задача, Юрочка: попробуй определить, свободна ли твоя симпатия к ним, или она насильно всунута тебе в голову. Действительно ли они нравятся тебе, или ты похож на фаршированного гуся, который думает, что начинка в нем — плод его любви к начинке.
В этот момент в двери показался Варда. Вид у него был измученный, глаза ввалились, шерсть всклокочена, но никогда я не испытывал такого облегчения, как в то мгновение, когда он просунул длинную шею в щель двери. И за него, и за себя.
Я вскочил с ложа и бросился к корру:
— Варда! Как хорошо, что ты пришел.
— Я бежал все время, не останавливаясь.
— Отдохни сначала, потом расскажешь. Отдышись.
— Нет, я не могу отдыхать. Я должен быстрее тебе рассказать. Ты был прав, Юуран…
— Подожди, как тебе удалось проскользнуть ко мне? Тебя кто-нибудь видел? Ведь только начинает смеркаться.
— Нет. Я подкрался к крайним стенам, улучил момент, когда никого не было видно, и прокрался к тебе. Можно я начну рассказывать?
— Конечно, брат Варда.
— Тогда слушай. Я прибежал к Шестому. Так ты называешь неживого, который нашел источник. Я верил тебе, Юуран, но все-таки я хотел сам убедиться. Где-то все-таки оставалось во мне крохотное сомненьице: а вдруг пришелец ошибается? А вдруг все это его фантазия? Вдруг неживые действительно учат нас добру? Я прибежал к Шестому и сказал:
— Учитель, — корры всегда так обращаются к неживым, — учитель, я торопился к тебе, чтобы рассказать тебе. Я убил двух эллов, и все среди Зеркальных стен посходили с ума. Все обвиняют в убийствах друг друга, Семья распадается, здесь и там начинаются драки. Раньше среди Зеркальных стен было всегда тихо, как бывает тихо по утрам, когда убегает ночной ветер. А теперь там постоянные крики.
— Хорошо, — медленно кивнул Шестой. Было уже поздно, и неживые двигались с трудом. — Хорошо, что ты несешь эллам добро, освобождая их от рабства Семьи.
— Это не все, учитель, — торопливо продолжал я. — Я случайно подслушал разговор. Два элла говорили о Больших развалинах…
— Ну и что ты слышал? — быстро спросил Шестой.
— Они говорили, что с тех пор, как получили имя, им стало интересно бывать там.
— Почему? Они не говорили, почему? — Мне показалось, что будь Шестой только что обновлен после источника, он бы схватил меня от нетерпения щупальцами и тряс бы, чтобы побыстрее вытрясти из меня все, что я знаю.
— Говорили. Они говорили, что развалины стали совсем легкими. Один из них рассказал, что видел дыру, в которую вообще нельзя опуститься.
— Он так и сказал? — прошептал Шестой.
— Да, так и сказал. — Я увидел, что отделять слова от смысла легко, и тени пустых слов сами выскальзывали из меня. — Да, так он и сказал. Он еще добавил, что несколько раз пробовал опуститься вниз, но что-то не пускало его. В нем сразу же не оставалось тяжести, как будто он был готов взлететь. Он еще рассказал, что один раз сделал неосторожный шаг, и взмыл в воздух, и опустился в яму, но она удержала его и не пустила вниз, и после этого он чувствовал себя как-то странно, легко…
— И ты знаешь, где эти развалины? — в волнении спросил Шестой.
— Конечно, учитель. Я много раз видел их.
— Ты должен сам проверить, правду ли говорил элл.
— Обязательно, учитель. Я уверен, это правда. Эллы не лгут, они не умеют расщеплять слова, но я все равно проверю сам. А потом и вы сможете посмотреть сами.
— Это далеко, Варда, нам не докатиться туда.
— Ничего, учитель. Мы донесем вас.
— Спасибо. Ты не представляешь, как сладостны твои слова.
Я повернулся, чтобы идти, но Шестой сказал:
— Варда…
— Да, учитель?
— Я хотел попросить тебя…
— Да, учитель?
Неживой, казалось, колебался. Наконец он пробормотал:
— Не нужно тебе больше заходить за Зеркальные стены…
— Почему?
— Эллы могут наброситься на тебя…
— Конечно. Они и сегодня едва не схватили меня.
— Правда?
— Да, я еле вырвался от них.
Неживой издал тихий стон:
— Глупые твари, жестокие твари… Они бы растерзали тебя.
— Да, они полны гнева и ненависти.
— И ты бы остался возле Стен и не пришел сюда с благой вестью… Прошу тебя, Варда, пусть другие несут эллам добро, а ты береги себя. Мы обязательно должны исследовать с тобой этот источник.
Я вышел от Шестого полный печали и ненависти. Теперь сомнений не оставалось. Неживые обманывали нас. Ты был прав.
Я пришел в наш дом. Это даже не дом, а загон, стены которого защищают нас от ночного ветра. Там был Курха и еще несколько корров. Я сказал:
— Корры, мы глупы. Нас обманывают. Нас используют в корыстных планах. А мы бегаем, пыжась от гордости.
Наверное, мне не следовало так сразу бросаться в бой. Наверное, нужно было быть хитрее, но я был переполнен негодования.
— Что с тобой, Варда? — спросил Курха, и в голосе его звучала тревога.
— Ты сошел с ума! — прошипел корр по, имени Раху.
— Ляг, отдохни, — попросил Курха. — Ты скорее всего бежал от эллов не останавливаясь. Бывает, от усталости слова путаются в голове, и выбираешь не те, что нужно.
— Нет, корры, — продолжал я, чувствуя, как меня распирает злоба на себя, на остальных доверчивых корров и больше всего на хитрых неживых. — Нет, корры, к несчастью, я не сошел с ума, я не путаюсь в словах, как новорожденный детеныш путается в траве. Мы обмануты. Мы думали, что нас учат долгу и добру, а на самом деле нами пользовались для своекорыстных целей.
— Варда, что ты говоришь? — прошептал Курха.
— Да, корры, он сошел с ума, — вздохнул Раху. — Бедный Варда, он всегда так старался понять учение неживых, так старался делать добро…
— Да не добро я нес, а зло! — крикнул я.
— Успокойся, брат, — ласково сказал Курха. — Ляг, положи голову на грудь мне, я прикоснусь к тебе, чтобы разделить твою боль. Разделенная боль всегда меньше.
— Не меня жалейте, глупые твари, себя надо жалеть! Таких глупых, таких доверчивых, таких невежественных!
— Тш-ш, — взмолился Курха. — Тебя могут услышать. Мы-то знаем, что это усталость спутала твои слова, что в душе ты предан долгу и с радостью несешь добро трехглазым, но неживые могут обидеться…
Я почувствовал, что ярость моя меняет направление, как меняет под утро направление ветер перед тем, как затихнуть. Она обратилась против моих тупых и самодовольных товарищей, которые отмахивались от моих слов, как от назойливых мошек. Они не только не знали правду, они ее и видеть-то в глаза не хотели.
— Братья, — я заставил себя произнести это слово, а не назвать их скотами. — Братья, наберитесь терпения, выслушайте меня. Я сам знаю, как больно расставаться с привычными представлениями. Как будто кто-то вырывает у нас из-под носа пищу, а мы, корры, не любим этого. Даже детенышам своим мы не позволяем утаскивать у нас из-под носа вкусный корень. Я ведь тоже корр, братья, я такой же, как вы. У меня четыре таких же ноги, две руки, такие же два глаза, такая же шерсть. И я готов был броситься на пришельца и разорвать его, когда он открыл мне глаза на правду. Правда эта была отвратительна, уродлива, и от нее внутри образовался сосущий холод. А то, чему нас научили неживые, прекрасно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43