– Если за это время я ничего там не найду, тогда…
– Что тогда?
– Тогда посмотрим.
– Вы очень рискуете, Джон.
– Да, возможно… Но что делать? Хорошо уже то, что они принимают плату наличными. Следов не остается. Для них – часть игры, для нас – большая удача.
– Вряд ли все так просто. А если в их казематах кто-нибудь спятит и повесится? Они хотя бы должны знать, как связаться с родственниками…
– Если такое случится, то по сравнению с их грандиозными неприятностями все другое… Гм… Не знаю… Наверное, в Штернбурге надо заполнять какие-нибудь формуляры в рамках игры в тюрьму. Но с этим я разберусь. – Он повернул ключ зажигания. – Поехали…
– Подождите, Джон.
– Что?
– Когда мы говорили о списке… Вы сказали, что дела очень плохи и времени нет… Почему вы так сказали? Не раскрывая секретов…
Шерман снял руки с обтянутого кожей руля и повернулся к Нике.
– Я могу лишь предполагать, притом с большой долей уверенности, как люди из списка достигли своих успехов и что, по всей вероятности, за этим кроется. Но с какой целью предпринимались эти действия, кем конкретно, почему именно с этими людьми и за что их приговорили к смерти – тут я в том же положении, что и ты. Ника, если бы я все знал или мог разгадать, не вставая с кресла, неужели не вел бы себя иначе?
– Да… Я задала глупый вопрос. Не сердитесь.
– Я не сержусь, – тепло проговорил Шерман.
29
Телефон разбудил профессора Илларионова в половине седьмого утра. Профессор лег поздно и спал очень плохо – фактически только что уснул, – и готов был проклясть ни в чем не повинный аппарат, а заодно Александера Грейама Белла. С трагедийным мычанием, не открывая глаз, он вытянул правую руку и нашарил трубку.
– Алло…
– Профессор Илларионов? – Голос был мужской, жесткого тембра, с уверенной интонацией, не столько вопрошающей, сколько утверждающей. – Андрей Владимирович?
– Это я…
После паузы незнакомый голос медленно отчеканил:
– В тысяча девятьсот восьмидесятом году в Нью-Йорке маньяком по имени Марк Чепмен был застрелен Джон Уинстон Леннон.
Преподнеся эту совершенно бесспорную, но несколько неожиданную историческую справку, голос умолк, словно ему больше нечего было сообщить Андрею Владимировичу.
Молчал и профессор. Сна как не бывало – Илларионов сразу связал ранний звонок с вчерашней подменой диска. Привыкший к логическому мышлению профессор отлично знал, что «после этого» далеко не всегда означает «вследствие этого», но знал он и другое. Если два необычных события одно за другим вторгаются в упорядоченную жизнь, они скорее всего взаимосвязаны.
Тогда что означает фраза о Джоне Ленноне? Какой-то пароль, код? Может быть, напрасно профессор не прослушал диск… И как теперь себя вести? Пожалуй, если он хочет что-то узнать, нужно реагировать так, словно он в курсе дела. Он избрал наиболее нейтральную реплику, уместную в любом разговоре, прерванном паузой:
– Продолжайте, пожалуйста.
– Итак, профессор, – сказал голос. – Надеюсь, все прошло хорошо и вас уже не тревожит отсутствие периферийных кластеров в секторе Д?
Это звучало абсолютной абракадаброй для Илларионова. Что ответить – да или нет? Какого ответа ждут на другом конце линии? Логически вычислить нельзя, можно только угадать… И говорить с максимальной неопределенностью.
– По-моему, все в порядке, – осторожно произнес Илларионов. Лучший из возможных ответов. ЧТО в порядке, им виднее. Эти слова допускают различное толкование, а люди обычно истолковывают туманные фразы в соответствии со своими ожиданиями… Кстати, отсюда и происходит большинство недоразумений.
– Прекрасно. Вы готовы выехать?
О, это хуже. Куда выехать, что значит – готов? Но будем продолжать игру, сорвется так сорвется.
– Конечно.
– Мы ждем вас через час. Место встречи не забыли?
Внимательнее на поворотах! Такой вопрос предполагает две вещи: что место встречи известно профессору и что в принципе его можно и забыть. Но относительно второго вопрос мог оказаться и риторическим, заменой фразы «ждем вас на старом месте»… Тут снова нужно балансировать на грани. Неопределенность – вот единственное оружие профессора.
– Раньше я редко что-нибудь забывал, да и сейчас память не подводит. Подводит, знаете ли, порой рассеянность…
К великому облегчению Илларионова, он услышал смех.
– Ох уж эти ученые… Станция техобслуживания на проспекте Энергетиков, шестьдесят пять. А то приедете еще на какую-нибудь другую станцию… С рассеянными профессорами и не то бывает.
Илларионов не рискнул спрашивать, должен ли он приехать на машине. Скорее всего, да. Проспект Энергетиков – это далеко от дома профессора, добраться туда общественным транспортом с пересадками всего за час (даже меньше) почти нереально. Может быть, такси… Но зачем, если есть машина? Опять тут можно только гадать. И как он узнает тех, кто придет на встречу? Или они узнают его? Но и об этом лучше не спрашивать.
– Я приеду, – сказал профессор.
– Ждем вас, – повторил голос, и в трубке прерывисто загудело.
Илларионов сел в постели, невидяще уставившись на телефонную трубку в руке. Какого черта… И рассказать некому, посоветоваться! Из всех друзей профессора лишь Бахметьев обладал достаточным воображением, чтобы увидеть в этой истории не просто дурацкий розыгрыш или, не приведи господь, галлюцинаторный комплекс Илларионова. Бывает ведь так, что люди напряженного умственного труда внезапно свихиваются… А может, так и есть? И не было ни пропавшей царапины на диске, ни телефонного звонка?
Профессор поморщился. Есть отличный способ проверить, в своем ли он уме, – поехать на проспект Энергетиков. Если встреча не состоится и потом никто не объявится, значит, пора идти к психиатру. Но, честно говоря, профессор в это не верил. Жаль, что Бахметьев позавчера улетел в Москву, на конференцию, однако и будь он в Санкт-Петербурге… За несколько минут по телефону ничего не растолкуешь, подробно не обсудишь, а времени нет.
Водрузив трубку на аппарат, профессор встал, сунул ноги в тапочки и прошаркал в ванную. Пока он брился, добрый десяток гипотез промелькнули и растаяли в его голове. Нет, долой! Какие гипотезы в информационном вакууме, какие дома на песке? Надо рассуждать конкретно, практически. Вот, например: не готовится ли похищение или, того хуже, убийство? Нет, по ясной причине: у профессора нет ни богатств, ни важных постов, ни сверхсекретных оборонных открытий, ни личных непримиримых врагов. Да и проще это делается… Значит, не покушение. Но что? Тот, кто звонил, спрашивал, не забыл ли профессор место встречи… Выходит, когда-то Андрей Владимирович его помнил? Но он точно никогда не бывал на станции техобслуживания по проспекту Энергетиков, шестьдесят пять, даже не слышал о такой. И при чем тут какие-то «периферийные кластеры в секторе Д», почему они должны беспокоить Илларионова?
Надевая костюм, профессор покосился на телефон. Возможно, встреча затянется. Не позвонить ли в институт, записать на автоответчик, что сегодня его не будет? Нет, не нужно. Может быть, не так и плохо, если его вскоре начнут разыскивать.
Интересно, как поступил бы на моем месте кто-нибудь из коллег, думал профессор, завязывая галстук. Бахметьев, этот на девяносто процентов так же, а другие? Кое-кто послал бы подальше телефонного шутника с его Джоном Ленноном, перевернулся на другой бок и преспокойно заснул. Разве не совершенно нормальная реакция? Только не для Илларионова. Помимо естественного научного любопытства, он обладал и любопытством человеческим вкупе с развитой интуицией. А интуиция подсказывала – нет, кричала! – что бы ни скрывалось за происшедшим, это очень, очень серьезно.
Он спустился к машине и сел за руль. Его серая «волга», давно нуждающаяся в ремонте, прокашлялась, прежде чем завестись.
А не путаница ли тут, размышлял профессор в дороге. Фамилия Илларионов – распространенная, в имени Андрей Владимирович тоже нет ничего уникального. Допустим, они искали некоего Андрея Владимировича Илларионова, зная лишь приблизительно возраст, внешность, район жительства – и все эти данные совпали? А потом уже они узнали телефон, точный адрес… От этих мыслей профессору стало нехорошо. Если его приняли за другого, возможно все – и похищение, и убийство. Кто знает, какие к тому, другому, претензии! А профессор легкомысленно подставил себя, дав им понять, что опознал пароль, и согласившись на встречу. Но был ли это пароль? Обычно пароль предполагает отзыв.
Продолжая раздумывать на эту тему, Илларионов понемногу успокоился, потому что невероятность гипотезы о путанице постепенно стала ясна для него. За ним велась пристальная слежка, они знали о нем многое, вплоть до любимой музыки. Если бы речь шла о ком-то другом, неужели ни одна мелочь не указала бы им на ошибку? Ведь не могли они не поинтересоваться подробно биографией профессора, прежде чем предпринимать довольно сложные и хлопотные действия.
Но коли так, основной гипотезой становится другая, не менее пугающая. По их мнению, профессор должен помнить какие-то факты, а он их не помнит! Что это – частичная потеря памяти? Весьма странная потеря. На память профессор не жаловался и при желании мог бы детально восстановить если не все, то хотя бы значимые эпизоды своей взрослой жизни. Но ни в один из этих эпизодов решительно не встраивались ни кластеры сектора Д, ни станция техобслуживания на проспекте Энергетиков. Он был уверен, что раньше и не подозревал о существовании такой станции.
Слабо разбираясь в психиатрии, профессор тем не менее что-то слышал о так называемом синдроме ложной памяти, когда истинные воспоминания заменяются фальшивыми. Человек убежден, что был там-то и делал то-то, в то время как все обстояло иначе. Синдром ложной памяти может проявиться вследствие шока, сильного стресса, страха, эмоционального напряжения… Например, убийца ничего не помнит о совершенном им преступлении, зато уверен, что он тогда сидел в ресторане с друзьями. Не случилось ли такое и с профессором Илларионовым? Может, он был на этой станции или возле нее, и там произошло нечто настолько страшное, что мозг профессора защитил его от этого ужаса, заменив подлинные воспоминания ложными…
Нет, и такая теория не проходит. В примере с убийцей друзья не подтвердят его алиби, ведь на самом деле он не ходил с ними в ресторан. В воображаемом примере с профессором хоть кто-то из коллег или знакомых не мог не спросить его, где он находился и что делал тогда-то, а никто никогда не спрашивал, никаких нестыковок не было. Правда, событие это, причина синдрома ложной памяти, могло произойти давно, даже очень давно, и при обстоятельствах, исключающих чьи-то недоуменные вопросы. Но профессор знал и то, что психические расстройства (а синдром ложной памяти, несомненно, относится к таковым!) не бывают изолированными, сами по себе. Не бывает так, чтобы страдающий отдельным психическим расстройством человек был абсолютно нормален во всем другом. Где-то что-то обязательно выскочит, как чертик из табакерки, тем более если отклонения начались давно. Без лечения они могут прогрессировать, но никак не сглаживаться. Между тем ни сам профессор, ни кто-либо в его окружении не замечал ничего такого, что можно было бы назвать отклонением. Даже очень эксцентричного здорового человека от нездорового отделяет пропасть, пусть и не всегда видная невооруженным глазом, но рано или поздно выявляющаяся. А профессор Илларионов, собственно, особой эксцентричностью и не отличался…
Когда в семь часов двадцать пять минут профессор подъехал к станции техобслуживания, он успел привести себе достаточно доводов, чтобы отринуть обе версии. Его ни с кем не перепутали, и он не сумасшедший. Ему оставалось признать, что он ничего не понимает в происходящем; тем сильнее было желание понять.
Несмотря на ранний час, возле станции стояло много машин. Профессор остановил «волгу» поодаль, на обочине. Он не вышел, и никто не подходил к нему, но ровно в половине восьмого он увидел высокого худощавого человека лет пятидесяти, энергичным шагом направляющегося к его машине. Илларионов разблокировал правую дверцу, высокий незнакомец открыл ее и втиснулся в салон, согнувшись в три погибели.
– Здравствуйте, Андрей Владимирович, – приветствовал он профессора с широкой хищной улыбкой, обнажившей крепкие, желтые от табака зубы.
Профессор молча кивнул. Он мгновенно узнал голос, звучавший по телефону, но как держаться с этим человеком? Именно как с незнакомцем или, наоборот, как со старым знакомым, согласно каким-то безумным правилам игры? Илларионов с усилием удержался от того, чтобы не брякнуть: «Что все это значит?» Как бы с ним после такого вопроса ни обошлись, что-то разузнать он тогда вряд ли сможет. Не исключено, что придет время спрашивать в лоб, но сейчас нужно придерживаться избранной тактики обтекаемых реплик… Профессор вглядывался в лицо сидящего рядом с ним человека, какое-то вытянутое и весьма, по его мнению, неприятное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
– Что тогда?
– Тогда посмотрим.
– Вы очень рискуете, Джон.
– Да, возможно… Но что делать? Хорошо уже то, что они принимают плату наличными. Следов не остается. Для них – часть игры, для нас – большая удача.
– Вряд ли все так просто. А если в их казематах кто-нибудь спятит и повесится? Они хотя бы должны знать, как связаться с родственниками…
– Если такое случится, то по сравнению с их грандиозными неприятностями все другое… Гм… Не знаю… Наверное, в Штернбурге надо заполнять какие-нибудь формуляры в рамках игры в тюрьму. Но с этим я разберусь. – Он повернул ключ зажигания. – Поехали…
– Подождите, Джон.
– Что?
– Когда мы говорили о списке… Вы сказали, что дела очень плохи и времени нет… Почему вы так сказали? Не раскрывая секретов…
Шерман снял руки с обтянутого кожей руля и повернулся к Нике.
– Я могу лишь предполагать, притом с большой долей уверенности, как люди из списка достигли своих успехов и что, по всей вероятности, за этим кроется. Но с какой целью предпринимались эти действия, кем конкретно, почему именно с этими людьми и за что их приговорили к смерти – тут я в том же положении, что и ты. Ника, если бы я все знал или мог разгадать, не вставая с кресла, неужели не вел бы себя иначе?
– Да… Я задала глупый вопрос. Не сердитесь.
– Я не сержусь, – тепло проговорил Шерман.
29
Телефон разбудил профессора Илларионова в половине седьмого утра. Профессор лег поздно и спал очень плохо – фактически только что уснул, – и готов был проклясть ни в чем не повинный аппарат, а заодно Александера Грейама Белла. С трагедийным мычанием, не открывая глаз, он вытянул правую руку и нашарил трубку.
– Алло…
– Профессор Илларионов? – Голос был мужской, жесткого тембра, с уверенной интонацией, не столько вопрошающей, сколько утверждающей. – Андрей Владимирович?
– Это я…
После паузы незнакомый голос медленно отчеканил:
– В тысяча девятьсот восьмидесятом году в Нью-Йорке маньяком по имени Марк Чепмен был застрелен Джон Уинстон Леннон.
Преподнеся эту совершенно бесспорную, но несколько неожиданную историческую справку, голос умолк, словно ему больше нечего было сообщить Андрею Владимировичу.
Молчал и профессор. Сна как не бывало – Илларионов сразу связал ранний звонок с вчерашней подменой диска. Привыкший к логическому мышлению профессор отлично знал, что «после этого» далеко не всегда означает «вследствие этого», но знал он и другое. Если два необычных события одно за другим вторгаются в упорядоченную жизнь, они скорее всего взаимосвязаны.
Тогда что означает фраза о Джоне Ленноне? Какой-то пароль, код? Может быть, напрасно профессор не прослушал диск… И как теперь себя вести? Пожалуй, если он хочет что-то узнать, нужно реагировать так, словно он в курсе дела. Он избрал наиболее нейтральную реплику, уместную в любом разговоре, прерванном паузой:
– Продолжайте, пожалуйста.
– Итак, профессор, – сказал голос. – Надеюсь, все прошло хорошо и вас уже не тревожит отсутствие периферийных кластеров в секторе Д?
Это звучало абсолютной абракадаброй для Илларионова. Что ответить – да или нет? Какого ответа ждут на другом конце линии? Логически вычислить нельзя, можно только угадать… И говорить с максимальной неопределенностью.
– По-моему, все в порядке, – осторожно произнес Илларионов. Лучший из возможных ответов. ЧТО в порядке, им виднее. Эти слова допускают различное толкование, а люди обычно истолковывают туманные фразы в соответствии со своими ожиданиями… Кстати, отсюда и происходит большинство недоразумений.
– Прекрасно. Вы готовы выехать?
О, это хуже. Куда выехать, что значит – готов? Но будем продолжать игру, сорвется так сорвется.
– Конечно.
– Мы ждем вас через час. Место встречи не забыли?
Внимательнее на поворотах! Такой вопрос предполагает две вещи: что место встречи известно профессору и что в принципе его можно и забыть. Но относительно второго вопрос мог оказаться и риторическим, заменой фразы «ждем вас на старом месте»… Тут снова нужно балансировать на грани. Неопределенность – вот единственное оружие профессора.
– Раньше я редко что-нибудь забывал, да и сейчас память не подводит. Подводит, знаете ли, порой рассеянность…
К великому облегчению Илларионова, он услышал смех.
– Ох уж эти ученые… Станция техобслуживания на проспекте Энергетиков, шестьдесят пять. А то приедете еще на какую-нибудь другую станцию… С рассеянными профессорами и не то бывает.
Илларионов не рискнул спрашивать, должен ли он приехать на машине. Скорее всего, да. Проспект Энергетиков – это далеко от дома профессора, добраться туда общественным транспортом с пересадками всего за час (даже меньше) почти нереально. Может быть, такси… Но зачем, если есть машина? Опять тут можно только гадать. И как он узнает тех, кто придет на встречу? Или они узнают его? Но и об этом лучше не спрашивать.
– Я приеду, – сказал профессор.
– Ждем вас, – повторил голос, и в трубке прерывисто загудело.
Илларионов сел в постели, невидяще уставившись на телефонную трубку в руке. Какого черта… И рассказать некому, посоветоваться! Из всех друзей профессора лишь Бахметьев обладал достаточным воображением, чтобы увидеть в этой истории не просто дурацкий розыгрыш или, не приведи господь, галлюцинаторный комплекс Илларионова. Бывает ведь так, что люди напряженного умственного труда внезапно свихиваются… А может, так и есть? И не было ни пропавшей царапины на диске, ни телефонного звонка?
Профессор поморщился. Есть отличный способ проверить, в своем ли он уме, – поехать на проспект Энергетиков. Если встреча не состоится и потом никто не объявится, значит, пора идти к психиатру. Но, честно говоря, профессор в это не верил. Жаль, что Бахметьев позавчера улетел в Москву, на конференцию, однако и будь он в Санкт-Петербурге… За несколько минут по телефону ничего не растолкуешь, подробно не обсудишь, а времени нет.
Водрузив трубку на аппарат, профессор встал, сунул ноги в тапочки и прошаркал в ванную. Пока он брился, добрый десяток гипотез промелькнули и растаяли в его голове. Нет, долой! Какие гипотезы в информационном вакууме, какие дома на песке? Надо рассуждать конкретно, практически. Вот, например: не готовится ли похищение или, того хуже, убийство? Нет, по ясной причине: у профессора нет ни богатств, ни важных постов, ни сверхсекретных оборонных открытий, ни личных непримиримых врагов. Да и проще это делается… Значит, не покушение. Но что? Тот, кто звонил, спрашивал, не забыл ли профессор место встречи… Выходит, когда-то Андрей Владимирович его помнил? Но он точно никогда не бывал на станции техобслуживания по проспекту Энергетиков, шестьдесят пять, даже не слышал о такой. И при чем тут какие-то «периферийные кластеры в секторе Д», почему они должны беспокоить Илларионова?
Надевая костюм, профессор покосился на телефон. Возможно, встреча затянется. Не позвонить ли в институт, записать на автоответчик, что сегодня его не будет? Нет, не нужно. Может быть, не так и плохо, если его вскоре начнут разыскивать.
Интересно, как поступил бы на моем месте кто-нибудь из коллег, думал профессор, завязывая галстук. Бахметьев, этот на девяносто процентов так же, а другие? Кое-кто послал бы подальше телефонного шутника с его Джоном Ленноном, перевернулся на другой бок и преспокойно заснул. Разве не совершенно нормальная реакция? Только не для Илларионова. Помимо естественного научного любопытства, он обладал и любопытством человеческим вкупе с развитой интуицией. А интуиция подсказывала – нет, кричала! – что бы ни скрывалось за происшедшим, это очень, очень серьезно.
Он спустился к машине и сел за руль. Его серая «волга», давно нуждающаяся в ремонте, прокашлялась, прежде чем завестись.
А не путаница ли тут, размышлял профессор в дороге. Фамилия Илларионов – распространенная, в имени Андрей Владимирович тоже нет ничего уникального. Допустим, они искали некоего Андрея Владимировича Илларионова, зная лишь приблизительно возраст, внешность, район жительства – и все эти данные совпали? А потом уже они узнали телефон, точный адрес… От этих мыслей профессору стало нехорошо. Если его приняли за другого, возможно все – и похищение, и убийство. Кто знает, какие к тому, другому, претензии! А профессор легкомысленно подставил себя, дав им понять, что опознал пароль, и согласившись на встречу. Но был ли это пароль? Обычно пароль предполагает отзыв.
Продолжая раздумывать на эту тему, Илларионов понемногу успокоился, потому что невероятность гипотезы о путанице постепенно стала ясна для него. За ним велась пристальная слежка, они знали о нем многое, вплоть до любимой музыки. Если бы речь шла о ком-то другом, неужели ни одна мелочь не указала бы им на ошибку? Ведь не могли они не поинтересоваться подробно биографией профессора, прежде чем предпринимать довольно сложные и хлопотные действия.
Но коли так, основной гипотезой становится другая, не менее пугающая. По их мнению, профессор должен помнить какие-то факты, а он их не помнит! Что это – частичная потеря памяти? Весьма странная потеря. На память профессор не жаловался и при желании мог бы детально восстановить если не все, то хотя бы значимые эпизоды своей взрослой жизни. Но ни в один из этих эпизодов решительно не встраивались ни кластеры сектора Д, ни станция техобслуживания на проспекте Энергетиков. Он был уверен, что раньше и не подозревал о существовании такой станции.
Слабо разбираясь в психиатрии, профессор тем не менее что-то слышал о так называемом синдроме ложной памяти, когда истинные воспоминания заменяются фальшивыми. Человек убежден, что был там-то и делал то-то, в то время как все обстояло иначе. Синдром ложной памяти может проявиться вследствие шока, сильного стресса, страха, эмоционального напряжения… Например, убийца ничего не помнит о совершенном им преступлении, зато уверен, что он тогда сидел в ресторане с друзьями. Не случилось ли такое и с профессором Илларионовым? Может, он был на этой станции или возле нее, и там произошло нечто настолько страшное, что мозг профессора защитил его от этого ужаса, заменив подлинные воспоминания ложными…
Нет, и такая теория не проходит. В примере с убийцей друзья не подтвердят его алиби, ведь на самом деле он не ходил с ними в ресторан. В воображаемом примере с профессором хоть кто-то из коллег или знакомых не мог не спросить его, где он находился и что делал тогда-то, а никто никогда не спрашивал, никаких нестыковок не было. Правда, событие это, причина синдрома ложной памяти, могло произойти давно, даже очень давно, и при обстоятельствах, исключающих чьи-то недоуменные вопросы. Но профессор знал и то, что психические расстройства (а синдром ложной памяти, несомненно, относится к таковым!) не бывают изолированными, сами по себе. Не бывает так, чтобы страдающий отдельным психическим расстройством человек был абсолютно нормален во всем другом. Где-то что-то обязательно выскочит, как чертик из табакерки, тем более если отклонения начались давно. Без лечения они могут прогрессировать, но никак не сглаживаться. Между тем ни сам профессор, ни кто-либо в его окружении не замечал ничего такого, что можно было бы назвать отклонением. Даже очень эксцентричного здорового человека от нездорового отделяет пропасть, пусть и не всегда видная невооруженным глазом, но рано или поздно выявляющаяся. А профессор Илларионов, собственно, особой эксцентричностью и не отличался…
Когда в семь часов двадцать пять минут профессор подъехал к станции техобслуживания, он успел привести себе достаточно доводов, чтобы отринуть обе версии. Его ни с кем не перепутали, и он не сумасшедший. Ему оставалось признать, что он ничего не понимает в происходящем; тем сильнее было желание понять.
Несмотря на ранний час, возле станции стояло много машин. Профессор остановил «волгу» поодаль, на обочине. Он не вышел, и никто не подходил к нему, но ровно в половине восьмого он увидел высокого худощавого человека лет пятидесяти, энергичным шагом направляющегося к его машине. Илларионов разблокировал правую дверцу, высокий незнакомец открыл ее и втиснулся в салон, согнувшись в три погибели.
– Здравствуйте, Андрей Владимирович, – приветствовал он профессора с широкой хищной улыбкой, обнажившей крепкие, желтые от табака зубы.
Профессор молча кивнул. Он мгновенно узнал голос, звучавший по телефону, но как держаться с этим человеком? Именно как с незнакомцем или, наоборот, как со старым знакомым, согласно каким-то безумным правилам игры? Илларионов с усилием удержался от того, чтобы не брякнуть: «Что все это значит?» Как бы с ним после такого вопроса ни обошлись, что-то разузнать он тогда вряд ли сможет. Не исключено, что придет время спрашивать в лоб, но сейчас нужно придерживаться избранной тактики обтекаемых реплик… Профессор вглядывался в лицо сидящего рядом с ним человека, какое-то вытянутое и весьма, по его мнению, неприятное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49