– Вы, вероятно, ошиблись, – сказал иудей. – Что извинительно – все мы ошибаемся. Вы залезли не в тот карман и вытащили чёрные деньги, которые бросаете нищим.
– Хм, и впрямь, – ответил Исаак. – Виноват. Где деньги, чтобы расплачиваться с торговцами? – Он похлопал по нескольким карманам. – Кстати, если я не буду предлагать вам чёрные деньги – сколько шиллингов?
– Под словом «шиллинг» вы, я полагаю, разумеете новые?
– Якова I?
– Нет-нет, Яков умер полстолетия назад, так что прилагательное «новый» едва ли применимо к фунтам, отчеканенным в его царствование.
– Вы сказали «фунты»? – переспросил Даниель. – Фунт – довольно крупная сумма; не понимаю, при чём они сейчас, когда речь может идти самое большее о шиллингах.
– Давайте употреблять слово «монеты», пока я не пойму, говорите вы о новых или о старых.
– «Новые» означает монеты, отчеканенные, скажем, при нашей жизни?
– Я имею в виду деньги Реставрации, – ответил израелит. – Или, может быть, преподаватели забыли вас уведомить, что Кромвель умер, а монеты Междуцарствия уже три года как изъяты из обращения?
– Кажется, я слышал, что король начал чеканить новые монеты, – промолвил Исаак, оборачиваясь к Даниелю за подтверждением.
– Мой единокровный брат в Лондоне знает человека, который один раз видел золотую монету с надписью «CAROLUS II DEI GRATIA» на бархатной подушечке под стеклом, – сообщил Даниель. – Их прозвали «гинеями», поскольку они чеканятся из золота, которое компания герцога Йоркского добывает в Африке.
– А правда ли, Даниель, что эти монеты абсолютно круглые?
– Да, Исаак. Не то что добрые старые монеты ручной чеканки, которых у нас столько в кошельках и карманах.
– Более того, – произнёс ашкенази, – король привёз с собой французского учёного, мсье Блондо, которого Людовик XIV ненадолго отпустил в Англию. Мсье Блондо построил станок, который наносит на ребро монеты изящные надписи и насечки.
– Типично французское излишество, – заметил Исаак.
– И впрямь пребывание в Париже не пошло королю на пользу, – добавил Даниель.
– Напротив, – возразил потомок Авраама. – Если кто-нибудь спилит или обрежет немного металла от края круглой монеты с узором на ребре, это тут же станет заметно.
– Вот почему все переплавляют новые монеты, как только они выходят из-под пресса, и отправляют металл на Восток?… – начал Даниель.
– Лишая таких, как я и мой друг, возможности их приобрести, – завершил Исаак.
– Хорошая мысль! Если вы покажете мне монеты ярко-серебристого цвета – не те чёрные, – я взвешу их и приму как металл.
– Как металл! Сударь!
– Да.
– Я слышал, что таков обычай в Китае, – важно проговорил Исаак. – Однако здесь, в Англии, шиллинг всегда шиллинг.
– Вне зависимости от того, сколько он весит?
– Да. В принципе да.
– Значит, когда шиллинг отчеканят на Монетном дворе, он обретает магические свойства шиллинга, и даже подпиленный, обрезанный и стёртый до полной утраты формы остается полноценным шиллингом?
– Вы преувеличиваете, – сказал Даниель. – Вот, например, у меня есть прекрасный шиллинг королевы Елизаветы, который я ношу, учтите, исключительно как память о правлении Глорианы, поскольку он слишком хорош, чтобы его тратить. Видите, он сверкает, как в тот день, когда вышел с Монетного двора.
– Особенно по краям, где его недавно обрезали.
– Естественная, приятная неровность ручной чеканки, ничего более.
Исаак сказал:
– Шиллинг моего друга, хотя, безусловно, великолепен и стоит на рынке двух-трех, не исключение. Вот шиллинг Эдуарда VI. Он попал ко мне следующим образом: герцогский сын, который до того одолжил у меня шиллинг, будучи в сильном подпитии, упал и заснул на полу. Кошель, где он держал свои самые ценные монеты, раскрылся, и эта выкатилась к моим ногам, что я расценил как уплату долга. Обратите внимание на её исключительную сохранность.
– Как монета могла выкатиться, если она почти треугольная?
– Обман зрения.
– Беда с монетами Эдуарда VI в том, что они вполне могли быть отчеканены во время Великой Порчи, когда цены выросли вдвое, прежде чем сэр Томас Грешем сумел навести порядок.
– Инфляция была вызвана не порчей денег, как полагают некоторые, – возразил Даниель, – а тем, что страну наводнили богатства, изъятые из монастырей, и дешёвое серебро из копей Новой Испании.
– Если бы вы позволили мне приблизиться к этим монетам хотя бы на десять шагов, я бы лучше сумел оценить их нумизматическую ценность, – произнёс шлифовальщик. – Я мог бы даже воспользоваться одной из своих луп…
– Боюсь, это покажется мне обидным, – ответил Исаак.
– Вот монета, которую вы можете разглядывать как угодно близко, – сказал Даниель, – и всё равно не найдёте следов преступной порчи. Мне дал её слепой трактирщик, страдающий обморожением пальцев, – он сам не понимал, с чем расстаётся.
– Не пришло ли ему в голову её надкусить? Вот так? – произнёс шлифовальщик, беря шиллинг и надкусывая его коренными зубами.
– Что вы таким образом узнаете, сударь?
– Что чеканивший это фальшивомонетчик использовал относительно хороший металл – не более пятидесяти процентов свинца.
– Мы расцениваем ваши слова как шутку, – сказал Даниель, – но вы не станете шутить по поводу этого шиллинга, который мой единокровный брат подобрал при Нейзби рядом с останками роялиста, разорванного на куски при взрыве пушки, – а упомянутый роялист в свое время возглавлял охрану лондонского Тауэра, где чеканят новые деньги.
Еврей повторил ритуал надкусывания, потом царапнул монету – не посеребрённая ли это медяшка.
– Ничего не стоит. Однако я должен шиллинг одному жидоненавистнику в Лондоне и получу на шиллинг удовольствия, всучив ему вашу фальшивку.
– Хорошо, тогда… – Исаак потянулся к призмам.
– У таких увлечённых нумизматов наверняка водятся пенсы?
– Мой отец раздаёт новенькие пенни в качестве подарков на Рождество, – начал Даниель. – Три года назад… – Он не дорассказал историю, заметив, что шлифовальщик смотрит не на них, а на какое-то движение дальше в толпе.
Даниель обернулся и увидел, что вполне прилично одетого джентльмена шатает из стороны в сторону, хотя слуга и друг поддерживают его под руки. Джентльмен проявлял желание улечься в самом неподходящем месте, а именно – стоя по щиколотку в грязи. Слуга подхватил его под мышки, поднял и попытался нести, но господин взвизгнул, как кошка, попавшая под колесо, забился в судорогах и рухнул навзничь, расплескав грязь на несколько ярдов вокруг.
– Забирайте призмы, – сказал торговец, практически запихивая их Исааку в карман, и принялся складывать столик. Если он чувствовал то же, что Даниель, то в бегство его обратил не вид заболевшего и даже не его падение, а нечеловеческий вопль.
Исаак шёл к больному осторожной, но твердой походной канатоходца.
– Может быть, вернёмся в Кембридж? – предложил Даниель.
– Я немного знаком с аптекарским искусством, – ответил Исаак. – Надеюсь, мне удастся ему помочь.
Вокруг болящего собралась толпа, однако круг был очень широк – внутри него находились только Исаак и Даниель. Несчастный, судя по всему, пытался сбросить штаны, но руки у него не работали, и он извивался, силясь выползти из одежды. Друг и слуга тщетно тянули за манжеты, панталоны словно приросли к телу. Наконец друг вытащил кинжал, рассёк сперва манжеты, а затем и самые штанины сверху донизу – а может, они лопнули под внутренним напором. Так или иначе, штаны свалились. Друг и слуга попятились. Теперь Исаак и Даниель могли бы увидеть срамные части, если бы их не заслоняли чёрные шары тугой плоти, рассыпанные, как пушечные ядра, по внутренней стороне бедра.
Человек уже не бился и не кричал, потому что умер. Даниель взял Исаака за руку и настойчиво потянул назад, но Исаак упрямо приближался к объекту. Даниель оглянулся и увидел, что вокруг на выстрел никого нет – лошади и палатки оставлены, товары разбросаны по земле, грузчики, освободившись от ноши, уже пробежали полдороги до Или.
– Я вижу , как бубоны распространяются, хотя тело уже умерло, – проговорил Исаак. – Порождающий дух живёт – превращая мёртвую плоть в нечто иное, как личинки мух зарождаются в мясе и серебро образуется в недрах гор. Почему порой он приносит жизнь, а порой – смерть?
То, что они остались живы, означает, что Даниелю всё же удалось оттащить друга подальше и развернуть к Кембриджу. Однако мысли Исаака по-прежнему были заняты сатанинскими чудесами, творящимися в паху мертвеца.
– Я восхищаюсь анализом мсье Декарта, но чего-то недостаёт в его допущении, будто мир – частицы вещества, сталкивающиеся подобно монетам в мешке. Как объяснить этим способность материи организовываться в глаза, листья и саламандр? Не может быть, чтобы она лишь собиралась удачным образом в каком-то Непрерывном чудесном созидании. Ведь тот же процесс, которым наше тело превращает пищу и питьё в плоть и кровь, может за несколько часов превратить тело в скопление бубонов. Я убеждён: процесс этот лишь кажется бессмысленным. То, что один заболевает и умирает, а другой живёт и здравствует, суть знаки в шифрованном послании, которое философы силятся разгадать.
– Если только послание не изложено давным-давно в Библии, где каждый может его прочесть, – сказал Даниель.
Пятьдесят лет спустя он ругательски ругает себя за эти слова, но тогда они сами сорвались с языка.
– О чём ты?
– 1665 год наполовину прошёл – ты знаешь, какой будет следующий. Я должен вернуться в Лондон, Исаак. В Англии чума. То, что мы видели сегодня, – предвестие конца света.
На «Минерве» у побережья Новой Англии

Ноябрь, 1713 г.
Даниеля будит петух на баке, уверившийся наконец, что свет на восточном краю окоема не просто ему померещился. Увы, восточный край окоёма сейчас по левому борту. Вчера был по правому. Последние две недели «Минерва» лавировала у побережья Новой Англии, пытаясь поймать ветер, который позволит выйти на «матёрую воду», как говорят моряки. Сейчас они, вероятно, не более чем в пятидесяти милях от Бостона.
Даниель спускается на батарейную палубу, в тонкий пласт едко пахнущего воздуха. Когда глаза привыкают к полумраку, он различает пушки, развернутые на низких станках параллельно корпусу, жерлами вперёд, и принайтовленные. Орудийные порты заперты. Теперь, когда горизонта не видно, ему приходится воспринимать бортовую и килевую качку подошвами ног – если ждать, пока чувство равновесия подскажет, что он падает, будет поздно. Даниель ступает короткими, просчитанными шагами, ведя рукой по потолку и задевая укреплённые там орудийные принадлежности – длинные банники и прибойники. Так он оказывается перед дверью и затем в кормовой каюте, занимающей всю ширину корабля и снабжённой панорамными окнами, в которые сейчас сочится слабый свет западного неба и заходящей луны.
Шесть человек работают и разговаривают Все они старше и опытнее обычных матросов. Здесь хранятся ящики с хорошими инструментами и важные чертежи. Румпель размером с боевой таран проходит через всю каюту и служит для перекладки руля; он поворачивается с помощью тросов, протянутых к штурвалу через отверстия в переборке. Пахнет кофе, стружками и трубочным табаком. Обитатели каюты хмыкают, приветствуя Даниеля. Он подходит к окну и садится. Окно выдается назад, так что можно смотреть прямо вниз, туда, где из пенного бурления вдоль руля рождается кильватерная струя. Даниель открывает лючок под окном и спускает на бечевке Фаренгейтов термометр. Это новейшая европейская технология измерения температуры, прощальный подарок Еноха. Даниель дает термометру поболтаться в воде несколько минут, затем вытаскивает его и снимает показания.
Он старается проделывать этот ритуал каждые четыре часа. Цель – проверить, правда ли в Северной Атлантике полно теплых течений. Данные можно будет представить Королевскому обществу в Лондоне, если Даниель, Бог даст, туда доберётся. Сперва он делал замеры с верхней палубы, однако тогда инструмент бился о корпус, к тому же Даниель устал ловить на себе недоуменные взгляды матросов. Старички в каюте, вероятно, тоже считают его чокнутым, но их это не смущает.
Как путник, отыскавший в чужом городе уютную кофейню, Даниель обосновался в кормовой каюте, и его здесь приняли. Завсегдатаи – люди преимущественно на четвертом или на пятом десятке: филиппинец, ласкар, метис из португальского города Гоа, гугенот, корнуэлец, на удивление плохо владеющий английским, ирландец. Все они чувствуют себя как дома, словно «Минерве» тысяча лет и предки их искони на ней жили. Если она когда-нибудь утонет (подозревает Даниель), они за неимением другого пристанища охотно пойдут с нею ко дну. Друг с другом и с «Минервой» они могут перемешаться в любую точку мира, отбиваться от пиратов, буде возникнет такая надобность, сытно есть и спать в собственной койке. Если же «Минерва» погибнет, им будет примерно все равно, где остаться – посреди бушующей Атлантики или в каком-нибудь портовом городке;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54