В
общем, я, кажется, зря обидел тихих и безобидных авторов научной
фантастики - этот человек напоминает мне мужа сотрудницы нашей
лаборатории, которому в тридцать седьмом году я ни за что ни про что, но
БЕЗОШИБОЧНО дал в безразличную морду на следующее утро после ареста
академика Эн, и он только утерся.
- Кто вы такой? - начинаю закипать я. - Сколько вам лет? Образование?
Что вы умеете делать, чтобы быть моим заместителем? Имеете ли вы
какое-нибудь отношение к науке... или хотя бы к мысли?
- Юрий Васильевич, вы, пожалуйста, не волнуйтесь, - спокойно отвечает
он. - Лично мне эта двусмысленная ситуация тоже неприятна. И ваш сотрудник
понял меня неправильно. Ну какой из меня заместитель?.. У меня к вам два
дела? Во-первых, директор издательства просил передать лично вам, что
вчерашнее решение было предварительным... Его еще можно изменить. Товарища
Чернолуцкого пока еще никто не смещает. Директор просит вас о небольшом
одолжении... Он просит придержать статью о профессоре
Степаняке-Енисейском, не ставить ее в апрельский номер. Директор хотел бы
предварительно посоветоваться в Минздраве.
- Придержать статью?! - взрываюсь я. - А ваш Моргал знает, что этот
самый Степаняк-Енисейский дезорганизовал отечественную стоматологию? Да?
Нет?.. Не пойму! Так вот, передайте Моргалу, что ни один вредитель,
ограбивший государство в особо крупных размерах, не сравнится с этим
Степаном, который двадцать лет подряд причинял всему народу зубную боль. У
всех зубы болели, только не у Минздрава! С кем же советоваться? Странная у
вас роль, молодой человек... Впрочем, вы не молодой человек. Где я вас
видел?.. Не помню. Вы кто, не пойму?.. Издательский курьер? Чрезвычайный
посол?.. Не слышу!.. Не нуждаюсь! У меня сегодня неприемный день.
Михалфедотыч, повесьте объявление: ушел на базу, вернусь не скоро!
Все мои подчиненные навострили уши, боязливо выглядывают в коридор и
слушают своего главного редактора. А как же - чайник кипит! Так-то! И мы
еще кое-что можем! Учитесь, пока я жив!
- Придержать статью? - азартно продолжаю я. - Сейчас... Где она? Вот
на моем столе лежит апрельский набор, я должен его подписать. Вчера должен
подписать. В нем не хватает стать о методах профессора
Степаняка-Енисейского... Где эта статья?!
Я грозно гляжу в коридор. Развел, понимаешь, демократию! С этого
момента железная дисциплина! На войне как на войне! Если сейчас мне не
принесут статью - всех уволю!
Все, как мыши, разбегаются по своим рабочим местам, а из третьей
комнаты, где бездельничают художники и фотограф, выскакивает Ашот и несет
статью, бормоча что-то про два недостающих зуба. Ага, испугались!
- Дроздов подписал статью? - спрашиваю я.
- Так точно, Юрий Васильевич, - отвечает Дроздов.
Все опять выглядывают в коридор.
- Где моя авторучка?
Я откидываю полы пальто, усаживаюсь в кресло, Михаил Федотович подает
мне свой старинный "Паркер" с золотым пером (эту авторучку у него надо
украсть и отнести в свой музей на втором этаже учреждения), и я трясущейся
рукой подписываю в печать статью Дроздова - черными чернилами полной
подписью вместе со званием:
"Академик Ю.Невеселов"
- Какое сегодня число?
- Двадцать восьмое февраля, - смеется Михаил Федотович.
Все-таки он смеется, хотя только что я подписал ему приговор - статья
пойдет в печать, и его снимут.
- Значит, сегодня последний день, - заключаю я и ставлю дату.
- Последний день чего? - интересуется Михаил Федотович.
- Помпей, - предполагает Дроздов.
- Зимы, - поясняю я.
Дроздов манерно аплодирует мне из коридора. Значит, старый чайник
сыграл на публику и сорвал аплодисменты на старости лет.
Но чрезвычайный издательский посол, оказывается, еще не втоптан в
грязь. Уши еще торчат. Он что-то еще хочет сказать... Все верно: входя он
сказал "во-первых", но еще не добрался до "во-вторых". Он открывает свой
дипломатический чемодан, протягивает мне какой-то мандат и невозмутимо
произносит:
- Нет, Юрий Васильевич, я не чрезвычайный посол и не издательский
курьер. Мне, во-вторых, поручено провести в вашем журнале ревизию.
После этих слов в коридоре начинает происходить немая сцена. Я,
признаться, тоже немного ошарашен.
- А его фамилия не Хлестаков ли? - разряжает обстановку Дроздов.
- Нет, моя фамилия Ведмедев, - спокойно представляется этот
ревизионист.
- По всем ревизионным вопросам обращайтесь к заместителю главного
редактора. Михалфедотыч, к нам приехал ревизор! Уделите ему внимание, но
не в ущерб основной работе.
- Здравствуйте! - Михаил Федотович трогает ревизора за локоток. - Я
не расслышал - ваша фамилия Ведмедев или Медведев?.. Что будем проверять?
Наличие столов, стульев, сотрудников?
Все опять разбегаются по рабочим местам, а Маринка быстренько
проверяет амбарную книгу "прихода-ухода" - все ли расписались? И, наверно,
расписывается за Дроздова, который принципиально никогда не расписывается
в появлении на работе (в исчезновении с работы - тем более).
Умничка.
Не Дроздов умничка, а Маринка.
Это она ловко делает, фальшивомонетчица.

7
Я остаюсь в одиночестве, снимаю пальто и опять усаживаюсь в кресло.
Оно крепкое, довоенное, на балансе редакции не числится, я его из дому
принес, его из-под меня трудно вышибить. Сейчас я еще раз внимательно
прочитаю статью о зубной боли профессора Степаняка-Енисейского и вычеркну
из нее все несущие балки и рабочие кирпичи, то бишь все колоритные слова и
одесские обороты, которые Дроздов надеется под шумок протащить, хотя я и
пометил все эти штуковины в его черновике.
Маринка приносит чай в серебряном подстаканнике N_2 и бутерброды с
колбасой. Спасибо, одного достаточно, я уже завтракал.
- Что ты спросила?.. - переспрашиваю я. - Кому чай? Ревизору?!
- В порядке подхалимажа, - смеется Маринка.
- Ладно, предложи ему чай, пусть подавится. Человек все-таки с
дороги.
Итак, читаем статью...
Где мои очки?
На носу.
Статья называется: "Зубная боль профессора Е."
Странно, почему Дроздов сократил фамилию Степана до единственной
заглавной буквы? Впрочем, "Енисейский" это не фамилия и даже не псевдоним,
а торжественная приставка в подражание Семенову-Тян-Шанскому или
Суворову-Рымникскому, хотя профессор Степаняк прицепил к своей фамилии
название великой сибирской реки не потому, что он там родился, воевал или
что-то исследовал - нет, Енисей он прославил кончиком своего железного
школярского пера, запудрив мозги целому послевоенному поколению
научно-фантастической трилогией о светлом будущем Сибири.
В этих романах ("Обь", "Енисей" и "Лена") наши потомки, какие-то
глуповатые восторженные личности, настроили в Сибири куполообразные
города, своротили русла трех великих рек, установили на Северном полюсе
гигантскую трубу-лифт для транспортировки на Луну песка из обмелевшего
Северного Ледовитого океана и, гоняясь за иностранными шпионами, мимоходом
раскрыли загадку Тунгусского метеорита, - оказывается, там взорвался не
метеорит наверху, а газ под Тунгуской!
В то время, как писатель Енисейский покорял на бумаге Сибирь,
профессор Степаняк, назначенный директором головного института
стоматологии, разгонял спецов, прикрывал последний завод по выпуску
вредной и дорогостоящей амальгамы и под лозунгом "плюс химизация всей
страны" подписывал приказ о поголовном пломбировании зубов перспективной
пластмассой по собственному рецепту...
Лучше бы уже пластилином!
За трилогию Степаняк-Енисейский получил Сталинскую премию и орден
"Знак Почета" (у меня есть такой же - до сих пор путаюсь: все-таки, знак
или орден?), за развал стоматологии - Государственную премию и орден
Трудового Красного Знамени, а когда подули ветры перемен, он развернул
свой флюгер и спешно настрочил четвертый роман ("Байкал"), в котором
иностранных шпионов разменял на родимых отечественных, трубу на полюсе
демонтировал, реки вернул в первобытное состояние, а Байкал спас от
нашествия тунгусских пришельцев. Правда, ожидаемого к юбилею ордена
"Дружбы народов" Степаняк-Енисейский не получил, потому что в стоматологии
он никак не мог протрубить отбой - к тому времени его уже сделали
"народным дантистом" и "почетным директором", а все амальгамные заводы
страны были растасканы по винтику, по кирпичику - на что Дроздов должен
обратить особое внимание в своей статье.
Вообще, я давно заметил, что инженеры пишут фантастику
преимущественно о медицине, а медицинские работники - о будущем Сибири.
(Историческую же фантастику на тему "что было бы, если бы..." пишут все,
кому не лень.) Парадокс? Нет, обычное явление, совмещение профессий -
дилетанты всерьез занимаются только чужими делами. Это удобно, а спросу
никакого.
Итак, фамилию пишем полностью. Не щадить, бить прямо по фамилии, но
без ерничанья. Пусть уж Ашот не обижается, но статья пойдет без
иллюстрации - спору нет, челюсть хороша, но из-за этой статьи произойдет
большая драка, а драка дело святое... Шутки в сторону, а челюсть в архив.
Где моя авторучка?
Я ощупываю карманы, натыкаюсь сначала на чужой "паркер" с золотым
пером, а потом на внучкину "склерозную записку". Сегодня она написана на
листке от перекидного календаря. Почитаем, что я должен сегодня
совершить...
На листке напечатаны жирное число "28", слова "ФЕВРАЛЬ", "ПЯТНИЦА" и
список планет, видимых в предстоящем марте. На обороте красными чернилами
и каким-то странным, не Татьяниным почерком записано:
Не забыть:
1. Звездные войны
2. Мыло, полотенце,
паста, зубная щетка
Мною опять овладевает приступ сосредоточенного туподумия. Я
разглядываю календарный листок, как до него разглядывал серебряный
подстаканник, черную вывеску, белые обложки, и не могу сообразить: кто
написал эту записку, сложил вдвое и засунул в мой нагрудный карман?
Я с опаской оглядываюсь...
За спиной никого, но за полуподвальным окном маячит уже знакомая
фигура в смушковом пирожке.
- Маринка! - зову я. - Выйди узнай, что этому старцу от меня нужно.
Я продолжаю изучать календарный листок. Узнаю, когда сегодня взошло и
зайдет солнце, восход и заход луны. Узнаю, что в марте "Венера не видна",
"Марс виден сегодня в юго-восточной части неба в созвездии Весов как
звезда нулевой величины. В 22 ч. 12 мин. Луна на короткое время закроет
своим диском планету", "Юпитер восходит за два часа до рассвета в
созвездии Стрельца", "Сатурн - после полуночи в созвездии Весов", "20
марта в 13 час. 24 мин. московского времени Солнце вступит в зодиакальный
знак Овна, наступит начало весны".
Такой вот гороскоп.
- Это какой-то ненормальный, - смеется Маринка, заглядывая в кабинет.
- А в чем дело?
- Стоит, мерзнет... Я пригласила... Отвечает, что не смеет войти в
наш... как его?.. священный храм науки и мысли.
- Я так и думал.
Я подхожу к окну, разглядываю этот листок на просвет и вижу обычные
водяные знаки-звездочки.
Значит, сегодня начинаются звездные войны.

8
Я догадываюсь, кто подсунул мне эту повестку...
Вернее, мне хочется, чтобы это был именно он - удивительно похожий на
меня издательский швейцар в фуражке, которому я много лет назад продал
свою душу прямо в вестибюле "Перспективы". Конечно, меня засмеют, если я
начну объяснять, каким способом пробил в Госкомиздате "Науку и мысль".
Легенду о потустороннем швейцаре я не рассказывал даже внучке - Татьяна
погладила бы меня по редким волосенкам и с восхищением сказала бы:
"Ты, дедуля, у меня писатель-фантаст!"
Но о швейцаре я молчу не потому, что меня засмеют, а потому, что
разговор с ним воспринимаю серьезно. Он сидел в вестибюле рядом с
газированным автоматом, всех сердито спрашивал, куда идут, и всех
пропускал. Я всегда боялся швейцаров за их швейцарскую психологию, но этот
вдруг участливо спросил, когда я после официального отказа Госкомиздата
искал в кармане копейку для газированной воды:
"Что, дедушка, не везет? На, выпей водички с сиропом... - и протянул
мне трехкопеечную монету. - Не бойся, не простудишься".
Я выпил за его счет сладкой негазированной воды и вдруг, уж не знаю
зачем, пожаловался, что не могу пробить жизненно нужный научно-популярный
журнал в его швейцарском издательстве.
"Жизненный? - с неподдельным интересом переспросил швейцар. - Нужный,
научный и популярный?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24