Все рассыпались по Кузьминкам кто куда... Дроздов, Ашот и
Белкин закусывают в гостинице и расчерчивают пульку на оборотной стороне
акта ревизии. Кто-то из наших смотрит "Звездные войны". Татьяна с
заплаканной царицей отправились в бар за сигаретами, обнаружили там
Космонавта с Тронько и, забыв обо мне, вертят перед ними хвостами. А
Леонард Христианович отпустил санитаров в кино и решил подежурить здесь.
Если будут вызовы, ему позвонят.
Так. Чувствую, что с меня временно снято наблюдение. Обо мне забыли.
Этим грех не воспользоваться. Накину пиджак, пальто оставлю, и никто не
подумает, что я вышел на улицу. Меня там ждут. Я с утра не могу остаться в
одиночестве, чтобы ОН смог подойти и заговорить.
- Пойду отолью, - объявляю я и накидываю пиджак. Что может быть
естественней этой потребности?
Мои намерения не вызывают подозрений. Я выхожу в вестибюль, но
вспоминаю, что оставил наган в кармане пальто, возвращаюсь, перекладываю
наган в пиджак и опять выхожу. Мне везет: швейцар покинул свой боевой
пост, закрыл дверь на крюк и торчит в кинозале, отравляя одеколонным
дыханием и без того спертый воздух. Я откидываю кочергу и выхожу на мороз.
Я свободен!
Полированный мрамор на ступенях Дома ученых обледенел. Свободен-то
свободен, но так недолго ноги поломать... Вокруг ни души - одни мотоциклы,
"ЗИМ" и "Скорая помощь". Садись и езжай куда хочешь. Но ехать никуда не
надо. ОН меня здесь найдет. Пусть ищет, а я пока буду глядеть на Марс. Как
там записано в календарном листке? Марс виден в юго-восточной части неба в
созвездии Весов как звезда нулевой величины. В "" часа 12 минут Луна на
короткое время закроет своим диском планету. Это значит: затмение Марса.
Я потихоньку скольжу к "ЗИМу", тормозя тростью. Если по дороге упаду,
уже не встану.
Где тут юго-восток?
Вон там, на конце трубы.
Календарный листок не соврал. Наверху разворачивается звездная
свистопляска. Все очень красиво: молодая луна собирается скосить трубу
тонким лезвием своего серпа, а Марс притаился по ту сторону трубы и
молчит, выжидает. Черные небеса напоминают турецкий флаг. Если не упаду -
увижу затмение Марса. Все трое какие-то ржавые, настороженные... и Луна, и
труба, и Марс. Это, наверно, оттого, что на каждого из них уже ступала
нога человека. На них уже наступили. Впечатление такое, что они нас боятся
и не хотят иметь с нами никаких дел. Потому что у них там гармония, и все
в порядке, и не существует чувства таинственного одиночества - особенно в
такие вот черные ночи с мерцающими звездами. Недаром волки воют на Луну...
они думают, что со дна этой прорвы на них кто-то смотрит, и проявляют
таким образом свой волчий религиозный инстинкт. Молятся, значит.
Подъезжаю на подметках к "ЗИМу" и дергаю дверцу.
Закрыто.
Теперь я понимаю того невеселого людоеда-неандертальца, который
первым совершил качественный скачок по превращению в хомо сапиенса
сапиенса. Дело было так: пятьдесят тысяч лет назад в такую же морозную
ночь он вышел по нужде из своей ледниковой пещеры, посмотрел в небо и
почувствовал на себе внимательный взгляд. Его посетило чувство
космического неодиночества... Он чертыхнулся и придумал дьявола. А потом
уже пошло-поехало - боги, гробницы, ученые.
Вот и я чувствую, что на меня кто-то смотрит...
Опять меня пасут.
Кто же?
У "ЗИМа" стоит черная фигура и смотрит на меня в упор.
ОН?
- Юрий Васильевич... - говорит фигура, приближаясь ко мне.
Не ОН. Дьяволы не носят смушковых пирожков. Это Степаняк-Енисейский
подстерегает меня. Он-таки дождался своего часа.
- Я вам не Юрий Васильевич! - обрываю я Степаняка и сильнее дергаю
дверцу. Заперта. - Откуда вы взяли, что я какой-то там Юрий Васильевич?
Идите, дедушка, своей дорогой. Я вас не знаю, мы не представлены. Зачем вы
весь день за мной ходите?
- Разрешите одну фразу сказать! - вдруг взвизгивает
Степаняк-Енисейский и валится передо мной на колени.
- Старый дурак, - опасливо бормочу я, перехожу к другой дверце и
дергаю. Заперта.
- Да, дурак! - с восторгом соглашается Степаняк-Енисейский и ползет
за мной по льду. - Разрешите одну фразу!
- Хоть десять, ничего не изменится. Статья подписана и отправлена в
печать.
Я начинаю огибать "ЗИМ", чтобы подергать третью дверцу.
Степаняк-Енисейский ползет за мной и азартно вскрикивает:
- Нет! Статья еще не отправлена и не подписана. Вот она! - он
вытаскивает из недр тулупа свернутые в трубку листки. - Это настоящая
статья, не черновик. Давно готова, не сомневайтесь! Одно прошу: немедленно
подпишите и отправьте ее в печать!
- А что, занятно... - наконец удивляюсь я. - Откуда она у вас?
- Я ее неделю назад у Дроздова в карты выиграл! Для того, чтобы
отдать ее вам!
Я разворачиваю свиток и читаю заглавие...
"Зубная боль Степаняка-Енисейского"... Фамилия полностью...
- ТАк мне, подлецу, и надо! - причитает Степаняк-Енисейский. Сейчас
начнет лбом об лед поклоны бить. - Поступите со мной, как душа велит! Так
и надо! Я это чистосердечно...
- Зачем это вам? Раскаялись, что ли?
- Вот именно! Раскаяние! Покаяние! Каюсь! Во всех грехах, как перед
Богом!
Любопытно... Я тяну третью дверцу. Заперта.
- А я тут при чем?
- Мне нужно покаяться именно вам!
- Что я вам, поп?
- Выше! Бог!
Я дергаю четвертую дверцу... Открыта!
- А вы с ума не сошли?
- Счел бы за честь в вашем присутствии! Не закрывайте! -
Степаняк-Енисейский хватается за дверцу и шепчет скороговоркой: - Я не
сошел с ума, я преследую личный интерес. Я вам сейчас сообщу
предварительную информацию, чтобы вас заинтриговать... Компьютер японский
где, по-вашему? Моргал с Ведмедевым что задумали? Зачем Дроздов на свою
статью в карты играет? С Чернолуцким что будет? Насчет вашего давнего
дьявольского договора многолетней давности... заинтриговал я вас?
Заинтриговал, слов нет.
- Уделите мне один час, не пожалеете!
- Хорошо, приходите в гостиницу.
- Когда?
- После полуночи.
- О! Классическое время! - восторгается Степаняк.
- Но не больше двадцати минут.
- Полчаса! - торгуется он. - Не успею покаяться, грехов много.
- Ладно. Еще одно... Принесите справку от администратора Дома ученых.
- На предмет?
- О том, что после сеанса вы извинились перед публикой за свое
вступительное слово. Вот тогда я поверю в ваше раскаяние.
- Понял! Это испытание? В виде публичного унижения? - восторгается
он. - Бегу!
Степаняк-Енисейский снимает смушковый пирожок и отряхивает им колени.
Я сажусь в "ЗИМ".
Может быть, на него так циклон подействовал?

32
В "ЗИМе" темно, безжизненно, холодно и пахнет березовым веником,
оставленным здесь Тронько. Запах березы вызывает в памяти какой-то
чеховский рассказ, где через тысячу лет на другой планете люди вспоминали
название этих белых деревьев и не могли вспомнить... Береза, что ли? И
вообще: что я здесь делаю? Зачем сюда пришел? Камо грядеши? Возможно, это
очередная ловушка?
Я вылавливаю двумя пальцами из нагрудного кармана последний патрончик
и заряжаю наган. Теперь полный порядок, я опять вооружен. Много не нужно,
достаточно одного патрона чтобы чувствовать себя в безопасности.
Но где же ОН? Меня скоро хватятся. Уж полночь близится... Конечно,
ему помешал Степаняк-Енисейский со своим покаянием. Экое кайло!
Может быть, надо ЕГО позвать? Вернее, ПРИЗВАТЬ ЕГО?
Не знаю зачем, но я сажусь на березовый веник и призывно давлю на
сигнал. "ЗИМ" гудит, как трехрядная гармонь, звук разносится над
Кузьминками и затухает в небесах, как в прорве. Мой призыв не слышат.
Начинается марсианское затмение. Луна уже перевалила за трубу,
подкрадывается к Марсу, и тот скоро исчезнет в земной тени между лунными
рогами.
Я сигналю еще раз. Степаняк-Енисейский уже добрался по гололеду к
Дому ученых, но, оглянувшись на мой призыв, зачастил ногами и шлепнулся на
мраморные ступеньки. Павлик, вышедший покурить на пожарную площадку
киномеханика, жестокосердно комментирует это падение. Павлику не жалко
этого падшего ангела, Павлик бы ему еще ножку подставил.
Нет, ОН не подойдет ко мне при свидетелях...
Зато ОН, кажется, придумал нечто иное... Вдруг я чувствую, как "ЗИМ"
бесшумно трогается с места и начинает скользить мимо креста "Скорой
помощи" и мимо выходящих из Дома ученых Андрея Ивановича с царицей
Тамарой, которые оставили Татьяну наедине с марсианином. Андрей Иванович,
приобняв царицу, собирается разъяснить ей, кто такой Трифон Дормидонтович
Эл, из-за которого она получила взбучку от Деда, но вместо этого он спешит
к охающему Степаняку-Енисейскому, поднимает его, отряхивает и разыскивает
свалившийся пирожок. Ему жалко упавшего дедушку. Если бы Андрей Иванович
знал, чего в своей жизни нашебуршил этот старик, он бы его опять уронил.
Тем временем "ЗИМ" меня куда-то увозит... Это интересно!
Мы медленно начинаем скатываться с подмерзшей горки. Сейчас в "ЗИМе"
темно и холодно, зато, когда он разгонится, здесь станет светло и жарко...
Опять на меня покушение! Дело в том, что в самом низу этого затяжного
спуска на крутом повороте расположилась последняя в моей жизни дьявольская
ловушка в виде зеленой трансформаторной будки. На ней изображен оскаленный
неандертальский череп с надписью:
"НЕ ВЛЕЗАЙ! УБЬЕТ!"
В эту-то будку мы в аккурат врежемся, и я без дополнительных расходов
на крематорий наконец трансформируюсь в кучку обугленных останков. Мой
прах выгребут из "ЗИМа", сложат в урну и похоронят (точнее, "подхоронят",
как говорят могильщики) на мемориальном кладбище. А спуск Академический
переименуют в спуск имени академика Невеселова в честь того, что с этой
горки академик съехал, как на санках, в последний раз.
Я размышляю: может быть, выпрыгнуть на ходу?
Не смеши козу, дед. Дорога здесь не посыпана песочком.
К тому же, кроме чувства космического неодиночества, некоторые люди
обладают чувством собственного достоинства. Из черных "ЗИМов" не прыгают
на ходу, как с трамвайных подножек. Опять же, тебя честно предупредили:
"Не влезай, убьет!" В начале прошлого века, когда ты появился на свет,
тебя честно предупредили, что в конце концов жизнь убьет, а ты взял и тут
же расплакался.
Вспомни: тебя предупреждали?
Да. Наверно.
Тогда едь до конца и не прыгай.
Вороной "ЗИМ" все чует. Он таких людей возил, в таких передрягах
бывал, что никаким "фордам" не снилось. На парады возил, на ядерные
испытания, на приемы, на свадьбы, на похороны. На допросы тоже возил. Его
преследовали, он догонял, в него стреляли, он отстреливался. Он давно
сменил все внутренности, но еще бегает, а сейчас, как старый умный конь,
чувствуя отпущенные вожжи, не спеша разгоняется мимо мемориальной арки,
будто спрашивает:
- Так ли я делаю, хозяин? Ты этого хочешь? Чтобы все произошло быстро
и без мучений?
- Да. И с ветерком, - отвечаю я.
- Тогда садись поудобней.
Я забрасываю березовый веник на заднее сиденье и устраиваюсь
поудобней. Мы катимся с горы. Какой русский не любит быстрой езды? Я - не
люблю. Мешает думать. А здесь уже не езда, а падение. Ощущения не из
приятных, как в невесомости. Но умирать в сто с чем-то лет - это как
удалять последний зуб: неприятно, а нужно, чтобы не отравлял весь
организм. Вот именно: таких, как я, если не выпадают сами, нужно по
возможности безболезненно удалять, а Степаняков-Енисейских - рвать без
пощады, как на картине того фламандца.
Но я отвлекся. Слева уже мелькает бетонная кладбищенская ограда,
справа - станция "Скорой помощи" (бывшая больница, где мы с Лешей лежали,
- сейчас около больниц не хоронят), а сзади, сотрясая небо отборной
бранью, за мной уже кто-то гонится.

33
Это Павлик решил, что мотоциклетные злоумышленники угоняют наш "ЗИМ",
прервал "Звездные войны" и, кликнув на помощь Андрея Ивановича, пустился
вдогонку. Пожалуй, это сильно сказано: "пустился вдогонку"... Скользко.
Павлик еще кое-как держится на льду, а Андрей Иванович уже покатился.
Ладно, ладно, я пошутил.
Я с трудом отворачиваю руль, и "ЗИМ", неохотно пойдя юзом, зарывается
мордой в колючие кусты у кладбища. Я хочу самостоятельно выбраться из
"ЗИМа", но дверца с моей стороны прижата кустами. Подбежавший Павлик рвет
на себя закрытую дверцу и, оторвав ручку, улетает спиной в сугроб. Хочу
опустить боковые стекла, но все заклинило, даже форточки. Андрей Иванович
уже подоспел. Он пытается откупорить "ЗИМ" и вызволить меня, а Павлик
тяжело дышит, сплевывает в снег и с надрывом говорит обо мне в третьем
лице, думая, что я его не слышу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24