Пустой щелчок.
Я слышу свой голос:
- Ладно, достаточно, черт с вами. Глупо все это.
- Нет, почему же "черт со мной"? - с достоинством отвечает
Степаняк-Енисейский. - Я свой выстрел сделаю, и тогда прекратим, если
хотите.
Он целит себе в лоб.
Я зажмуриваю правый глаз.
Щелчок.
- Вы удовлетворены?
- Да. Прекратили.
- Значит, ничья, - улыбается он. - На вас лица нет. Вот что значит
воображение! Вы так побледнели, будто наган в самом деле заряжен.
Так вот почему он не боится! Он же нюх потерял, он думает, что я с
ним шутки шучу!
Я хватаю наган и щелкаю в потолок пятый, свой выстрел.
Осечка.
Я взвожу и нажимаю курок в шестой раз...

43
Сила отдачи рвет наган из пальцев, выворачивая запястье. Свет гаснет,
люстра прострелена, пуля рикошетирует от бетонного перекрытия, разбивает
бутылку коньяка и вонзается в стол между мной и оглушенным профессором. На
выстрел сбегается вся гостиница, но переполох уже позади. Наган
конфискован полтавским сержантом, а Степаняка-Енисейского с признаками
инфаркта утащили санитары, и теперь Леонард Христианович на "скорой
помощи" поведет борьбу за его жизнь. Профессор думал, что наган пустой и
что я с ним шутки шучу в условиях демократии.
Мои склерозные затвердевшие шарики после выпитой водки размягчились,
и я сплю, уложив забинтованную руку поверх одеяла. В номере приятно пахнет
пороховой гарью с примесью коньяка и с отзвуком копченой колбасы. Татьяна
подтерла норковой шубкой лужу армянского коньяка и, решив, что уж до утра
я успокоился, увела марсианина в свой номер.
Все правильно, где же ему еще спать?
Мне тепло, хорошо. Затмение Марса давно закончилось, и звезды глядят
в открытую форточку сотнями глаз. Я чувствую ЕГО присутствие. Говорят, что
у Ангела Смерти сотни глаз, и если после ЕГО посещения человек остается
жить, то душа этого человека получает всевидение. Сейчас проверим. ЕМУ там
холодно за окном. Я вызываю ЕГО. Это делается просто, безо всякой
тарелочки - надо ЕГО почувствовать, открыть форточку и сказать:
- Заходи.
Жду.
На форточку, хлопая крыльями, усаживается худая ворона. Одним глазом
она настороженно поглядывает на меня, другим - на серебряный олимпийский
рубль под столом. Обычная, серая с черным, февральская ворона.
- Заходи, не стесняйся, - приглашаю я.
Ворона, примерившись и шевельнув занавеской, спрыгивает с форточки на
подоконник, с подоконника - на пол и, царапая коготками паркет, шагает под
стол. Там она долго шебуршится, клюет олимпийский рубль, пыхтит и наконец
выбирается из-под стола, превратившись в этакую фигуру без лица, с
позолоченными усами, в черной хламиде до пят и с пустыми рукавами.
- Що ж вы робите? - говорит эта фигура голосом полтавского сержанта.
- Стриляете серед ночи в готели! Негайно виддайте зброю! Ну що ж це таке!
Люды сплять!
Фигура запускает правый рукав за спину и начинает отстегивать с
лопаток какие-то серые гусиные крылышки.
Я сказал, что у фигуры нет лица? Я ошибся. Ее лицо каким-то странным
образом напоминает мне лица разных виденных мною людей; к тому же фигура
говорит их голосами.
- Кто ж так стреляет?! - сердито спрашивает фигура голосом швейцара
Нафталиныча и раскладывает гусиные крылышки на едва теплой отопительной
батарее. Потом принюхивается и произносит трагическим шепотом:
- И коньяк разбили! Армянский! Кто ж так стреляет? Ты мне всю
программу испортил! Шестой выстрел кому предназначался? Профессору. А ты
пошел на попятную, и теперь у него инфаркт... Всего-навсего. Что я теперь
ЕМУ скажу? Чем отрапортую?
Я хочу пошевелиться, но фигура предупреждает голосом президента:
- Ты спи, спи, молчи. Думай, что спишь. Значит, ты чистеньким хотел
остаться? Всю жизнь руки мыл, а профессор за тебя отдувался? И брал, и
давал, и врал, и вообще тебя уравновешивал. Зло равно добру. Добро равно
злу. Понял? Если ты чистенький, то кто-то непременно должен быть настолько
же грязненьким. Иначе без равновесия поезда сойдут с рельсов, планеты - с
орбит, люди - с ума, а физические постоянные превратятся в
постоянно-переменные, а это конец. Что же я теперь ему скажу? - с досадой
повторяет фигура голосом Михаила Федотовича Чернолуцкого. - Понимаешь ли,
ОН там у нас журнал издавать надумал - вроде твоего, но с противоположным
направлением, для равновесия. Простой, кондовый такой журнал, без затей.
Даже сам придумал название: "АНУКА И ЖИСТЬ". А главным редактором этой
самой "Ануки" решил назначить Степаняка-Енисейского, - спешит доложить
голос Оли Белкина. - А ты все испортил!
Фигура опять принюхивается и объявляет дроздовским баритоном:
- Да ты, брат, напился!
Фигура усаживается в кресло, щелчками подкидывает олимпийский рубль и
размышляет на все голоса:
- Что же делать? Профессор сейчас в реанимации, но этот вариант с
инфарктом ЕМУ не подходит. Профессор ему нужен с выстрелом в висок, и
чтобы мозги по стенке. Иначе, "Ануки" не получится. Кого же теперь
предложить ЕМУ в главные редакторы?.. Задачка.
- Может быть я подойду для этой вашей "Ануки"? - несмело предлагаю я
свою кандидатуру.
- Тебе что, жить надоело? - с интересом спрашивает фигура. - Не
отвечай, я подумаю. Ты спи, спи.
Монета мерно взлетает, помахивая серебряными ребрышками, и
опускается, взлетает и опускается, а за стеной стонут и возятся марсианин
с Татьяной. Они так долго друг друга ждали, что забыли про звукоизоляцию.
- Дело молодое, - ухмыляясь, комментирует фигура. - Им еще всю жизнь
жить, а ты куда спешишь? В общем, если жить тебе надоело, могу твоему горю
помочь. Могу замолвить за тебя словечко. ОН тебе может жизненный срок
скостить, ЕМУ хороший главный редактор позарез нужен.
- А срок-то большой?
- Со счету собьешься и жить устанешь.
- Что ж... Я, пожалуй... Но с одним условием.
- ЕМУ условий никто не ставит. Не произноси этого слова. Лучше скажи
так: "с одним последним желанием". Он это любит - желания. Понял? Давай
свое желание. Но чтоб без нарушения равновесия и мировой гармонии.
- Хочу после смерти воскреснуть еще на один день.
- Вполне скромное желание, - размышляет фигура. - Все в ЕГО силах, но
уточни - зачем?
- Хочу ровно через год в этот день вернуться и взглянуть: что стало с
журналом?
- За журнал беспокоишься? За дальнейшее развитие фундаментальной
науки? За общественное болеешь? ЕМУ это не понравится. Не поймет. За себя,
за себя проси. А за журнал не беспокойся, мы его там выписываем.
- Хочу ровно через год в этот день появиться живым на годовщине
собственной смерти. И получить от этого удовольствие.
- О! - восклицает фигура. - Это уже кое-что! На день ожить, и всех
насмерть перепугать! С таким последним желанием можно входить для доклада.
Фигура подходит к отопительной батарее, ощупывает гусиные крылышки и
говорит голосом Дроздова:
- Не высохли... Ты не знаешь, где тут ночью можно водку достать?
- У обходчика на переезде.
- Понял, спасибо. Кстати, я этот рубль себе заберу, не возражаешь?
Все равно на полу валяется. Но ты ЕМУ об рубле не говори, у НЕГО с этим
строго. Ну, мне пора. Ты спи, а я сейчас с НИМ посоветуюсь и вернусь. Я
недолго.
Фигура устремляется к форточке.
- Крылья забыл! - кричу я вдогонку.
- Пусть сушатся. Это так... бутафория, - отвечает фигура, выдуваясь в
форточку.
Лежу, жду...
Фигура возвращается с бутылкой водки подмышкой.
- Поздравляю! Можно. Разрешил. Вышла тебе амнистия. Прежний твой
жизненный срок ОН зачеркнул и самолично вписал новую судьбу. Готовься.
Сейчас я заправлюсь и отправимся. Все произойдет безболезненно, не бойся.
- А ОН свое слово сдержит? - спрашиваю я.
- У НЕГО без обману.
- Хотелось бы договор подписать.
- У НЕГО без бумажек. Это тебе не издательства, - фигура пытается
содрать с бутылки "белую головку".
- А если ОН слово не сдержит?
Фигура ухмыляется и вышибает "белую головку" ударом пустого рукава.
- Ну, предположим, теоретически.
- Если не сдержит... - задумывается фигура и маленьким глоточком
пробует водку. - Если не сдержит, тогда ОН потеряет право на твою эту
самую...
- Душу?
- Это слово не произносим, - фигура одним громадным глотком
засасывает всю водку и грустно говорит дроздовским голосом: - Что-то во
мне заело... Обходчик, подлец, за водку четвертной требует, а я ему
серебряный рубль сую. Он на меня посмотрел, понял, закричал, побежал,
водку в сугроб выбросил... Я подобрал. Так вот. Пойдем, что ли?
- Куда пойдем? - усмехаюсь я. - Вот я ЕГО и надул. Он своего обещания
никак не выполнит.
- Это почему?
- Ровно через год в этот день ОН меня воскресить не сможет.
- Как так?! - удивляется фигура, а я показываю на листок от 29
февраля.
- Уел!!! - хохочет фигура голосом моего учителя академика Эн. -
Уел!!! Ой, не могу! Обвел вокруг пальца!
От слез с его усов слезает позолота.
- Ты не смотри, что я смеюсь. Тут не до смеха. Мне смешно, но я на
тебя сердит. ОН нам за это знаешь какой фитиль может вставить? Ты как
мальчишка себя ведешь. С тобой серьезно, а ты позволяешь себе какой-то
базар-вокзал! Я тебе помочь хотел, думал, что тебе жить надоело, а ты...
жизнелюб, оказывается? Уел! Обманул! Кого? САМОГО! ОН тебя уважает, а ты?
Несолидно. ОН узнает и плюнет. Тьфу! Чего же ты хочешь, спросит ОН. Хочешь
жить? Живи. Но не обманывай! Как Чехов сказал: дави в себе швейцара!
Стыдно мне за тебя. Боюсь, я ЕМУ доложу, и бросит ОН тебя на произвол
судьбы без всякой программы.
- У НЕГО и такая графа есть? - удивляюсь я.
- Есть, - подтверждает фигура и впервые глядит на меня сотнями глаз.
Если все эти глаза начнут плакать, наступит всемирный потоп. - Есть у НЕГО
такая графа: бросить на произвол судьбы.
- Как будет, так и будет? - уточняю я.
- Так и будет.
- И чтоб никто за мной не ходил.
- Не будут ходить.
- А моя душа?
- Вернется, - отвечает Ангел Смерти.
Татьяна с марсианином затихли и спят. Утром у них начинается Большая
Игра.
- Понял я, чего ты хочешь. Я ЕМУ сейчас доложу. Думаю, ОН согласится.
Будь здоров! Спи.
Ангел Смерти уходит в форточку, пристегивая на ходу крылья и бросая
меня на произвол судьбы.
- Будь здоров! - отвечаю я и ожидаю, когда к форточке подлетит
волнистый попугайчик Леша, но вдруг открывается дверь, в номер заглядывает
голова мальчишки и спрашивает:
- А где космонавт?
1985-88

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24