Дух
человеческий слаб. Я хочу укрепить его.
- Хорошо. Я ухожу. Прощай.
- Прощай, Черный ангел.
Ешу лег на камень, закутался как мог в накидку и закрыл глаза.
* * *
Симеон ждал. Он питался тем, что подавали сердобольные крестьяне из
деревни неподалеку, спал на земле, не мылся и не расчесывался , и че-
рез сорок дней ожидания превратился в грязного оборванца, исхудал,
уменьшился в размерах. Он отчаялся. Он думал, что Ешу умер от голода и
жажды, ведь там, в пустыне, некому подать ему хлеба и воды... Но Ешу
сказал, чтобы он ждал сорок дней и Симеон стоически выполнял волю учи-
теля.
И вот на закате сорокового дня, глядя вдаль сквозь наворачивающиеся
слезы, Симеон заметил маленькую фигурку. Кто-то брел, спотыкаясь и па-
дая. Симеон издал торжествующий вопль и бросился навстречу. Два раза
он упал, разодрав в кровь колени и руки. Он задыхался. Он рвал на себе
одежду. Он бежал и бежал, и ему вдруг показалось, что придется бежать
вечно. С ноги слетел сандалий, но Симеон не остановился, продолжая бе-
жать, раня ногу об острые камни. Наконец до идущего навстречу осталось
совсем немного. Это был Ешу, тощий как смерть. Он поднял руку, при-
ветствуя Симеона и без сил повалился на песок. Симеон подбежал и упал
рядом. Размазывая по лицу слезы, он повторял, задыхаясь:
-Это ты... Это ты... Это ты...
Ешу открыл глаза, улыбнулся и сказал еле слышно:
- Это я, мой первый и единственный... пока... ученик...
В этот вечер крестьяне близлежащей деревни стали свидетелями удиви-
тельного зрелища: два человека, оборванные, отощавшие, почерневшие,
грязные, с трудом шли, поддерживая друг друга. Один из них, тот что
поменьше, был еле жив. Второй - его в деревне знали - светился счасть-
ем и глухо твердил одно и то же:
- Это мой учитель... Его зовут Ешу...
Тот что поменьше уже не мог идти, и тогда Симеон поднял его на руки
и пошел дальше. К ним подбежали женщины, кто-то принес кувшин козьего
молока, кто-то - лепешку. Ешу уложили прямо на землю. Симеон бегал
вокруг, заламывал руки и повторял:
- Он постился сорок дней. Он умирает от голода.
Ешу пришел в себя, выпил несколько глотков молока, пожевал малень-
кий кусочек хлеба и сказал:
- Спасибо, добрые люди. Мне сейчас нельзя много есть и пить.
Мужчины перенесли Ешу в сарай во дворике ближайшего дома, уложили
на топчан и он забылся сном.
* * *
- Я видел его.
- И как он?
- Голоден. Грязен. Обожжен солнцем. Непреклонен.
- Естественно. А ты бы предпочел, чтобы он отрекся от своей идеи?
- Честно говоря, не знаю. Иногда мне хочется, чтобы отрекся, иногда
- нет.
- Это на тебя похоже.
- А ты?
- Я полагаю, вмешиваться не стоит. Пусть делает свое дело.
- Да делает - то пусть. Толку от этого - чуть, вот что меня смуща-
ет. Плодами его трудов воспользуются проходимцы. Его учение извратят
так, что он сам его не узнает. И потом, ты ведь знаешь, что он от нас
требует - предоставить людей самим себе.
- Не огорчайся. Предоставим. Посмотрим, что из этого выйдет.
- Но обещания нужно выполнять. Если уж предоставим, так полностью.
Ты понимаешь, что это значит?
- Понимаю. Выход прост. Он настолько прост, что я не понимаю, поче-
му ты не можешь его найти. Он лежит на поверхности. Ну подумай же, по-
думай!
- Подумай. Я этот выход и сам вижу. Но мне не хочется терять Экспе-
римент. Отдать Эксперимент в его руки... Не знаю, не знаю... Так ведь
он может добраться и до других Экспериментов... Пусть он не будет вме-
шиваться, но ведь только до поры - до времени. Настанет день, когда он
просто не сможет не вмешаться, и что тогда будет - не знаю.
- Ну, а если такой день не настанет?
- Сомневаюсь.
- Ну а если?
- А если, а если... Ладно. Колесо уже закручено и его не остано-
вить. Один Эксперимент мы уже потеряли...
- Ну, так уж и потеряли. Считай, что Эксперимент закончен.
- Мне трудно с этим согласиться. Эксперимент в самом начале, ведь
цивилизация в зародыше, она еще планету не освоила, а мы ее бросаем на
произвол... Чуть было не сказал - на произвол судьбы. Не знаю, не
знаю. Ладно. Все вздор! Давай-ка лучше займемся Зирейтом, там назрева-
ют большие проблемы... А то вернется Сын, так нам и Зирейта не ви-
дать... Нет, шутки шутками, а я бы запретил ему подходить к другим
Экспериментам. Можно ведь и власть употребить.
- Что-то ты становишься ворчливым.
- Ворчливым. Я не понимаю твоего неуемного оптимизма. Как будто ты
что-то задумал и скрываешь от меня.
- Уверяю тебя, это не так.
- Надеюсь. Очень надеюсь.
- Да не сверли ты меня взглядом! Ничего я не задумал.
- Посмотрим, посмотрим...
- Что это ты так задумался?
- Пришла в голову одна мысль.
- Расскажи!
- Ну нет! Я вот вижу же, что ты что-то задумал, а меня пытаешься
уверить в обратном, так почему же я должен делиться с тобой?
- Хорошо, я скажу тебе. Но только если и ты мне скажешь.
- Ладно. Слушай...

* * *
Исполнитель.
Поезд наконец-то прибыл в Черноземск. Я сошел на перрон, кое как
отвязался от своего словоохотливого попутчика, предлагавшего полный
пансион, прошел мимо вокзала - приземистого желтого здания, и вышел на
привокзальную площадь. Ко мне сразу же подскочил мужчина в кожаной
куртке и осведомился, куда ехать. Частный извоз. Я, в свою очередь,
осведомился у него, на чем он собирается меня везти. Он показал на по-
битый зеленый "жигуленок", на крыше которого была укреплена желтая
табличка с шашечками.
- Нет, - сказал я. - Не поеду.
- В миг долетим, - гундел извозчик. - И дешево.
Завидев меня в компании с человеком в кожанке, от своих машин отле-
пились еще два водителя. У одного из них был не менее мятый "Москвич",
у другого - более менее приличная "Волга". Я выбрал "Волгу". Уселся,
забросил чемоданчик на заднее сиденье и спросил:
- Гостиницы в городе есть?
- Две, - ответил водитель. - Три. Если считать бывшую обкомовскую.
- Вот в нее и везите.
Водитель протянул руку к замку зажигания и медленно опустил. Потом
насупился и проговорил:
- Да она в двух кварталах отсюда.
- Ну и что? - весело спросил я. - Пешком мне, что ли, идти?
Водитель повеселел и включил мотор. Подъехали быстро. Я сунул ему
сотню, он полез в карман за сдачей, я остановил его мановением руки.
Он уехал счастливый.
Гостиница была за высоким металлическим забором. Узорчатый такой
забор, прочный, массивный. Калитка, впрочем, оказалась не запертой. За
забором оказался чудесный парк. Аккуратно подстриженные кусты. На
подстриженном же газоне - ни соринки. Вымощенная плиткой дорожка. Мне
начиналось нравиться в Черноземске. Гостиница мне тоже понравилась.
Красивое двухэтажное здание. На окнах - цветы. Ну-ну, подумал я. В
прохладном чистом вестибюле стояли удобные глубокие кресла, столик и
здоровенная кадка со здоровенным фикусом в углу. Была еще там стойка
дежурной. Самой дежурной, впрочем, видно не было. Я со вкусом уселся в
кресло, вытянул ноги и начальственным голосом рявкнул:
- Есть тут кто-нибудь?
Тотчас же где-то сбоку открылась дверь и в вестибюль вынесло дежур-
ную с приветливой улыбкой на раскрашенном лице. Улыбка эта стала тут
же таять, как только дежурная увидела меня. Ничего начальственного во
мне не было.
- Мест нету, - неприязненно произнесла дежурная, меряя меня взгля-
дом.
- Я знаю, - весело ответил я, вытащил свой паспорт и швырнул на
журнальный столик. - Советую взглянуть.
Дежурная постояла в нерешительности, раздумывая, потом, видно,
что-то в ней включилось, и она подошла-таки к столику и взяла паспорт.
Я не знаю, что там такое в моем паспорте. Сколько раз я заглядывал в
него и ничего особенного не находил, но на всех должностных лиц он
производит прямо-таки магическое действие. Инспекторы ГАИ становятся
по стойке смирно и отдают честь. Билетные кассиры тут же находят места
там, где их не было с одна тысяча забытого года. Гостиничные админист-
раторы бледнеют, зеленеют и тихо лепечут что-то в свое оправдание.
Словом, номер тут же нашелся, тут же объявилась хлопотливая горничная,
подхватила мой чемодан и повела меня наверх. Номер был роскошный, из
трех комнат. Люстры. Портьеры. Диван. Кресла. Кровать. Почти такая же
как у меня дома. Ковры. Чистота. Умели большевики устраиваться, поду-
мал я. Я удовлетворенно покивал и сказал горничной:
- Хорошо. Я пробуду у вас около десяти дней. Каждый день - чистые
простыни. Договорились?
Я взял ее руку и вложил в нее сотенную. Этого можно было и не де-
лать, и так она была сама услужливость, но устоять перед соблазном я
не мог. Люблю сорить деньгами, есть за мной такая слабость.

Глава 7. Сын человеческий.

Истина не рождается в спорах
- она существует сама по се-
бе.
Утверждение.
Фома примкнул к ним в Сариде. Это был маленький, тщедушный челове-
чек, рядом с Симеоном он казался ребенком. Бороденка жидкая. Волосенки
жидкие. Глазки маленькие, бегающие. Симеону он не понравился. Ну и
зловредным же он оказался! Он пошел за Ешу потому, что ему было инте-
ресно, он так и говорил. Еще он оказался страшным спорщиком. Он ничего
не принимал на веру, на все ему нужны были доказательства. На любое
слово Ешу у него находились аргументы против. Симеона он раздражал
настолько, что однажды он не выдержал, схватил негодяя за грудки и
приготовился шлепнуть оземь. Ешу остановил его движением руки.
- Никогда больше не делай этого, Симеон, - мягко, но настойчиво
сказал он. - лучше молчи и слушай.
Симеон повиновался, но долго еще ворчал что-то себе в бороду. Од-
нажды они остановились в доме у Евлахия, крестьянина, помогли немного
ему по хозяйству, и сидели теперь во дворе под навесом. На расстелен-
ном на земле покрывале лежали хлеб и виноград, стоял кувшин с кислым
вином. Вокруг сидели Ешу, Евлахий, Иоанн, Андрей, Симеон и Фома. Точ-
нее, Фома не сидел. Он вскакивал, бегал вокруг, садился, крошил хлеб,
снова вскакивал, и, по обыкновению, спорил.
- Это мыслимое ли дело, - восклицал Фома, - любить всех. Я согласен
любить ближнего. Например, я могу любить вот его, - тут он неприязнен-
но посмотрел на Симеона. - Но как мне любить, например, мытаря? Вот
ты, Евлахий, любишь мытаря? - Евлахий покачал головой. - Конечно! Раз-
ве можно его любить? Он приходит и забирает то, что ему не принадле-
жит. И нельзя ему отказать, если не хочешь сидеть в яме. Он толстый,
жирный, наглый, - Фома посмотрел на Евлахия, тот кивнул. - Он может
забрать сверх того, что полагается по закону, он может тискать твою
жену на твоих глазах и ты не можешь воспротивиться, опять же потому,
что не хочешь сидеть в яме, - Евлахий потемнел лицом. - Он противен
тебе. Он мерзок. И его - любить? Любить пьяного мерзавца, побившего
тебя потому, что у него чешутся руки? Любить римского солдата, который
еще наглее мытаря, потому что у него в руках оружие, а ты для него -
прах? Почему я должен любить их?
Ешу, по обыкновению, мягко улыбнулся и сказал:
- Ты не должен любить их. Никто не может любить из чувства долга
или по принуждению. Полюбить надобно сердцем. Открой свое сердце и
впусти в него всех. И все откроют свои сердца и впустят тебя. И тогда
мытарь не станет тискать твою жену, а солдат не станет притеснять те-
бя, а пьяница не станет напиваться, потому что будет любить и себя то-
же.
- Но это невозможно! - горячился Фома. - Люди злы, глупы, эгоистич-
ны, они никогда не смогут любить так!
- Не смогут, - согласился Ешу. - Но почему бы к этому не стремить-
ся?
Фома не нашел что ответить и принялся крошить хлеб. Симеон радовал-
ся про себя. Ешу сразил Фому, в который раз сразил!
- Поймите, - продолжал Ешу, обращаясь ко всем - люди возвели в
стержень жизни ненависть и злобу. Они охотней ненавидят чем любят.
Попробуйте сломать этот стержень сначала в себе, а потом - в других, и
возведите в стержень любовь. Это трудно, согласен. Это невообразимо
трудно. Но что в этом мире легко?
Фома молчал. Нет, он не сдался, Симеон уже успел достаточно хорошо
изучить его. Пусть здесь его срезали - в который раз! - он не успоко-
ится, он найдет другую тему для спора, он будет из кожи лезть, но спо-
рить, спорить и спорить!
- Кто ты такой? - неожиданно спросил Фома. - Откуда ты взялся?
Ешу улыбнулся.
- Я скажу, кто я такой, - ответил он. - Но не сейчас. Еще не время.
В другой раз, это было уже тогда, когда учеников стало двенадцать,
они сидели под раскидистым вязом на камнях, Ешу в центре, а остальные
вокруг, Фома снова набросился на Учителя:
- Вот ты говоришь - не пей вина. - Ешу поднял руку, пытаясь что-то
сказать, но Фома отмахнулся. - Знаю, знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13