- Поверят.
- Тебе придется творить так называемые чудеса. Только чудеса могут
заставить их поверить во что бы то ни было. Убеждением и любовью ты не
обойдешься. Это удивительно туговерующие существа.
- Что ж, если надо...
* * *
До двенадцати лет Ешу был обычным ребенком - играл со сверстниками,
дергал девчонок за косы, дрался, лазал по заборам, шалил. Отец никогда
не наказывал его. Даже когда Ешу разбил его любимую вазу караимского
фарфора, которой он очень дорожил - единственную дорогую вещь в доме -
даже тогда отец ничего не сказал. В его глазах на мгновение мелькнуло
бешенство и тут же сменилось испугом. Отец поспешно отвел глаза и вы-
шел. Мать молча убрала черепки и инцидент был исчерпан. Мать всегда
смотрела на Ешу с обожанием, но Ешу замечал, что обожание это было ка-
кое-то странное, что-то еще пряталось в глазах матери, но что - Ешу
никак не мог уловить. До двенадцати лет он мало задумывался над этим,
но после того, как начал видеть Сны, что-то переменилось в нем и он
вдруг почувствовал себя не в своей тарелке.
Вот, например, Мафу. Когда он расшалился и разбил кувшин, не кара-
имского фарфора, а обычный глиняный кувшин, которому цена - грош, его
отец так выпорол, что крики было слышно за два квартала. Ешу видел,
как старики, вечно сидящие на скамейке под яблоней во внутреннем дво-
рике, услыхав крики, покивали головами и заговорили о том, что детей
за шалости надо наказывать, а как же, обязательно, если детей не нака-
зывать, они вырастут разбойниками, это мыслимое ли дело - не наказать
сорванца, сегодня не накажешь за кувшин, завтра он голову кому-нибудь
разобьет... Ешу часто слышал такие разговоры, и не понимал, почему же
не наказывают его. Однажды он решил выяснить это у родителей и прямо
спросил: почему? Они переглянулись и отец начал говорить что-то о том,
что они его очень любят и не считают нужным наказывать, ведь он маль-
чик умный и сам понимает, что хорошо, а что плохо, и зачем же его на-
казывать... При этом Ешу никак не мог поймать его взгляд и понял, что
отец обманывает его. Нет, в том, что они любят его, Ешу не сомневался,
это была чистая правда, но что касается наказаний, тут Ешу почувство-
вал, что они боятся его наказывать. Это было непонятно. Как будто он
был чужим ребенком в семье, любимым, но все-таки чужим, а чужих детей
никто никогда не наказывал, это считалось неприличным, примерно так же
неприличным, как изрубить дерево, об которое стукнулся и набил шишку.
Мол, не ты посадил, не тебе и рубить...
Вскоре Ешу получил подтверждение своим догадкам в Снах. Сны были
неясны и туманны, словно непонятные намеки непонятно на что. Ешу про-
сыпался после Сна очень рано и долго лежал, пытаясь осмыслить сон, по-
нять, на что и, главное кто намекает. Он стал задумчив и невесел.
Детские игры больше не занимали его. Он часто уходил на реку и часами
сидел, глядя на воду. Однажды отец сказал, что не пора ли ему помогать
в поле, близится уборка урожая и одному ему не управиться, а у матери
полно работы по дому. Ешу молча посмотрел на него и отец опустил гла-
за, пробормотал что-то и ушел. Однако Ешу вскоре поднялся и побрел за
ним. С тех пор он стал не просто помогать, он стал работать в поле как
взрослый, изматывая себя трудом так, что отцу приходилось часто осажи-
вать его, чтобы не надорвался.
Сны продолжались. С каждым годом они становились все более осмыс-
ленными, намеки - все более явными, и в день своего семнадцатилетия
Ешу понял, кто он такой... Это было как удар. Он проснулся и долго ле-
жал с открытыми глазами. Занималось утро. Запели птицы в саду. Отец
тяжело заворочался за перегородкой и затих. Ешу тихо встал, набросил
на себя одежду, одел сандалии и вышел из дому. Он брел наугад, не раз-
бирая дороги, пока не вышел к реке. Сел на берегу.
Это неправда. Это не могло быть правдой. Это же просто сон, обыкно-
венный сон, что это он себе вообразил. Лезут же глупости в голову. Он
пытался загнать как можно глубже мысль о том, что это вовсе не глупос-
ти, но она никак не хотела прятаться, все время всплывая на поверх-
ность. Он пытался бороться с ней, но это было выше его сил. Но пове-
рить он все-таки не мог. Доказательств - вот что требовало все его су-
щество. Доказательств! Доказательств не было, следовательно надо было
добыть контрдоказательства, опровергнуть Сны, убедить себя в том, что
он ничем не отличается от остальных людей. Если Сны говорят правду,
значит он может сотворить чудо. Вот! Чуда! - потребовал он от себя.
Вот река. Встань и пойди по воде. Люди не могут ходить по воде. А ты
пойди! Он встал, постоял и снова сел. Бред! Вздор! Не пойти ему по во-
де, ведь он не верит, что можно пойти по воде как по земной тверди,
значит у него не получится пойти по воде. Ну и что? А если поверить?
Если изо всех сил захотеть? Он закрыл глаза и принялся убеждать себя,
что вода тверда, что она выдержит его, что он сможет, что у него полу-
чится, и когда ему показалось, что он убедил себя, что вода действи-
тельно тверда, он снова встал и сделал несколько шагов. Однако реши-
мость его вдруг быстро ослабела. Он понял, что боится. Боится того,
что Сны сказали правду, боится получить доказательство своей исключи-
тельности, своего нечеловеческого происхождения. Он тряхнул головой,
упрямо заставляя себя побороть страх, снова закрыл глаза и пошел к во-
де, повторяя про себя: вода тверда... вода тверда... вода тверда...
Вода показалась ему ледяной. Он вздрогнул, пошел дальше, зашел в
воду по колено и засмеялся. Вода была как вода, она омывала ноги, ше-
велила мелкие камешки и совершенно не могла выдержать его. Он накло-
нился, погрузил в воду руки, умыл лицо и снова засмеялся. Неправда...
Это всего лишь сны. Всего лишь сны. Внезапно он поймал себя на том,
что разочарован и снова засмеялся. Надо же! Оказывается, ему в глубине
души хотелось, чтобы это оказалось правдой. Он еще раз умыл лицо и по-
шел домой.
* * *
Сны продолжались. Теперь он стал видеть их все чаще и чаще. В Снах
он стал покидать землю и видел своего истинного Отца и истинную Мать и
говорил с ними. Он стал осознавать себя таким, каким был до рождения.
Теперь, бодрствуя, он с горькой улыбкой вспоминал свою первую попытку
сотворить чудо, и понимал, что стоит ему только снова захотеть и он
сможет пойти по воде, полететь как птица и сделать еще много такого,
что недоступно человеку. И еще его наполняла любовь. Любовь ко всем и
ко всему. Он любил людей. Он любил богатых и спесивых торговцев, ла-
вочников, чужеземных солдат и их командиров, священников, хлеборобов,
пекарей, нищих - оборванных и покрытых незаживающими ранами и струпь-
ями, проституток, воров с отрубленными руками, грабителей, подонков,
убийц, растлителей, бездельников, пьяниц, бедняков, зажиточных кресть-
ян - всех без исключения. Он любил птиц, зверей, деревья, траву, ве-
тер, дождь, солнце, небо, облака. Эта любовь переполняла его, проси-
лась наружу, ему одному было трудно сдерживать ее внутри, но он пони-
мал, что время еще не пришло, что он еще молод, что люди не станут его
слушать, пока он не достигнет возраста проповедника, когда к нему по-
тянутся души страждущих.
Окружающие считали его блаженным. Он не принимал участия в забавах
молодежи, предпочитая уединение и работу. Он мог слушать собеседника и
не видеть его, а когда собеседник умолкал, пытаясь проследить его от-
сутствующий взгляд, он не замечал этого, продолжая думать о своем. Он
мог говорить такие вещи, которые никому не приходили в голову. Он мог
говорить непонятно о понятном. Да, его считали блаженным, однако пора-
жались знаниям, которые он обнаруживал. Он знал гораздо больше, чем
стремился показать, но и той малой доли было достаточно, чтобы за ним
закрепилась репутация помешанного всезнайки. А однажды произошло уди-
вительное. Не для Ешу, для остальных.
Как-то вечером он сидел среди других молодых людей на берегу реки
и, по обыкновению думал о своем, краем сознания вникая в общий разго-
вор. Говорили о Малате, которого скрутила неведомая болезнь, от кото-
рой у него поднялся жар и вспухли жилы. Говорили, что сегодня Малату
стало совсем плохо, а лекарь ничего сделать не может и только разводит
руками, говорит, что не сегодня-завтра Малат умрет и... И тут Ешу ска-
зал, ни на кого не глядя:
- Через три дня Малат выздоровеет.
Разговор оборвался. Молодые люди постепенно разошлись и возле Ешу
остался один Симеон. Он долго смотрел на Ешу, потом спросил :
- Откуда ты знаешь?
Ешу вздрогнул, с трудом оторвался от своих мыслей и произнес:
- Знаю.
Назавтра Малату стало значительно легче, послезавтра он начал вста-
вать с постели, а третьего дня, хоть и был изнурен и худ, выглядел
вполне здоровым. Узнав об этом, Ешу слабо улыбнулся и подумал, что вот
оно, его первое маленькое чудо. Теперь к Ешу стали относиться иначе.
Никто уже не называл его блаженным. Какой же он блаженный, он и рас-
суждает здраво, говорит правда не всегда понятно, ну так что ж, вовсе
он не блаженный, а просто себе на уме. Он и раньше предсказывал
что-нибудь, перемену погоды там или еще что по мелочам. И всегда сбы-
валось. Вот ведь никто же не думал, что Малат выздоровеет, лекарь вон
- ученый человек, не чета нам, неграмотным, а и тот говорил, что Малат
не жилец на этом свете, однако же Ешу сказал, что выздоровеет - и выз-
доровел. А лекарь - что? Вещички собрал и убрался от позору. Был бы
другой лекарь поблизости - к этому никто бы больше не пошел, да куда
денешься.
К Ешу стали обращаться за советом. Сначала редко, словно пробуя - а
вдруг как ошибется, потом чаще и чаще, и через полгода никто в деревне
не начинал сколько-нибудь серьезного дела, не посоветовавшись с ним.
Приходили и из других деревень Он не отказывал никому, для каждого у
него находилось слово, и только однажды, когда пришлый крестьянин
спросил, сколько ему осталось жить, сказал:
- На этот вопрос я тебе не отвечу. Спокойней будешь спать.
В деревне говорили, что рядом с Ешу чувствуешь себя спокойно,
как-то умиротворенно, от него исходит некая сила, что-то большое, ог-
ромное даже, чувствуешь себя защищенным, хотя непонятно, от чего защи-
щенным, наверное от чего-то плохого, скверного. В его присутствии ник-
то никогда не ругался, никто не приходил к нему выпивши, и попробовал
бы кто обидеть его, такого закидали бы камнями. А кузнец Симеон, тот
объявил себя телохранителем Ешу, не отходил от него ни на шаг, загля-
дывал в рот и был самым благодарным слушателем. Это был огромного рос-
та детина, заросший до глаз бородой, с ручищами, что твоя кувалда и с
саженными плечами. Ешу ласково называл его "Моя тень" и с улыбкой наб-
людал, как трещит его черепная коробка, когда он пытается осмыслить
какое-нибудь особо мудреное высказывание.
Ешу продолжал видеть Сны, а они становились какими-то тревожащими,
мучительными, от них исходило беспокойство его истинных родителей.
Срок приближался. Скоро Ешу должен был покинуть деревню, покинуть зем-
ных родителей и отправиться странствовать по миру, делясь с людьми пе-
реполнявшей его любовью. И когда до срока осталось чуть больше месяца,
он объявил, что удаляется в пустыню. Это решение было неожиданным для
всех. Его принялись уговаривать, мать плакала, отец неловко покряхты-
вал, но решение было принято и Ешу был тверд. Он распрощался с родите-
лями и жителями деревни, захватил с собой котомку, в которую позволил
положить только четыре пресных лепешки и флягу с водою, и ушел, сопро-
вождаемый верным Симеоном. Он позволил Симеону проводить его только до
края пустыни, велел ждать здесь через сорок дней и ушел, оставив Симе-
она совершенно растерянным. Симеон долго провожал его глазами, поры-
вался следовать за ним, но не осмелился ослушаться и остался на своем
посту.
* * *
Исполнитель.
Поезд останавливался возле каждого столба. Он больше стоял, чем дви-
гался. Меня это всегда выводит из себя. Ведь существует же расписание!
Это что же - расписание так составлено? Или таким поездам расписание
не указ?
Еще меня выводят из себя словоохотливые попутчики. Вот и сейчас мне
достался такой. Из своей долгой жизни он помнил все. Из своих много-
численных родственников он помнил всех. Золовок, шуринов, деверей,
сватов, сводных братьев и сестер, свояков и своячениц, а также их
братьев, сестер, свояков и своячениц... И с каждым из родственников
обязательно происходили многочисленные истории, весьма поучительные и
интересные, то есть это попутчик считал их поучительными и интересны-
ми, и каждую историю он стремился донести до меня, поминутно забывая,
с чего начал и все больше и больше увязая в трясине родственных отно-
шений, однако это его ничуть не смущало, он мог увязать до бесконеч-
ности, потому что историй было бесконечное множество.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13