- Великая Богиня, благодарю тебя за то, что ты позволила именно мне
стать орудием, которое обратит этого человека в истинную веру!
- Нет! - прохрипел Сарвант. - Не говори этого! Я не верю в твоих
идолов. Я только... Помоги мне, Боже... Я только хочу тебя! Я не в
состоянии спокойно стоять, когда ты заходишь с любым мужчиной, стоит ему
только попросить. Арва, я люблю тебя!
Какое-то мгновенье она с ужасом смотрела на него, затем нагнулась,
подняла свой балахон и выставила его, как щит, перед собой.
- Ты думаешь, что я позволю осквернить себя твоим прикосновением?
Язычник! И это под святой-то крышей!
Она поднялась, чтобы выйти. Сарвант набросился на нее и развернул
лицом к себе. Арва открыла рот, чтобы закричать, но он заткнул ей рот
краем балахона. Оставшуюся часть балахона Нефи обмотал вокруг ее головы и
толкнул ее назад на кровать, а сам навалился на нее.
Она корчилась и извивалась, пытаясь высвободиться из мертвой хватки,
но Сарвант держал ее так крепко, что пальцы глубоко впились в ее тело. Она
пыталась сжать колени вместе, но он как гигантская рыба обрушился на нее,
дико работая бедрами. Это взломало замок ее ног.
Тогда Арва стала отползать на спине назад, извиваясь по змеиному, но
голова ее уперлась в стенку. Внезапно она прекратила сопротивление.
Сарвант застонал и обхватил руками ее спину, пытаясь прижаться лицом
к балахону, прикрывшему ее лицо. Он искал ее губы, но там где был заткнут
рот, материя одежды была двойной толщины, и он ничего не ощущал.
Мелькнула в его мозгу искра благоразумия, мысль о том, что он так
всегда ненавидел жестокость и особенно насилие, а вот теперь сотворил
такое над женщиной, которую любил. И что было хуже, гораздо хуже - это то,
что она добровольно отдалась по меньшей мере доброй сотне мужчин за
последние десять дней, мужчин, которым была абсолютна безразлична и
которые просто желали выплеснуть на нее свою похоть, а вот ему
сопротивляется, как дева-мученица в Древнем Риме, брошенная на милость
императора-язычника! Это было бессмысленно, совершенно непостижимо!
Он вскрикнул от неожиданного высвобождения того, что копилось в нем
восемьсот лет.
Он не сознавал того, что кричит. Он вообще уже совершенно не
воспринимал окружающее. Он не был в состоянии постигнуть происходящее и
тогда, когда в киоск ворвались настоятель и жрец, и Арва, всхлипывая,
рассказала о насилии. Только тогда понял Нефи, что происходит, когда храм
запрудила толпа разъяренных мужчин, и кто-то притащил веревку.
Но уже было слишком поздно.
Слишком поздно пробовать объяснить им свои побуждения. Слишком
поздно, даже если бы они были в состоянии понять, о чем он говорит.
Слишком поздно, даже если бы его не повалили и не били ногами до тех пор,
пока не выбили все зубы, а губы распухли так, что он вообще уже не мог
ничего сказать больше.
Настоятель попытался было вмешаться, но толпа отпихнула его в сторону
и вытащила Сарванта на улицу. Здесь его волокли за ноги, голова больно
билась о цемент, и так было до самой площади, где стояла виселица.
Виселица в форме отвратительной богини-старухи Альбы, губительницы Духа
Человеческого. Ее стальные руки, окрашенные смертельно-белой краской,
простирались так, будто она хотела схватить и задушить каждого, кто
проходит мимо.
Веревку перебросили через одну из рук и конец завязали вокруг
запястья. Из какого-то дома поблизости притащили стол и поставили под
свисающей с руки веревкой. Миссионера-насильника подняли на стол и
завязали руки за спиной. Двое мужчин крепко держали его, пока третий
набрасывал не шею петлю.
Когда крики разъяренных людей прекратились, и они перестали дубасить
его и рвать богохульную плоть, на какое-то время наступила тишина.
Сарвант попытался осмотреться. Что-либо увидеть отчетливо он уже не
мог - глаза заливала кровь из глубоких ран на голове. Он что-то прошамкал.
- Что он сказал? - спросил кто-то из державших.
Повторить Нефи уже не мог. Он думал о том, что ему всегда хотелось
стать мучеником. Ужасным грехом было его желание. Грехом гордыни. Но он
продолжал жаждать мученичества. И всегда рисовал в воображении свой
будущий конец в ореоле достоинства и мужества, которые придаст ему знание,
что ученики будут продолжать его дело, пока оно окончательно не
восторжествует.
Сейчас же все было совсем не так. Его вешали как преступника самого
низкого пошиба. Не за проповедь Слова, а за изнасилование.
Так никого и не обратил он в свою веру. И умрет не оплаканным,
безвестным, безымянным. Тело его швырнут свиньям. Но не судьба тела его
волновала. Мучила мысль о том, что имя его и деяния умрут вместе с ним - и
вот это как раз и заставляло его взывать к небесам в отчаянии. Кто-нибудь,
пусть хоть одна живая душа, но несет Слово дальше.
Никакая новая религия, мелькнуло у него в голове, не добьется успеха,
пока сперва не ослабеет окончательно старая. А эти люди верят без тени
какого-либо сомнения, которое могло бы ослабить слепоту заблуждений. Они
верят так истово, как уже давно не верили люди - его современники.
Он что-то прошамкал снова. Теперь он уже стоял на столе один,
покачиваясь из стороны в сторону, но преисполненный решимости не
выказывать страха.
- Слишком рано, - произнес Сарвант на языке, который был непонятен
его слушателям, даже если бы он говорил разборчиво, - слишком рано я
вернулся на Землю. Следовало бы подождать еще восемьсот лет, когда люди,
возможно, начали бы терять веру и тайно глумиться над нею. Слишком рано!
Затем стол вышибли из-под его ног.

13
Две шхуны с высокими мачтами, вынырнули из утреннего тумана,
оказавшись рядом с бригантиной раньше, чем впередсмотрящий успел
выкрикнуть предупреждение. Однако у матросов на борту "Священного
Дельфина" не было сомнений в отношении того, кто на них напал. Со всех
концов бригантины раздался одновременно крик: "Карелы!", и все смешалось.
Один из пиратских кораблей подошел вплотную к "Дельфину". Ободранные
крючья с карельского судна притянули борта друг к другу. Короткое
мгновение - и пираты уже на палубе.
Это были высокие полунагие люди, одетые лишь в ярко раскрашенные
короткие штаны, стянутые широким кожаным поясом, обвешанные оружием. Тела
их с головы до ног покрывала татуировка, они размахивали саблями и
увесистыми дубинками с острыми шипами. Пираты свирепо вопили на своем
родном финском наречии и орудовали саблями и дубинами, как берсеркеры, то
и дело обрушивая их в слепой ярости на своих же воинов.
Команда Ди-Си была захвачена врасплох, но сражалась мужественно. Она
и не думала сдаваться - плен означал рабство и непосильный труд до самой
смерти.
Экипаж "Терры" сражался в рядах защищающихся. Хотя у звездолетчиков
отсутствовали навыки боевого фехтования, они рубили и кололи нападающих,
как могли. Даже Робин схватила меч и дралась бок о бок с Черчиллем.
Вторая шхуна прижалась к "Дельфину" с другого борта. Карелы, как
муравьи, ринулись с нее в битву и напали на людей Ди-Си раньше, чем те
успели повернуться к ним лицом. Гбве-Хан, дагомеец, пал первым среди
звездолетчиков. Удачным ударом он сразил одного пирата, ранил еще одного,
но подкравшийся сзади карел ударил дагомейца по руке, державшей меч, а
затем срубил голову. Следующим пал Ястржембовский, истекая кровью из раны
на лбу.
В пылу сражения Робин и Черчилль не заметили, как их сверху накрыли
сеткой, сброшенной с реи, после чего они были избиты до беспамятства.
Очнувшись, Черчилль обнаружил, что руки его связаны сзади. Робин
валялась на палубе рядом с ним, тоже связанная. Звон мечей прекратился, не
слышно было и криков умирающих. Тяжело раненых врагов карелы повыбрасывали
за борт, а тяжело раненые карелы сдерживали стон.
Перед пленниками стоял капитан пиратов, Кирсти Айнундила, высокий
загорелый моряк с повязкой на одном глазу и шрамом через всю левую щеку.
На языке Ди-Си он говорил с сильным акцентом.
- Я ознакомился с судовым журналом, - сказал он, - и знаю, кто вы.
Отпираться бессмысленно. Так вот, вы двое, - он показал на Черчилля и
Робин, - стоите большого выкупа. Я уверен, что Витроу раскошелится, чтобы
заполучить невредимыми дочь и зятя. Что касается остальных - за них тоже
дадут приличную цену на базаре в Айно.
Айно, Черчилль знал это, был удерживаемый карелами город на побережье
в районе прежней Северной Каролины.
Кирсти велел отвести всех пленников в трюм и приковать цепями к
переборкам. Среди них оказался и Ястржембовский, так как карелы во-время
заметили, что он оправился от раны.
После того как, посадив на цепь, пираты оставили их одних, первым
заговорил Лин.
- Теперь я понимаю, что было глупо рассчитывать на то, что нам
удастся добраться до родных мест. И не из-за плена, а потому, что у нас
уже больше нет родных мест. Там нам было бы ничуть не лучше, чем здесь. Мы
обнаружили бы, что наши потомки столь же чужды нам и враждебны, сколь
здесь - потомки Черчилля. Я сейчас долго думал о том, что мы позабыли
из-за нашего страстного желания возвратиться на Землю. Что случилось с
землянами, которые находились в колониях на Марсе?
- Не знаю, - ответил Черчилль, - но мне кажется, что уцелей так или
иначе, они давным-давно бы послали на Землю свои корабли. Ведь они жили на
самообеспечении и владели собственным космофлотом.
- Видимо, что-то им помешало, - вступил в беседу Чандра. - Но я
понял, куда клонит Лин. На Марсе есть радиоактивные минералы. Есть
средства для добычи руды, пусть даже людей там больше нет.
- Насколько я понял, - произнес Черчилль, - вы предлагаете направить
туда "Терру"? У нас действительно хватит топлива, чтобы добраться до
Марса, но слишком мало, чтобы потом вернуться. Значит, вы предлагаете
использовать оборудование, оставшееся в марсианских куполах, для того,
чтобы изготовить недостающее количество топлива? А затем еще раз улететь в
дальний космос?
- Мы обнаружили планету, где аборигены слишком отстали, чтобы
угрожать нам, - сказал Лин. - Я говорю о второй планете Веги. Там четыре
крупных материка, каждый почти с Австралию, разделенные океанами. Один из
них заселен гуманоидами: развитые примерно на уровне древних греков. Два
заселены людьми с камнями и палками. Четвертый необитаем. Если нам удастся
добраться до Веги, мы сможем осесть на четвертом материке.
Все притихли.
Черчилль понимал, что в предложении Лина есть резон. Дело за малым:
как его осуществить? Во-первых, нужно освободиться. Во-вторых, завладеть
"Террой", - а она столь надежно охраняется, что им пришлось отвергнуть эту
мысль, обсудив ее после того, как их освободили из заточения в Вашингтоне.
- Даже если нам удастся захватить корабль, - рассуждал он, - а это
маловероятно, мы должны лететь на Марс. Вот в чем главный риск этой
задумки. Что, если условия там таковы, что не удастся пополнить запасы
топлива?
- Тогда придется застрять на Марсе надолго и начать производство
необходимого оборудования, - предложил Аль-Масини.
- Ладно, предположим на Марсе мы раздобудем все, в чем нуждаемся, и
долетим до Веги, но нам понадобятся женщины. Иначе раса вымрет. А это
означает, что волей-неволей, но я должен взять Робин. А также и то, что
нам придется похитить женщин Ди-Си.
- Когда они очнутся на Веге после глубокого замораживания, им
останется только смириться, - улыбнулся Стейнберг.
- Насилие, похищение, изнасилование - какой великолепный старт
прекрасного нового мира, - воскликнул Черчилль.
- А существует другой выход? - спросил Лин.
- Вспомним сабинянок, - ответил Стейнберг.
Черчилль не стал отвечать на это предложение, а привел еще один
довод:
- Нас так мало, что через совсем небольшое время начнется
кровосмешение среди наших потомков. Мы ведь не собираемся стать
основоположниками расы кретинов.
- Мы похитим вместе с женщинами и детей и возьмем их с собою в
морозильнике.
Черчилль нахмурился. Казалось, нет никаких способов избежать насилия.
Но так ведь всегда и было на всем протяжении человеческой истории.
- Предположим, мы заберем с собою младенцев, еще не умеющих говорить,
но нам придется набрать еще и достаточное количество женщин, чтобы их
вырастить. И тут еще одна проблема: полигамия. Не стану ручаться за других
женщин, но уверен, что Робин будет крепко возражать.
- Объяснить ей, что это временная мера, - сказал Ястржембовский.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28