- Приветствую вас! - сказал Крумп своим самым бодрым голосом. - Как наше крыло?
- Отлично, - сказал Ангел. - Боль прошла.
- Полагаю, вам известно, что вы совершаете правонарушение?
- Правонарушение? - переспросил Ангел.
- Полагаю, вам не известно, что это значит, - сказал Крумп.
- Не известно, - подтвердил Ангел.
- Могу вас поздравить. Я не знаю, надолго ли вас хватит, но вы замечательно выдерживаете вашу роль. Я сперва принял вас за сумасшедшего, но вы поразительно последовательны. Ваша поза полного незнания элементарных житейских фактов, сказать по правде, - очень забавная поза. Вы, конечно, допускаете промахи, но крайне редко. Мы с вами, несомненно, понимаем друг друга.
Он улыбнулся Ангелу.
- Перед вами спасовал бы и Шерлок Холмс. Хотелось бы мне знать, кто вы на самом деле.
Ангел улыбнулся в ответ, поднял брови и развел руками…
- Кто я, вам понять невозможно. Глаза ваши слепы, ваши уши глухи, ваша душа темна для всего, что во мне есть чудесного. Мне бесполезно говорить вам, что я упал в ваш мир.
Доктор взмахнул своею трубкой.
- Нет, уж без этих штук. Я не хочу допытываться - у вас, наверно, есть свои причины помалкивать. Только я хотел бы, чтобы вы подумали о душевном здоровье Хильера. Он действительно поверил в эту чушь.
Ангел пожал своими съежившимися крыльями.
- Вы не знаете, каким он был раньше. Он чудовищно изменился. Он был всегда аккуратный, уравновешенный. Но последние две недели он точно в тумане, у него отсутствующий взгляд. В прошлое воскресенье он проповедовал в церкви без запонок в манжетах, с перекосившимся галстуком, а текстом избрал: «Да не увидят глазами и не услышат ушами». Он в самом деле поверил во всю эту чушь про Ангельскую Страну. Старик на грани умопомешательства.
- Вы способны смотреть на вещи только с вашей собственной точки зрения, - сказал Ангел.
- А иначе и нельзя. Во всяком случае, мне прискорбно видеть беднягу загипнотизированным, потому что вы, несомненно, загипнотизировали его! Я не знаю, ни откуда вы явились, ни кто вы такой, но я вас предупреждаю: больше я не намерен смотреть, как дурачат бедного Викария.
- Но его вовсе не дурачат. Он просто начинает видеть сны о мире, лежащем по ту сторону его познания…
- Не выйдет, - сказал Крумп. - Меня вам не одурачить. Вы одно из двух: либо сумасшедший в бегах (чему я не верю), либо шарлатан. Ничего другого предположить нельзя. Как ни мало я знаю о вашем мире, о нашем, думаю, мне кое-что известно. Так вот. Если вы не оставите Хильера в покое, я обращусь в полицию… и если вы не отступитесь от вашей выдумки, запрячу вас в тюрьму, а если будете настаивать, то в сумасшедший дом. Пусть это и не совсем добросовестно, но, клянусь вам, я завтра же объявлю вас душевнобольным, лишь бы удалить вас из деревни… Дело тут не только в Викарии, как вам известно. Надеюсь, ясно? Так что же вы скажете?
Напустив на себя вид величественного спокойствия, Крумп достал из кармана перочинный нож и начал ковырять лезвием в чашечке трубки. Пока он произносил свою речь, трубка у него погасла.
Минуту оба молчали. Ангел, бледный, смотрел вокруг. Доктор извлек из трубки перегоревший табак и выбросил вон, сложил и сунул в жилетный карман перочинный нож. Он не собирался говорить так категорически, но, как всегда, собственная речь его распалила.
- В тюрьму, - сказал Ангел, - в сумасшедший дом! Дайте подумать… - Потом он вспомнил объяснения Викария. - Нет, только не это, - сказал он. Он подошел к Крумпу с расширившимися глазами и простер к нему руки.
- Я так и знал, что значение этих слов вам, во всяком случае, известно. Присядьте, - сказал Крумп, кивком головы указав на ближний пенек.
Ангел, весь дрожа, сел на пенек и не сводил взгляда с доктора.
Крумп вынул кисет.
- Вы странный человек, - сказал Ангел. - Ваши убеждения, как… стальной капкан.
- Именно, - сказал Крумп. Он был польщен.
- Но говорю вам… уверяю вас, так оно и есть: я ничего не знаю или по меньшей мере я не помню, чтобы раньше я что-либо знал об этом мире - до того как очутился в ночной темноте на пустоши у Сиддерфорда.
- Где же тогда вы научились нашему языку?
- Не знаю. Только говорю вам… Но у меня нет ничего похожего на доказательство, которое могло бы убедить вас.
- И вы в самом деле, - сказал Крумп, вдруг круто к нему повернувшись и глядя ему в глаза, - вы в самом деле верите, что до того времени вы вечно пребывали в некоем сияющем небе?
- Верю, - сказал Ангел.
- Фью-у! - протянул Крумп и разжег трубку. Некоторое время он сидел и курил, уперев локоть в колено, а Ангел сидел и наблюдал за ним. Потом лицо его прояснилось.
- Вполне возможно, - сказал он скорее самому себе, чем Ангелу. И снова оба надолго замолкли.
- Видите ли, - сказал Крумп, прерывая молчание, - есть такая штука, как раздвоение личности… Человек иногда забывает, кто он, и думает, что он кто-то еще. Бросает дом, друзей, все на свете и начинает жить двойною жизнью. Подобный случай описан в «Природе» месяц тому назад. Человек был иногда англичанином и нормально владел правой рукой, а иногда валлийцем и притом левшой. Когда он бывал англичанином, он не понимал по-валлийски, когда же валлийцем - не понимал по-английски… Гм!
Он вдруг повернулся к Ангелу и сказал: «Дом!» Он вообразил, что, может быть, ему удастся оживить в Ангеле какие-то скрытые воспоминания о его забытом детстве. Он продолжал:
- Папа, папочка, папуля, отец, папаша, старик; мать, дорогая мама, матушка, мамуся… Не помогает? Над чем вы смеетесь?
- Ни над чем, - сказал Ангел. - Вы меня немного удивили, вот и все. Неделю назад этот набор слов меня, вероятно, смутил бы.
Минуту Крумп с молчаливым укором глядел на Ангела уголком глаза.
- У вас такое искреннее лицо. Вы почти принуждаете меня поверить вам. Вы, несомненно, не заурядный сумасшедший. Если исключить отрыв от прошлого, психика у вас достаточно, по-видимому, уравновешенная. Хотел бы я, чтобы на вас взглянули Нордау, или Ломброзо, или кто-нибудь из сальпетриеровцев. Здесь у нас в смысле душевных заболеваний совсем мало практики, так мало, что не о чем и говорить. Имеется, правда, один идиот - так он самый жалкий идиот из идиотов! Все прочие психически вполне здоровы.
- Возможно, этим и объясняется их поведение, - сказал Ангел задумчиво.
- Но, принимая во внимание ваше положение здесь, - сказал Крумп, оставив его замечание без ответа, - я действительно считаю, что вы оказываете на людей дурное влияние. Подобные фантазии заразительны. Дело не только в Викарии. Тут есть еще один человек, по имени Шайн, так он тоже зачудил: целую неделю был в запое и вызывал на драку каждого, кто посмеет сказать, что вы не Ангел. А другой человек, там, в Сиддерфорде, заболел, я слышал, религиозной манией на той же почве. Такие вещи заразительны. Следует ввести карантин для вредных мыслей. Я слышал еще про один случай…
- Но что могу я сделать? - сказал Ангел. - Допустим, я (без всякого намерения) приношу вред…
- Вы можете покинуть деревню, - сказал Крумп.
- Но тогда я только перейду в какую-нибудь другую деревню.
- А это меня не касается, - сказал Крумп. - Уходите куда вам угодно. Только уходите. Оставьте этих трех человек - Викария, Шайна и маленькую служанку, - у которых теперь кружатся в голове целые сонмы ангелов…
- Как! - сказал Ангел. - Оказаться одному лицом к лицу с вашим миром! Оставить Делию! Не понимаю… Я не знаю даже, как достают работу, и пищу, и кров. Я начинаю бояться людей.
- Все фантазии, фантазии, - сказал Крумп, поглядывая на него. - Мания. Ну, довольно мне вас расстраивать, - добавил он вдруг. - Пользы от этого не будет. Ясно одно: так продолжаться не может. - Он вскочил.
- До свидания, мистер… Ангел, - сказал он. - Суть дела в том, - говорю вам как врач этого прихода, - что вы оказываете нездоровое влияние. Мы не можем оставить вас у себя. Вы должны покинуть деревню.
Он повернулся и широким шагом пошел прямо по траве к большой дороге. Ангел, безутешный, сидел один на пеньке.
- Нездоровое влияние, - медленно повторил он, глядя в пространство невидящим взглядом, и попробовал осознать, что это означало.
Сэр Джон Готч действует
Сэр Джон Готч был маленький человечек со щетинистыми жидкими волосами и тонким носиком, торчащим на иссеченном морщинами лице; на ногах - тугие коричневые гетры, в руках - хлыст.
- Я пришел, как видите, - сказал он, когда миссис Хайниджер закрыла дверь.
- Благодарю вас, - сказал Викарий, - я очень вам обязан. Очень обязан!
- Рад оказать вам услугу, - сказал сэр Джон Готч (вызывающая поза).
- Это дело, - начал Викарий, - эта злополучная история с колючей проволокой, она, вы знаете, действительно… очень злополучная история.
Поза сэра Джона Готча стала куда более вызывающей.
- Согласен с вами, - сказал он.
- Поскольку этот мистер Ангел - мой гость…
- Это еще не основание для того, чтобы перерезать мою проволоку, - оборвал сэр Джон Готч.
- Никак не основание.
- Могу я спросить, кто он такой, ваш мистер Ангел? - спросил сэр Джон Готч со всей резкостью, какую дает заранее принятое решение.
Пальцы Викария подскочили к подбородку. Что пользы было говорить об ангелах такому человеку, как сэр Джон Готч!
- Сказать вам истинную правду, - сказал Викарий, - тут имеется небольшая тайна.
- Леди Хаммергеллоу намекнула мне на это.
Лицо Викария стало вдруг пунцовым.
- А вы знаете, - сказал сэр Джон Готч почти без передышки, - что он ходит по деревне и проповедует социализм?
- Милостивое небо! - сказал Викарий. - Не может быть.
- Может! Он хватает за пуговицу каждого встречного и поперечного и спрашивает у них, почему они должны работать, тогда как мы, мы с вами, понимаете, ничего не делаем. Он говорит, что мы должны воспитанием поднимать каждого человека до нашего с вами уровня… Конечно, за счет налогоплательщиков - старая песенка. Он внушал мысль, что мы - то есть, понимаете, мы с вами - нарочно держим этих людей в темноте, пичкаем их всякой ерундой.
- Неужели! - сказал Викарий. - Я и понятия не имел.
- Он перерезал проволоку в порядке демонстрации, говорю я вам, в порядке социалистической демонстрации. Если мы не примем против него крутых мер, завтра, говорю я вам, у нас будут свалены все изгороди по Флиндерской дороге, а потом пойдут гореть амбары. И по всему приходу перебьют все до последнего эти, черт их побери (извините, Викарий, знаю сам, что слишком привержен к этому словцу)… эти, благослови их небо, фазаньи яйца. Знаю я их, этих…
- Социалист! - сказал Викарий, совсем пришибленный. - Я и понятия не имел.
- Теперь вы понимаете, почему я склонен притянуть джентльмена к ответу, хоть он и ваш гость. Мне кажется, что он, пользуясь вашей отеческой…
- Нет, не отеческой! - сказал Викарий. - Право же…
- Извините, Викарий, я оговорился… вашей добротой, ходит и чинит повсюду зло, восстанавливая класс на класс и бедняка на того, кто дает ему кусок хлеба с маслом.
Пальцы Викария опять потянулись к подбородку.
- Так что одно из двух, - сказал сэр Джон Готч. - Или этот ваш гость покидает наш приход, или я подаю в суд. Мое решение окончательное.
У Викария перекосился рот.
- Значит, вот так, - сказал сэр Джон, вскочив на ноги. - Если бы не вы, я подал бы в суд немедленно; но поскольку тут замешаны вы, решайте сами: подавать мне в суд или нет?
- Видите ли… - начал Викарий в крайнем смущении.
- Да?
- Нужно кое-что подготовить.
- Он бездельник и подстрекатель… Знаю я эту породу. Все же я даю вам неделю сроку.
- Благодарю вас, - сказал Викарий. - Я понимаю ваше положение. Я вижу сам, что ситуация становится невозможной…
- Мне, разумеется, очень жаль, что я вам доставляю эту неприятность, - сказал сэр Джон.
- Неделю? - сказал Викарий.
- Неделю, - сказал, выходя, сэр Джон.

Проводив Готча, Викарий вернулся, и долгое время он сидел за письменным столом в своем кабинете, погруженный в раздумье.
- Одна неделя? - сказал он после бесконечно долгого молчания. - Ко мне явился Ангел, Ангел во славе своей, который оживил мою душу для красоты и восторга, который открыл мои глаза на Страну Чудес и нечто еще более значительное, чем Страна Чудес… а я пообещал избавиться от него через неделю! Из чего же мы, люди, созданы?.. Как я это ему скажу?
Он принялся расхаживать взад и вперед по комнате, потом прошел в столовую и остановился у окна, бессмысленно глядя на хлебное поле. Уже накрыт был стол ко второму завтраку. Он вдруг повернулся, все еще грезя наяву, и почти машинально налил себе рюмку хереса.
Скала над морем
Ангел лежал на вершине скалы над Бендремской бухтой и смотрел в даль мерцающего моря. Прямо из-под его локтей шел обрыв на пятьсот семь футов вниз, чуть не к самой воде, а там, внизу, парили и кружили морские птицы.
Верхняя часть обрыва представляла собой зеленоватую меловую скалу, нижние две трети были горячего красного тона и сплошь исчерчены полосами гипса, а в пяти-шести местах из отвесной стены пробивались ключи и бурлили по ней длинными каскадами. Кипень прибоя белела на кремнистой отмели, а дальше - там, где стлалась тень от одинокого утеса, - вода переливала тысячью оттенков лилового и зеленого, испещренная пятнами и полосами пены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18