Мейгри продолжила занятия, пока не выполнила весь комплекс.
* * *
Розарий ректора Ариста был для Мейгри излюбленным местом прогулок. Саган это, конечно, знал. Так же как он знал, что она его там ждет. То, что он послал за ней, было исключительно данью формальностям. Между ними существовала незримая связь, они могли свободно общаться друг с другом даже на расстоянии в десятки световых лет. Только она знала, что он прилетел. Только он знал, где ее найти.
Мейгри вернулась в домик, где жила; он находился на территории Академии, раньше тут жил привратник. Она могла поселиться в любом из пустовавших домов, включая красивое здание на поросшем лесом холме, которое раньше принадлежало ректору. Но в ней с детства жил страх перед этим хилым человеком, казавшимся древним старцем, самым мудрым из всех мудрецов. Она не чувствовала бы себя спокойно в его доме. Вечно бы вспоминала, что надо неслышно ступать, сдерживая дыхание, руки – по швам, стараться не задеть какой-нибудь редкий, бесценный предмет.
Она приняла душ, высушила светлые волосы, расчесала так, что они стали словно неподвижная поверхность озера. Надела длинное цвета серого голубя платье из тонкой шерсти, накинула на плечи небесно-голубого цвета мантию, подбитую гагажьим пухом. Осенними вечерами становилось холодно. И пошла в розарий: лучи уходящего солнца золотили зелено-оранжевые листья дубов.
Тебе больно?
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
И горько сознание: кем он был
на небесах и кем он стал теперь.
Каким, гораздо худшим, станет впредь.
Джон Мильтон. Потерянный рай
Розарий был окружен низкой, неровной каменной стеной. Туда вела из небольшого, затененного ветвями деревьев дворика ректора чугунная калитка. Сад был большим. Дорожки, выложенные каменными плитами, петляли вокруг кленов, лип, дубов, сосен и елей. Статуи – копии знаменитых скульптур – нашли себе пристанище в укромных уголках сада и в нишах стены. Тысячи разных сортов розовых кустов наполняли воздух благоуханием, душа ликовала при виде этой красоты.
Мейгри открыла калитку, та даже не скрипнула. Шесть месяцев назад, когда она впервые пришла сюда, она смазала петли маслом. Тут царила благоговейная тишина. И Мейгри казалось, что нарушить ее вправе лишь глас самой Природы, как в храме – голос священника.
Мейгри, погруженная в благостные размышления о священниках и храмах, была тем не менее неприятно удивлена, заметив под дубом фигуру в коричневой рясе с капюшоном. Миледи не произнесла ни слова, не сделала ни единого жеста, которые свидетельствовали бы о том, что она заметила священника. Юноша же застыл с опущенной головой, словно статуя. Давшим обет безбрачия не дозволяется смотреть на женщин.
Мейгри глубоко вздохнула, закрывая за собой калитку.
Она не видела Сагана, но знала, где он. Словно слышала стук его сердца. Она шла по каменной дорожке. Плиты, которыми она была выложена, несмотря на долгие годы, сохранились. Мейгри была приятно удивлена, когда обнаружила, что в саду мало что изменилось. Она ожидала найти здесь заброшенный пустырь. Но тут бушевала жизнь, хотя некоторые кусты привитых роз одичали, и кое-где вьющиеся сорта непомерно разрослись.
Тропинки исчезли, погребенные под опавшей листвой. Она шла, задевая ее подолом платья, и легкий шелест сливался с шорохом кружащих на ветерке листьев.
Завернув за угол, Мейгри увидела Сагана, тот сидел на скамье подле копии роденовской скульптуры «Граждане Кале». Командующий снял шлем, положил его рядом с собой на скамейку. Он склонил голову, руки скрестил на груди. Черные волосы с сединой – как же он поседел! – свободно падали на плечи.
Он сидел молча, смотрел в пустоту, неподвижный, как статуи храбрых, обреченных людей, возвышающиеся над ним. Он давно уже так сидит, отметила про себя Мейгри. На плечи, на накидку, которая лежала на каменной тропинке, упали коричневые, пожухлые листья.
Мейгри застыла на повороте тропинки. Мужество и гордость, давшие ей силу прийти сюда, вдруг изменили ей! Она не могла сделать ни шагу.
Саган то ли услышал ее шаги, то ли почувствовал, что она здесь. Он поднял голову, увидел ее под дубом: она держалась рукой за ствол, как дитя – за руку матери, вскочил с почтительностью мужа-воина.
Мейгри перевела дыхание, легонько оттолкнулась от дерева и пошла к нему навстречу.
– Миледи, – сказал он, склонив слегка голову.
– Милорд.
Она протянула руку, стараясь усилием воли унять в ней дрожь, вернуть онемевшим, холодным пальцам жизнь. Он взял ее руку, но к губам не поднес; он обнял Мейгри.
Тебе больно? Да, больно, она поделилась этой болью с ним. Волны чувств, обрушившиеся на него, сокрушили стены его крепости, прорвали его оборону, сделав его, хоть и ненадолго, беззащитным и уязвимым.
В ту ночь, когда произошла трагедия, сердце Мейгри облилось кровью при мысли о нем. Ее слезы обычно раздражали его, на этот раз она понимала – он благодарен ей, ибо почувствовал, хотя и был далеко, как она сострадает ему, и это придало ему силы.
Но это было давно. Он постарался залатать пробоины в стенах, возвести их вокруг себя еще выше и еще толще. Ни одной трещины не осталось в каменной кладке. Ни лучика света теперь не пробивалось из его цитадели.
– Вы покинете меня? – спросила она, заранее зная ответ, но надеясь, что он изменит свое решение.
– Да, миледи. Покину.
Мейгри высвободила руку, сплела пальцы, она всегда начинала сплетать и расплетать их, когда нервничала, отвела глаза от его упорного, проницательного взгляда, глядя с сумрачным видом на статую, не видя ее.
Внезапный порыв ветра закружил в вихре мертвые листья вдоль дорожки. Она следила за ним, полностью поглощенная шумом и движением этого вихря. Он так же внезапно улегся, листья стали оседать на колючки и ветки кустов, обсыпанных кроваво-красными розами. Мейгри протянула руку, дотронулась до одного цветка.
– Вы замечали, что осенью розы особенно красивы? Такие сочные, переливающиеся тона, словно они предчувствуют, что ждет их, и наслаждаются жизнью.
Он ничего не ответил, даже не пошевельнулся. Терпеливо выжидая, он стоял подле нее, не сводя с нее глаз; она знала это, хотя не смотрела на него.
– Милорд, – сказала она мягко, – слова, которые я собираюсь сейчас вам сказать, обычно хранят в самых далеких тайниках души. Я хочу освободиться от них, произнести их вслух, хотя, видит Бог, – добавила она, и дрожь пробежала по ее телу, – лучше бы у меня нашлось достаточно сил, чтобы удержать их при себе.
Мейгри серьезно и внимательно посмотрела на него своими серыми глазами.
– Кое-кто знает о том, где именно уязвимое место в ваших доспехах. Знает слабое звено в цепи, которое можно пронзить копьем и попасть им в цель. Вы подумали об Абдиэле, мой повелитель? Да, он владеет вами, так же как он владеет частью... частью...
Голос Мейгри прервался. Она задрожала и никак не могла унять эту дрожь. Закутавшись плотнее в свою небесно-голубую мантию, она опустила голову, пытаясь утаить этот приступ душевной слабости, закрыв лицо волосами.
Саган обнял ее, крепко прижал к себе. Она на какое-то мгновение будто окаменела, потом расслабилась, уткнувшись головой в его грудь. Прикрыв глаза, она слушала, как бьется его сердце – медленно, громко, равномерно. Тепло его тела, проникая сквозь доспехи, прогнало холод, что сковал ее, хоть и не добрался до сердца.
– Дерек, я обратилась за помощью к своему дару... – Она говорила робко, не зная, как подействуют на него ее слова. Он напрягся, мышцы окаменели. Он затаил дыхание.
Мейгри глубоко вздохнула – словно хотела запастись воздухом для них двоих.
– Я посмотрела поверх барьеров времени, пространства... и стен аббатства.
Он больно сжал ее руки у предплечья. С жадным нетерпением и интересом посмотрел на нее.
– Это правда. Ваш отец жив...
Саган отпустил ее руки. Закрыв глаза, судорожно вздохнул. Теперь уже Мейгри судорожно схватила его, впиваясь пальцами в кожу.
– Дерек, выслушайте меня. На нем и на аббатстве лежит тень. Я не могу с помощью моего дара проникнуть сквозь нее...
– Это можно объяснить многими причинами, миледи. – Саган отстранил от себя Мейгри. Теперь он был другим – четким, деловитым, явно жалел, что позволил себе расслабиться и дать волю чувствам. – Во-первых, священники не допустят, чтобы вы увидели, что там происходит. Или же, – добавил он, и голос его стал еще более невозмутимым, – тень приближающейся смерти мешает...
– Да, может быть, но чья? – спросила она, теряя самообладание и выдержку из-за страха.
Он нахмурился, скрестив руки на груди.
– Я прилетел обсудить с вами не эту проблему, миледи...
– О, Дерек! – Мейгри схватила его руки; ее холодные пальцы чувствовали тугие мышцы, кожу, испещренную шрамами, которые он получил в боях и в ритуалах во имя веры. – В ту ночь во дворце Снаги Оме вы сказали мне, что в одиночку Абдиэля нельзя одолеть. Что победить его можно, только если сражаться вдвоем. Разве вы не видите, милорд? Это – единственно доступный для него способ разлучить нас! Я знаю, вы должны возвращаться назад. Так возьмите меня с собой!
Он рассердился, очень рассердился, и в какое-то мгновение ей показалось, что она – причина его гнева. Но она ошибалась; он злился сам на себя. Она ощущала, как под ее рукой дрожит его рука. Она понимала всю глубину его страха, понимала, что он злится, потому что его пытались искусить и он чуть было не поддался искушению, чуть было не вывел врага на свой след.
– Пожалуйста, Дерек! – настаивала она.
Он вздохнул. Поднес руку к ее лицу, дотронулся до шрама на щеке. Ее светлые волосы, развевающиеся на вечернем ветерке, опутали его руку. Он отвел их назад.
– Это невозможно, миледи. Женщин не пускают в монастырь...
– Но ведь однажды я была!
– И больше не будете.
– Я надену рясу с капюшоном, такую, в какой ходит тот юный монах, спрячу лицо, тело...
Командующий чуть было не улыбнулся.
– Братия все равно поймет, кто вы, Мейгри.
«Да, – подумала она в отчаянии. – Они поймут. Но что самое плохое – он поймет. Воин-священник никогда не допустит такого святотатства в стенах его обители».
– К тому же, миледи, – продолжал он хладнокровно, – у вас другие обязательства. Это я как раз и прилетел обсудить с вами. Вы должны вернуться к Дайену.
Мейгри смотрела на него в изумлении. Его слова застали ее врасплох, она не ожидала этого удара и не была готова к защите. Она онемела, побелела, словно он ударил ее в прямом смысле. Она повернулась и, ничего не видя перед собой, пошла спотыкаясь прочь, пока не схватилась за ствол дуба, чтобы не упасть.
– Я не полечу туда.
– Нет? А куда же вы убежите на этот раз, миледи? – спросил он. – Не так-то много осталось укромных местечек.
– Как я посмотрю ему в глаза? После того, что я совершила? Он знает? Он знает правду?
– Дайен знал ее до наступления той ночи, миледи. Абдиэль постарался.
Мейгри подняла голову, посмотрела в гущу кустов, медленно отступающих в темноту под расплывающимися вечерними тенями.
– Значит, он знает, что я предала его? Знает, что собиралась предать его. Я хотела завладеть бомбой, стать королевой!
– Но ведь вы не стали.
– Но я не виновата в этом! Это из-за вас, из-за Абдиэля. В наших жилах течет кровь, отравленная одним и тем же ядом.
– Да, – сказал он, и что-то мрачное, зловещее и страдальческое прозвучало в его голосе, отчего она тут же забыла о собственном горе. Она с испугом повернулась к нему.
– Я нарушил клятву, которую дал ему, – сказал Саган. – Вернее, я нарушил бы ее, если бы брат Фидель не остановил меня... – Саган запнулся, – вручив мне письмо от моего отца.
– О Боже! – Мейгри не могла больше ничего сказать и ошеломленно смотрела на него. Увидела, как залегли на лице глубокие морщины, увидела бледную кожу под загаром, темные круги под глазами, плотно сжатые губы. Когда в первую минуту он предстал перед ней, она решила, что он так ужасно выглядит от шока, в который повергла его встреча с ней.
Теперь-то она все поняла. Ветер – порывистый, зимний – пронесся по саду, разметал мертвые листья. Они вихрем неслись по тропинкам, точно демоны, пляшущие от радости, что удалось совратить еще одну душу.
– Вы дрожите, – сказал Саган. – Пойдемте в дом... – Он накинул капюшон ей на голову.
– Нет, я хочу здесь остаться... Мне нечем дышать... там... в доме. – Она оглянулась вся дрожа. – Иногда мне кажется, что наша жизнь – как жизнь этого сада. Тропинки окружены каменной стеной, которая держит нас в заточении, диктует, куда нам идти, так что мы неотвратимо приходим, куда бы мы ни шли, в одно и то же место. Если Господь существует, Дерек, может, это Он? Каменная стена?
Саган пожал плечами.
– Я где-то читал, может в Каббале, сейчас не помню, что чем ближе человек к Господу, тем меньше он волен в своих поступках. Воистину верующий человек слышит Господа, а чтобы выполнять волю Всевышнего, надо отказаться от своей. Ангелы, – добавил он мрачно, – ближе всех к Господу, они рабы добродетели.
«Вот почему восстал Люцифер, – подумала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
* * *
Розарий ректора Ариста был для Мейгри излюбленным местом прогулок. Саган это, конечно, знал. Так же как он знал, что она его там ждет. То, что он послал за ней, было исключительно данью формальностям. Между ними существовала незримая связь, они могли свободно общаться друг с другом даже на расстоянии в десятки световых лет. Только она знала, что он прилетел. Только он знал, где ее найти.
Мейгри вернулась в домик, где жила; он находился на территории Академии, раньше тут жил привратник. Она могла поселиться в любом из пустовавших домов, включая красивое здание на поросшем лесом холме, которое раньше принадлежало ректору. Но в ней с детства жил страх перед этим хилым человеком, казавшимся древним старцем, самым мудрым из всех мудрецов. Она не чувствовала бы себя спокойно в его доме. Вечно бы вспоминала, что надо неслышно ступать, сдерживая дыхание, руки – по швам, стараться не задеть какой-нибудь редкий, бесценный предмет.
Она приняла душ, высушила светлые волосы, расчесала так, что они стали словно неподвижная поверхность озера. Надела длинное цвета серого голубя платье из тонкой шерсти, накинула на плечи небесно-голубого цвета мантию, подбитую гагажьим пухом. Осенними вечерами становилось холодно. И пошла в розарий: лучи уходящего солнца золотили зелено-оранжевые листья дубов.
Тебе больно?
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
И горько сознание: кем он был
на небесах и кем он стал теперь.
Каким, гораздо худшим, станет впредь.
Джон Мильтон. Потерянный рай
Розарий был окружен низкой, неровной каменной стеной. Туда вела из небольшого, затененного ветвями деревьев дворика ректора чугунная калитка. Сад был большим. Дорожки, выложенные каменными плитами, петляли вокруг кленов, лип, дубов, сосен и елей. Статуи – копии знаменитых скульптур – нашли себе пристанище в укромных уголках сада и в нишах стены. Тысячи разных сортов розовых кустов наполняли воздух благоуханием, душа ликовала при виде этой красоты.
Мейгри открыла калитку, та даже не скрипнула. Шесть месяцев назад, когда она впервые пришла сюда, она смазала петли маслом. Тут царила благоговейная тишина. И Мейгри казалось, что нарушить ее вправе лишь глас самой Природы, как в храме – голос священника.
Мейгри, погруженная в благостные размышления о священниках и храмах, была тем не менее неприятно удивлена, заметив под дубом фигуру в коричневой рясе с капюшоном. Миледи не произнесла ни слова, не сделала ни единого жеста, которые свидетельствовали бы о том, что она заметила священника. Юноша же застыл с опущенной головой, словно статуя. Давшим обет безбрачия не дозволяется смотреть на женщин.
Мейгри глубоко вздохнула, закрывая за собой калитку.
Она не видела Сагана, но знала, где он. Словно слышала стук его сердца. Она шла по каменной дорожке. Плиты, которыми она была выложена, несмотря на долгие годы, сохранились. Мейгри была приятно удивлена, когда обнаружила, что в саду мало что изменилось. Она ожидала найти здесь заброшенный пустырь. Но тут бушевала жизнь, хотя некоторые кусты привитых роз одичали, и кое-где вьющиеся сорта непомерно разрослись.
Тропинки исчезли, погребенные под опавшей листвой. Она шла, задевая ее подолом платья, и легкий шелест сливался с шорохом кружащих на ветерке листьев.
Завернув за угол, Мейгри увидела Сагана, тот сидел на скамье подле копии роденовской скульптуры «Граждане Кале». Командующий снял шлем, положил его рядом с собой на скамейку. Он склонил голову, руки скрестил на груди. Черные волосы с сединой – как же он поседел! – свободно падали на плечи.
Он сидел молча, смотрел в пустоту, неподвижный, как статуи храбрых, обреченных людей, возвышающиеся над ним. Он давно уже так сидит, отметила про себя Мейгри. На плечи, на накидку, которая лежала на каменной тропинке, упали коричневые, пожухлые листья.
Мейгри застыла на повороте тропинки. Мужество и гордость, давшие ей силу прийти сюда, вдруг изменили ей! Она не могла сделать ни шагу.
Саган то ли услышал ее шаги, то ли почувствовал, что она здесь. Он поднял голову, увидел ее под дубом: она держалась рукой за ствол, как дитя – за руку матери, вскочил с почтительностью мужа-воина.
Мейгри перевела дыхание, легонько оттолкнулась от дерева и пошла к нему навстречу.
– Миледи, – сказал он, склонив слегка голову.
– Милорд.
Она протянула руку, стараясь усилием воли унять в ней дрожь, вернуть онемевшим, холодным пальцам жизнь. Он взял ее руку, но к губам не поднес; он обнял Мейгри.
Тебе больно? Да, больно, она поделилась этой болью с ним. Волны чувств, обрушившиеся на него, сокрушили стены его крепости, прорвали его оборону, сделав его, хоть и ненадолго, беззащитным и уязвимым.
В ту ночь, когда произошла трагедия, сердце Мейгри облилось кровью при мысли о нем. Ее слезы обычно раздражали его, на этот раз она понимала – он благодарен ей, ибо почувствовал, хотя и был далеко, как она сострадает ему, и это придало ему силы.
Но это было давно. Он постарался залатать пробоины в стенах, возвести их вокруг себя еще выше и еще толще. Ни одной трещины не осталось в каменной кладке. Ни лучика света теперь не пробивалось из его цитадели.
– Вы покинете меня? – спросила она, заранее зная ответ, но надеясь, что он изменит свое решение.
– Да, миледи. Покину.
Мейгри высвободила руку, сплела пальцы, она всегда начинала сплетать и расплетать их, когда нервничала, отвела глаза от его упорного, проницательного взгляда, глядя с сумрачным видом на статую, не видя ее.
Внезапный порыв ветра закружил в вихре мертвые листья вдоль дорожки. Она следила за ним, полностью поглощенная шумом и движением этого вихря. Он так же внезапно улегся, листья стали оседать на колючки и ветки кустов, обсыпанных кроваво-красными розами. Мейгри протянула руку, дотронулась до одного цветка.
– Вы замечали, что осенью розы особенно красивы? Такие сочные, переливающиеся тона, словно они предчувствуют, что ждет их, и наслаждаются жизнью.
Он ничего не ответил, даже не пошевельнулся. Терпеливо выжидая, он стоял подле нее, не сводя с нее глаз; она знала это, хотя не смотрела на него.
– Милорд, – сказала она мягко, – слова, которые я собираюсь сейчас вам сказать, обычно хранят в самых далеких тайниках души. Я хочу освободиться от них, произнести их вслух, хотя, видит Бог, – добавила она, и дрожь пробежала по ее телу, – лучше бы у меня нашлось достаточно сил, чтобы удержать их при себе.
Мейгри серьезно и внимательно посмотрела на него своими серыми глазами.
– Кое-кто знает о том, где именно уязвимое место в ваших доспехах. Знает слабое звено в цепи, которое можно пронзить копьем и попасть им в цель. Вы подумали об Абдиэле, мой повелитель? Да, он владеет вами, так же как он владеет частью... частью...
Голос Мейгри прервался. Она задрожала и никак не могла унять эту дрожь. Закутавшись плотнее в свою небесно-голубую мантию, она опустила голову, пытаясь утаить этот приступ душевной слабости, закрыв лицо волосами.
Саган обнял ее, крепко прижал к себе. Она на какое-то мгновение будто окаменела, потом расслабилась, уткнувшись головой в его грудь. Прикрыв глаза, она слушала, как бьется его сердце – медленно, громко, равномерно. Тепло его тела, проникая сквозь доспехи, прогнало холод, что сковал ее, хоть и не добрался до сердца.
– Дерек, я обратилась за помощью к своему дару... – Она говорила робко, не зная, как подействуют на него ее слова. Он напрягся, мышцы окаменели. Он затаил дыхание.
Мейгри глубоко вздохнула – словно хотела запастись воздухом для них двоих.
– Я посмотрела поверх барьеров времени, пространства... и стен аббатства.
Он больно сжал ее руки у предплечья. С жадным нетерпением и интересом посмотрел на нее.
– Это правда. Ваш отец жив...
Саган отпустил ее руки. Закрыв глаза, судорожно вздохнул. Теперь уже Мейгри судорожно схватила его, впиваясь пальцами в кожу.
– Дерек, выслушайте меня. На нем и на аббатстве лежит тень. Я не могу с помощью моего дара проникнуть сквозь нее...
– Это можно объяснить многими причинами, миледи. – Саган отстранил от себя Мейгри. Теперь он был другим – четким, деловитым, явно жалел, что позволил себе расслабиться и дать волю чувствам. – Во-первых, священники не допустят, чтобы вы увидели, что там происходит. Или же, – добавил он, и голос его стал еще более невозмутимым, – тень приближающейся смерти мешает...
– Да, может быть, но чья? – спросила она, теряя самообладание и выдержку из-за страха.
Он нахмурился, скрестив руки на груди.
– Я прилетел обсудить с вами не эту проблему, миледи...
– О, Дерек! – Мейгри схватила его руки; ее холодные пальцы чувствовали тугие мышцы, кожу, испещренную шрамами, которые он получил в боях и в ритуалах во имя веры. – В ту ночь во дворце Снаги Оме вы сказали мне, что в одиночку Абдиэля нельзя одолеть. Что победить его можно, только если сражаться вдвоем. Разве вы не видите, милорд? Это – единственно доступный для него способ разлучить нас! Я знаю, вы должны возвращаться назад. Так возьмите меня с собой!
Он рассердился, очень рассердился, и в какое-то мгновение ей показалось, что она – причина его гнева. Но она ошибалась; он злился сам на себя. Она ощущала, как под ее рукой дрожит его рука. Она понимала всю глубину его страха, понимала, что он злится, потому что его пытались искусить и он чуть было не поддался искушению, чуть было не вывел врага на свой след.
– Пожалуйста, Дерек! – настаивала она.
Он вздохнул. Поднес руку к ее лицу, дотронулся до шрама на щеке. Ее светлые волосы, развевающиеся на вечернем ветерке, опутали его руку. Он отвел их назад.
– Это невозможно, миледи. Женщин не пускают в монастырь...
– Но ведь однажды я была!
– И больше не будете.
– Я надену рясу с капюшоном, такую, в какой ходит тот юный монах, спрячу лицо, тело...
Командующий чуть было не улыбнулся.
– Братия все равно поймет, кто вы, Мейгри.
«Да, – подумала она в отчаянии. – Они поймут. Но что самое плохое – он поймет. Воин-священник никогда не допустит такого святотатства в стенах его обители».
– К тому же, миледи, – продолжал он хладнокровно, – у вас другие обязательства. Это я как раз и прилетел обсудить с вами. Вы должны вернуться к Дайену.
Мейгри смотрела на него в изумлении. Его слова застали ее врасплох, она не ожидала этого удара и не была готова к защите. Она онемела, побелела, словно он ударил ее в прямом смысле. Она повернулась и, ничего не видя перед собой, пошла спотыкаясь прочь, пока не схватилась за ствол дуба, чтобы не упасть.
– Я не полечу туда.
– Нет? А куда же вы убежите на этот раз, миледи? – спросил он. – Не так-то много осталось укромных местечек.
– Как я посмотрю ему в глаза? После того, что я совершила? Он знает? Он знает правду?
– Дайен знал ее до наступления той ночи, миледи. Абдиэль постарался.
Мейгри подняла голову, посмотрела в гущу кустов, медленно отступающих в темноту под расплывающимися вечерними тенями.
– Значит, он знает, что я предала его? Знает, что собиралась предать его. Я хотела завладеть бомбой, стать королевой!
– Но ведь вы не стали.
– Но я не виновата в этом! Это из-за вас, из-за Абдиэля. В наших жилах течет кровь, отравленная одним и тем же ядом.
– Да, – сказал он, и что-то мрачное, зловещее и страдальческое прозвучало в его голосе, отчего она тут же забыла о собственном горе. Она с испугом повернулась к нему.
– Я нарушил клятву, которую дал ему, – сказал Саган. – Вернее, я нарушил бы ее, если бы брат Фидель не остановил меня... – Саган запнулся, – вручив мне письмо от моего отца.
– О Боже! – Мейгри не могла больше ничего сказать и ошеломленно смотрела на него. Увидела, как залегли на лице глубокие морщины, увидела бледную кожу под загаром, темные круги под глазами, плотно сжатые губы. Когда в первую минуту он предстал перед ней, она решила, что он так ужасно выглядит от шока, в который повергла его встреча с ней.
Теперь-то она все поняла. Ветер – порывистый, зимний – пронесся по саду, разметал мертвые листья. Они вихрем неслись по тропинкам, точно демоны, пляшущие от радости, что удалось совратить еще одну душу.
– Вы дрожите, – сказал Саган. – Пойдемте в дом... – Он накинул капюшон ей на голову.
– Нет, я хочу здесь остаться... Мне нечем дышать... там... в доме. – Она оглянулась вся дрожа. – Иногда мне кажется, что наша жизнь – как жизнь этого сада. Тропинки окружены каменной стеной, которая держит нас в заточении, диктует, куда нам идти, так что мы неотвратимо приходим, куда бы мы ни шли, в одно и то же место. Если Господь существует, Дерек, может, это Он? Каменная стена?
Саган пожал плечами.
– Я где-то читал, может в Каббале, сейчас не помню, что чем ближе человек к Господу, тем меньше он волен в своих поступках. Воистину верующий человек слышит Господа, а чтобы выполнять волю Всевышнего, надо отказаться от своей. Ангелы, – добавил он мрачно, – ближе всех к Господу, они рабы добродетели.
«Вот почему восстал Люцифер, – подумала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75