Должно признать, Бокер имел смелость и силу пойти против общественного мнения и не отказаться от своей, ставшей в одно мгновение непопулярной, теории. Но он сразу же дал нам понять, что не имеет ни малейшего-желания ввязываться в пустопорожние споры, так как ему совсем не улыбается вновь оказаться посмешищем для толпы.
Бокер сидел перед нами гордый и невозмутимый, слегка склонив набок голову с пышной седой шевелюрой.
– Вы хотите знать мою гипотезу потому, что у вас нет никаких мало-мальски приемлемых объяснений? Прекрасно, мне не составит труда ее изложить. Вряд ли вы с ней согласитесь, но, в любом случае, прошу не упоминать моего имени. Когда до всех дойдет, что я прав, тогда другое дело. Я не ищу дешевой славы и не хочу, чтобы обо мне думали, как о мелком трибуне. Договорились?
Я кивнул.
– Мы просто хотим, – пояснила Филлис, – воссоздать цепь событий. Если с вашей помощью удастся отыскать недостающее звено, мы будем очень признательны. Ну, а если вы нам не доверяете, это ваше право, и мы его уважаем.
– Мне нечего возразить, так что приступим. Теорию о происхождении глубинного Разума вы знаете – не буду ее повторять. А нынешняя ситуация представляется мне таковой… Существа… назовем их так, благополучно устроились в экологической нише и следующая их задача – обустроить новое жилище на свой лад. Ведь они – самые настоящие первопроходцы, колонисты. Чем, по-вашему, станет заниматься человек, прибыв на новое место? Благоустройством. И вот то, что мы наблюдаем сегодня, – и есть первый результат их деятельности.
– И чем же именно они заняты? – спросил я.
– Почем я знаю? – Бокер пожал плечами. – Учитывая то, как мы их встретили, думаю, чем-нибудь вроде защитных сооружений. Скорее всего, они добывают металл. Во впадине Минданао, а также в Глубинах юго-восточнее Бухты Падающих Кокосов работы идут полным ходом.
– Э… но горнорудные работы в таких условиях… – До меня дошло, почему Бокер пожелал остаться инкогнито.
– Откуда нам знать, каков уровень их цивилизации? Я могу привести вам множество примеров, где мы сами добились того, что, на первый взгляд, абсолютно невозможно.
– Это при давлении-то в несколько тонн, в кромешной темноте… – начал было я, но Филлис так взглянула на меня, что я тут же прикусил язык.
– Доктор Бокер, – сказала она, – вы обозначили две конкретные точки Мирового океана, почему именно эти?
Бокер перевел взгляд на Филлис.
– Как однажды заметил мистер Холмс знаменитому тезке вашего мужа: «Самая большая ошибка – строить теории на пустом месте. Но пренебрегать уже имеющимися данными – умственное самоубийство». Я обладаю неплохим воображением, но не могу представить себе ничего другого, кроме сверхмощного насоса, перекачивающего бескрайние залежи ила на поверхность океана.
– Но, – влез я, становясь в позу (мне порядком надоели постоянные издевки призрака мистера Холмса), – если, как вы утверждаете, они добывают руду, то почему цвет меняется за счет ила, а не за счет грунта?
– Прежде чем достигнуть рудоносных пластов, молодой человек, необходимо пройти огромный пласт ила, это во-первых, а во-вторых, согласитесь, плотность песка и ила значительно разнится: песок просто не успевает достичь поверхности и под собственной тяжестью опускается на дно.
К сожалению, мне не дали возразить.
– А все-таки, доктор, почему вы упомянули именно эти два места? – Филлис просто защитилась на своем.
– Я не утверждаю, что в других местах ничего не происходит, но исходя из расположения, полагаю, что если там и ведутся работы, то с какой-то другой целью.
– С какой? – воскликнула Филлис, глядя на Бокера с поистине детским любопытством.
– Коммуникации. Вот, посмотрите сюда, – Бокер развернул карту, – немного ниже экватора – впадина Романш. Это узкий перешеек в подводных рифах Атлантического хребта – единственный проход, связывающий бассейны западной и восточной Атлантики. Здесь начинается изменение окраски. Причина наверняка вот в чем: некто на дне, мне сдается, не удовлетворен состоянием прохода – возможно, он загроможден обломками скал или мелковат, а может, слишком узок. Так или иначе, его, как минимум, нужно очистить от наслоений ила, что, видимо, и происходит. В общем, что бы то ни было, это каким-то образом связано с благоустройством.
Мы молчали, переваривая его слова.
– А вот эти две точки? – Филлис первая собралась с мыслями. – В Карибском море и Гватемальской котловине.
Бокер достал портсигар и предложил нам закурить, но мы вежливо отказались. Тогда он закурил сам, откинулся на спинку кресла и, выпустив под потолок тонкую струйку дыма, произнес:
– Как вам понравится такая идея – туннель, связывающий Глубины по обе стороны перешейка? Вспомните историю Панамского канала.
В чем в чем, а в узости мышления Бокера не упрекнуть, если уж он выдвигает теорию – так это действительно – Теория. И что самое главное: еще никому не удалось его опровергнуть. Проблема в том, что бокеровские гипотезы совершенно неудобоваримы для нормальных людей. И как ни хороша была очередная его гипотеза, она костью застряла у меня в горле, что случается со мной нечасто, ибо я всегда считал себя чуть ли не шпагоглотателем. Так что до конца разговора я занимался тем, что пытался расправиться с этой злосчастной костью. У меня не было ни мыслей, ни слов, ни сил, чтобы хоть что-то противопоставить безукоризненной логике Бокера. На прощание он подкинул нам еще один сюрпризик.
– Вы, конечно, слышали о двух невзорвавшихся атомных бомбах?
– Конечно…
– А что вы знаете о вчерашнем атомном взрыве, за который ни одна страна не взяла на себя ответственность?
– Вы думаете, что это одна из тех бомб? – неуверенно спросила Филлис.
– Почти уверен. Очень хотелось бы думать, что это не так, но… но вот что любопытно: одну бомбу сбросили у Алеут, другую – во впадину Минданао, а эта взорвалась недалеко от Гуама…
– Как жаль, – сокрушалась Филлис, – что в свое время я не была прилежной ученицей и наплевательски относилась к географии, которую бедняжка мисс Попл тщетно пыталась в меня вдолбить. Каждый день всплывают какие-нибудь новые названия, о которых я сроду не слышала.
– Не унывай, – утешил я, – в военных сводках упоминаются такие названия, о которых сами географы порой не подозревают, не говоря уж о том, что на обычных картах они и вовсе не значатся.
– Вот опять… сообщают, что около шестидесяти человек смыло какими-то цунамИ, прошедшими над островом Ростбифа. Где этот Ростбиф? И что еще за цунамИ ?
– Не цунамИ, дорогая, а цунАми, по-японски – волна, гигантская волна, возникающая в результате подводных землетрясений. А где находится Ростбиф – понятия не имею, зато могу предложить целых два острова Сливового Пудинга.
– И чего ты вечно корчишь из себя отличника, Майк, – Филлис осуждающе посмотрела на меня. – М-да, интересно, как это все нас коснется?
– Причем тут мы?
– Я о том, что сейчас происходит на две.
– С чего ты взяла, что это не настоящие цунами, и связываешь с ними…
– Ах, – перебила меня Филлис, – как звучит: _настоящие цунами, с ними, с нами, сними-снами_… что еще случится с нами?
– Хорошо, – не выдержал я. – Давай попробуем разобраться.
– …_сними-снами_…
– Если тебя это так волнует, можешь позвонить своему ученому другу Матету.
– …_настоящие цунами_…
– У него непременно есть сводки. Он тебе скажет точно – настоящие они или ненастоящие, или…
– Ты уверен? А как они это узнают?
– Спроси чего-нибудь полегче. Узнают и узнают. Матет обязательно в курсе, если там что-то не так.
– Хорошо, – сказала Филлис и вышла из комнаты.
Не прошло и трех минут, как она вернулась.
– Настоящие цунами. Цитирую: «Небольшое сейсмическое возбуждение, произошедшее вблизи острова Святого Амброзия; долгота такая-то, широта такая-то». Кстати, Ростбиф – второе название острова Надежды.
– А где этот остров Надежды?
– А, кто его знает, – Филлис беспечно махнула рукой.
Она взяла газету и села на диван.
– Как скучно, – сказала Филлис, сдерживая зевоту, – ничегошеньки не происходит.
– Пока… – резонно заметил я.
– Вчера звонил капитан Винтерс: за два месяца – ни одного сообщения о болидах.
– Он как-нибудь прокомментировал это событие? – Я достал сигарету.
– Нет, просто упомянул между делом.
– Бокер сказал бы, что закончилась первая фаза колонизации: его первопроходцы обустроились, дальнейшее зависит от того, как они будут жить: либо – долго, либо – в долгах.
– Я думаю – в долгах, а, как говорят русские: «Долг платежом красен».
– _ПлачУ и плАчу, плачУ и плАчу_… – отозвался я. – Если бы кто-нибудь услышал домашнее чириканье лучшей специалистки по сенсациям, он смог бы составить нам конкуренцию.
Филлис пропустила мое замечание мимо ушей.
– Помнишь, о чем говорил Малларби? – спросила она. – Вот и я не могу понять, какое нам дело, что происходит на дне, почему мы не можем оставить их в покое и уступить ненужную часть мира?
– На первый взгляд, вполне разумно, – согласился я. – Но Малларби имел в виду другое, и в этом я с ним абсолютно согласен – мы столкнулись не с разумом, а с инстинктом. Инстинкт самосохранения сопротивляется уже самой мысли о чуждом ему Разуме, и не без оснований. Трудно представить себе форму разума, если, конечно, не впадать в абстракцию, которая не попыталась бы переустроить среду обитания на свой лад. И как-то уж очень сомнительно, чтобы интересы двух форм разума совпадали, настолько сомнительно, что, думается, вместе нам никак не ужиться.
Филлис задумалась.
– Уж очень мрачно, Майк. Прямо какая-то дарвиновская перспектива.
– «Мрачно» – это, дорогая, эмоции. На самом деле – такова жизнь. Представь, один вид живет в соленой воде, другой – в пресной. Настанет день, когда они расплодятся настолько, что им станет тесно в своих водоемах, и тогда одни, ради своего удобства или продолжения рода – назови, как хочешь – начнут опреснять моря, а другие… как бы это сказать… – подсаливать реки и озера. Только так и никак иначе.
– То есть ты за то, чтобы закидать океаны атомными бомбами?
– Дорогая, я за естественный ход событий. «Всему свое время», – это не я сказал. Если за летом следует осень, еще не значит, что осенью надо будет тащить лестницу и обрывать листья с деревьев.
– Действительно, с какой стати?
– Вот и я говорю…
– То есть, ты против бомбежек? Я правильно тебя поняла?
– Да оставь ты бомбы в покое! Черт возьми, не в них дело. Пойми, как только у человека наметилась первая извилина в мозгу, он огляделся и увидел, что мир, в том виде, как он есть, его не устраивает. Думаешь, эти, там на дне, всем довольны? Черта с два. У нас есть все основания для подобного вывода. Или ты считаешь, что наши бомбежки им пришлись по вкусу? Как бы не так. И тут же напрашивается следующий вопрос: сколько осталось до прямого столкновения?
– Ты спрашиваешь меня? Ты сам прекрасно знаешь, что все началось с первой бомбы. Я тоже об этом сожалею.
– Жалеть уже поздно, дорогая. Теперь в их черном списке преобразований природы мы с тобой – на первом месте. А в том, как скоро они обезопасились от нашего оружия, есть нечто зловещее, словно они приготовились ко всему заранее. Будем надеяться, что эти твари останутся в своих Глубинах и не позарятся на наши владения. В противном случае, хотел бы я знать, чем мы их встретим?
– Значит, ты все-таки за атомные бомбы, – подытожила Филлис.
– Бог мой! Милая, ни я, ни ты, ни весь Королевский Флот, никто не хочет сбрасывать эти бомбы: шуму – много, а результат сомнительный. Однако я очень надеюсь, что наш доблестный Флот, «ополчась на море смут, сразит их противоборством» (4). А вот какое оружие мы применим, зависит от времени, места и условий.
Филлис сидела, подперев рукой голову, невидящим взором уставившись в газету.
– Ты говоришь – «такова жизнь», ты в этом уверен? – спросила она немного погодя.
– Да, пусть даже из предположений Бокера верна только часть… Вдвоем с ними нам не ужиться на Земле.
– И когда, по-твоему, это случится?
Я пожал плечами. Если представить, какие естественные препятствия должны преодолеть и те, и другие, чтобы добраться друг до друга, можно подумать, по меньшей мере, пройдет не один десяток лет, а то и столетий.
Филлис снова вперилась в пустоту, и я, зная этот симптом, не собирался нарушать ее задумчивости. Мы долго молчали, пока вдруг в наступившую тишину не вкрался мягкий и тревожный полушепот Филлис.
– …ветер, его полночные завывания и стоны утопают в нарастающем, рокоте гневных волн океана… слышишь, где-то совсем рядом противно завизжала лебедка – это матросы сбросили за борт спасательную шлюпку. Ветер подхватил их хриплые, просоленные голоса и понес прочь. Тише! Что это? Я слышу чей-то голос, доносящийся словно из небытия: «одна сажень, две…» – шум ветра все тише, голос все отчетливей: «три сажени, четыре…». Какой-то мерный, неясный гул, гнусное чавканье рыб – мы погружаемся:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28