Да куда там – кишка тонка. Жорж небось от инсульта не сдохнет. У него все тип-топ. В коридоре послышалась возня. Вот идиоты, знают же, что хозяину плохо, трясутся от страха после нагоняя, а все равно не могут нормально, по-человечески что-то сделать. Как слоны в посудной лавке, право слово. И куда все нормальные люди подевались? На службу некого взять. Или отребье такое, что на голову не налазит, или страдает острой умственной недостаточностью. Вот и выбирай из скудного ассортимента.
Двери распахнулись, и в красном мареве, плававшем перед глазами разъяренного и больного генерала, возник высоченный широкоплечий силуэт.
– А? Что?! – вскинулся Н. Н. – Кто посмел?
– Прошу прощения, – нагловато извинился агрессор.
В ушах у Кольцова звенели все колокола на свете, поэтому голос, хоть тот и показался смутно знакомым, определить было невозможно.
– У меня неотложное дело.
– Вон отсюда, наглец. Костя! Ты что там ушами хлопаешь? Кто сюда этого впустил?
– Костя в краткосрочном отгуле, – пояснил вошедший.
– Каком еще отгуле?
– Отдыхает. Ему спешно понадобился отдых после столкновения с горькой действительностью.
– Горькая действительность – это ты, что ли?
– Для него – да.
– А остальные? – В голосе Н. Н. против воли прозвучал интерес.
– Отдыхают. Нервы, усталость, недомогание. Ребята хорошие, их ругать не следует.
– Ты меня убивать пришел или как?
– Я – нет, – спокойно ответил незваный гость. – Я – или как…
Кольцов болезненно сощурился и после долгого вглядывания в плавающий туман обнаружил еще два или три нечетких контура.
– Я тебя узнал, – просипел он. – Ты – Даос.
– Верно, Николай Николаевич. Не могу утверждать, что приятно познакомиться.
– И чего ты хочешь от меня, Даос? Гонорара?
– Нет. Работа не выполнена, гонорара не будет.
– Он пришел со мной, – произнес другой голос. И он наверняка принадлежал молодой женщине.
«Черт знает что, – подумал генерал. – Привидение». А вслух спросил:
– Ты?
– Я, товарищ генерал. Решила, что вам будет особенно интересно узнать, как умер ваш товарищ, Сергей Злотников. Да и за вами должок.
– Что она тебе пообещала? – обратился Н. Н. к невозмутимому киллеру. – Сколько? Она же нищая, а я тебя озолочу.
– Не такая уж нищая, – жестко произнесла она. – Осталось кое-что на черный день.
– Так Жорж уволок эти железки для тебя? После всего, что было? После ребенка? После японца? Мать твою, он что – помешан был на тебе?!
– Любил. – Она присела рядом с ним на диван. Создавалось впечатление, что старые знакомые беседуют о днях минувших. Только текст не соответствовал изображению. Как принято говорить: не совпадали аудио– и видеоряд.
– Все-таки это ты Сережку Злотникова… – прохрипел генерал.
– А вы на что рассчитывали? Что его ангелы на небо забрали за благие деяния?
– Я говорил этим засранцам из экспертной службы: внимательнее, внимательнее осматривать. А они: «Синячок крохотный, от такого не умирают. Сердечный приступ, сердечный приступ». Я знал, что это японские штучки, я жабрами чувствовал. Тебя же похоронили? – спросил внезапно.
– Да. Прилично похоронили, венки с прочувствованными надписями, памятничек вполне пристойный… не могу пожаловаться.
– Да, Железный Дровосек своего добиваться умел. Ну и как он? Счастлив? Чего экспроприированным не пользуется?
– Жорж умер этой весной, – сухим и безжалостным голосом отвечала она.
– Что?! – В горле у генерала пересохло, и голос вылетал свистящий, как ветер в пустыне. – Как «умер»?!
– Как все. По-настоящему.
У этой девки, подумал Н. Н., ни нервов, ни сердца, видимо, нет, раз она так спокойно говорит о смерти Жоржа. А ему казалось, что из него выдернули позвоночник и теперь он больше никогда не сможет встать с этого утлого диванчика. Да и зачем ему теперь вставать и куда-то идти? Все. Жизнь закончилась – нелепая, жалкая и бессмысленная жизнь, в которой больше нет цели.
– Обошел, – простонал Кольцов. – Обставил. Снова обставил, сволочь! Мразь!
Он не замечал, как по посеревшим щекам текут потоком слезы, как прыгают посиневшие губы, как трясутся жирные руки. Он хрустел пальцами, бездумно и беспорядочно дергал себя то за воротник, то за полы шикарного дорогущего пиджака.
– Мразь, мразь, какая мразь! Как же так, умер… От чего?
– От жизни. – Ее голос пролязгал стальными гусеницами прямо по его несчастному мозгу. – От усталости.
– И теперь, даже если тебя убьют…
– Меня не убьют, – отчетливо произнесла она прямо у него над ухом. – Но даже если бы и убили – ему уже не будет больно. Уэсуги тоже не было больно, я знаю это. И Крису. И всем ребятам из «Фудо-мёо», которых ты предал и послал на смерть, – им тоже уже не больно. А вот твоя боль еще впереди.
Ему стало страшно и пусто.
– Не докажешь, – захрипел он. – «Фудо-мёо» не докажешь. Да и кому теперь дело?
– До денег всегда кому-нибудь найдется дело.
Она била по самому больному, по самому дорогому, что еще оставалось у него. Впрочем, генерал внезапно почувствовал, что ему становится безразлично, отберут у него деньги или нет, посадят его в тюрьму или не посадят.
«Обошел, обставил, убежал от боли и слез. И теперь смеется оттуда. А эта тварь явилась убивать меня, как когда-то Сережку Злотникова», – прыгали беспорядочные мысли.
А она продолжала упорно добивать его, словно вколачивала гвозди в крышку гроба.
– Доказать тоже получится. Единственного человека ты оставил в живых.
– Прошляпил, – прохрипел Кольцов.
– Перестраховывался. Надеялся, что он не выживет, а если выживет, то не вспомнит. А если вспомнит все-таки, то уже не выживет. Нет? Но ты демонстрировал начальству, как спасали всех, кого могли спасти, согласно твоему приказу.
Он улыбался тупой и бессмысленной улыбкой: «Опять переиграл. Опять оказался умнее и дальновиднее. Взял и умер! Как же теперь без него? И даже если пристрелить сейчас эту суку, то удовольствия никакого, потому что Железный Дровосек так и останется Железным. И ничто его не коснется».
– А документы?
– Сам он никогда бы не использовал, – охотно пояснила она. – Но мне оставил все. Потому что знал, что я не настолько честна и бескорыстна.
– Никто не может быть настолько честным и бескорыстным, – промычал Н. Н. – И не заикайся даже сравнивать себя и его. Сравнила божий дар с яичницей.
– Правда. Странно, что я с вами соглашаюсь, но соглашаюсь.
– Ты выиграла, – бесцветным голосом сказал Кольцов. – Но не сама. А только благодаря ему. Он сделал для тебя запасной вход в новую жизнь. Мы все есть только благодаря ему: ты, я, этот твой последний выживший из «Фудо-мёо». Все.
– Сейчас и ты умрешь, – усмехнулась она.
– Мои люди за дверью. – Он хватался за соломинку, но было видно, что делает это через силу, будто по обязанности, будто на самом деле ему уже неинтересно.
– Ни черта твои люди… – Она не договорила. Придвинулась ближе и почти нежно потянула к нему руку.
Кольцов отпрянул от нее в ужасе, вскрикнул, побагровел; глаза его выкатились из орбит, и он стал медленно оседать на сторону, стягивая за собой пушистое голубое покрывало.
– Удар, – констатировал Володька.
– Неприятная смерть, – подошел поближе Разумовский. – Никому бы не желал умереть от страха.
Ника смотрела на покойника широко открытыми глазами.
– Нам здесь больше делать нечего. Пошли, пока архаровцы не очнулись.
Все это время молчавший Макс внезапно произнес:
– Не могу отделаться от мысли, что он любил твоего Жоржа. На какой-то свой, извращенный, скособоченный, лад, но любил. Что за чертовщина в голову лезет?
– Правильно лезет, – согласился Игорь. – Типичная любовь-ненависть. Ни с тобой, ни без тебя, называется. Страшненькое чувство.
А сам в это время думал совсем о другом. Он думал о том, сделала бы Ника решающее, последнее движение, нанесла бы она смертельный удар, если бы Кольцов не опередил ее своей внезапной кончиной?
* * *
– Может, все-таки поедешь с нами?
Этот вопрос я задавала Максу уже в двадцатый или тридцатый раз.
– Спасибо, Лерка. Я бы с удовольствием. Но если здесь кто-то не останется, чтобы работать на износ, то теперешний бардак превратится в хаос. Не вешай нос, отдыхать я собираюсь теперь только у вас. За счет фирмы, разумеется. В апартаментах класса люкс.
– Ты береги себя, – посоветовал ему Игорь. – Кури поменьше. Витамины там всякие употребляй. Нервничай поменьше.
– Это-то проще всего, – ухмыльнулся Макс. – Легко! Вот витамины-ыы…
– И тетю Дашу навещай, – попросила я.
Тетя Даша категорически отказалась покидать на старости лет родной город. Всплакнула немного, прощаясь со мной, но проявила тихое упорство и осталась на месте. В ее квартирку перекочевали все мои детективы и кулинарные книги. А также телефон капитана Сторожука, которому тетя Даша обещала печь слоечки и другие сладости.
– Потом Павлу позвони, – дала я Максу следующее поручение. – Что, как дела, как расследование с этим Петром Семеновичем? Ну и помоги, если сможешь.
– Будет сделано, госпожа министерша, – отшучивался он.
Володька бесстрастно возвышался на два шага позади нашей беспокойной компании. Учитель Шу надзирал за погрузкой нашего багажа. Я с замиранием сердца ожидала, как отреагирует таможня на вещи Уэсуги, проходившие под названием: «Сувениры самурайские – 3 штуки. Стоим. 1000 у. е.» И какой-то штампик, подтверждающий покупку «сувениров самурайских» в магазине на Кловской.
– Штука баксов за такое дерьмо! – оскорбился молодой таможенник, заглядывая в справку. – Людям бабки девать некуда. Кому это барахло нужно?
– Не говори, есть помешанные, – ответил его напарник. – Вот ты «Горца» смотрел?
Я поняла, что начну ненавидеть несчастный, ни в чем не повинный сериал и Эдриана Пола лично.
Тетя Даша в аэропорт не поехала. И зря. Пропустила цирковое зрелище: персонал аэропорта ищет клетку для перевозки Зевса, за которого уплачено как за собаку, а клетка нужна как для лошади.
– Осмотримся на месте и тут же присылаем вызов и приглашение, – грозился Разумовский, обнимая школьного друга.
– Шлите-шлите, – гудел подполковник Одинцов.
Потом мы обнялись напоследок.
Потом в здание аэропорта ворвался взмыленный капитан Сторожук с огромным букетом цветов,
– Мне тетя Даша позвонила! – выпалил он, на ходу присваивая себе мою драгоценную родственницу. – Счастливого пути, Ника. И вообще – счастья. – И принялся нелепо тыкать цветы мне в руки, начисто игнорируя тот факт, что я держала две сумки, которые не хотела сдавать в багаж или отдавать своим спутникам.
– Я напишу, – сказала я очень тихо. – И позвоню.
– Все ты врешь, – широко ухмыльнулся Сторожук. – Все ты врешь. И про все ты врешь.
Я открыла рот, чтобы привести аргументы в свою защиту. Но, видимо, мой ангел-хранитель в этот момент отвлекся на ухаживания за какой-нибудь ангелицей. Надо же такому случиться, чтобы мимо нас по конвейеру именно в эту секунду проехали «сувениры самурайские – 3 штуки». Павел проводил их взглядом, но ничего не сказал. Я в глубине души понимала, что родное государство было бы против вывоза этих вещей со своей территории, если бы сообразило, что это такое. Но, честное слово, я плохо представляла себе, какое отношение имеет Украина и оптом, и в розницу к потомку даймё провинции Этиго, прапраправнуку славного Уэсуги Кэнсина, носившему не совсем славянское имя Нобунага. И совесть моя поэтому была чиста. Хотя Павлу возразить уже не получалось.
Не смущаясь пристальных и слегка удивленных взглядов моих спутников, он обстоятельно и со вкусом поцеловал меня в губы.
– Все ты врешь, – повторил упрямо. – Но это неважно. Важно, что ты есть и будешь. – И убежал так же стремительно, как появился.
– Я его, в общем-то, понимаю, – изрек Макс.
А дальше я не стану рассказывать, потому что это были долгие проводы – и по этой причине пролилось слишком много слез.
Эпилог
С географией у меня всегда было плохо. Поэтому насчет широты и долготы я даже заикаться не стану, чтобы не ввести вас в заблуждение. Климат здесь благодатный, а о цунами и ураганах слыхом не слыхивали. Пальмы высокие и пышные, а кусты усыпаны цветами такой красоты, что мне кажется, будто это сон, который может присниться человеку только раз в жизни. Море прозрачное – изумрудно-зеленого цвета, и с причала видно, как на дне колышутся в причудливом танце пышные водоросли. Здешним птицам далеко до соловьев в плане вокала, но они безумно хороши, и за то, как они прелестны, я прощаю им скрипучие голоса, которыми они выпрашивают у туристов сладкие крошки. Прямо на берегу можно зайти в маленький ресторанчик и заказать только что пойманного омара под изысканным соусом или целое блюдо мелкой жареной рыбешки с местным вином. И отчетливое счастье: сидеть на веранде, неторопливо потягивая «маргариту» и прислушиваясь, как трутся о берег у самых твоих ног маленькие волны в белых шапочках пены; и наблюдать, как постепенно темнеет небо, становясь темно-голубым, синим, сиренево-синим и, наконец, фиолетовым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Двери распахнулись, и в красном мареве, плававшем перед глазами разъяренного и больного генерала, возник высоченный широкоплечий силуэт.
– А? Что?! – вскинулся Н. Н. – Кто посмел?
– Прошу прощения, – нагловато извинился агрессор.
В ушах у Кольцова звенели все колокола на свете, поэтому голос, хоть тот и показался смутно знакомым, определить было невозможно.
– У меня неотложное дело.
– Вон отсюда, наглец. Костя! Ты что там ушами хлопаешь? Кто сюда этого впустил?
– Костя в краткосрочном отгуле, – пояснил вошедший.
– Каком еще отгуле?
– Отдыхает. Ему спешно понадобился отдых после столкновения с горькой действительностью.
– Горькая действительность – это ты, что ли?
– Для него – да.
– А остальные? – В голосе Н. Н. против воли прозвучал интерес.
– Отдыхают. Нервы, усталость, недомогание. Ребята хорошие, их ругать не следует.
– Ты меня убивать пришел или как?
– Я – нет, – спокойно ответил незваный гость. – Я – или как…
Кольцов болезненно сощурился и после долгого вглядывания в плавающий туман обнаружил еще два или три нечетких контура.
– Я тебя узнал, – просипел он. – Ты – Даос.
– Верно, Николай Николаевич. Не могу утверждать, что приятно познакомиться.
– И чего ты хочешь от меня, Даос? Гонорара?
– Нет. Работа не выполнена, гонорара не будет.
– Он пришел со мной, – произнес другой голос. И он наверняка принадлежал молодой женщине.
«Черт знает что, – подумал генерал. – Привидение». А вслух спросил:
– Ты?
– Я, товарищ генерал. Решила, что вам будет особенно интересно узнать, как умер ваш товарищ, Сергей Злотников. Да и за вами должок.
– Что она тебе пообещала? – обратился Н. Н. к невозмутимому киллеру. – Сколько? Она же нищая, а я тебя озолочу.
– Не такая уж нищая, – жестко произнесла она. – Осталось кое-что на черный день.
– Так Жорж уволок эти железки для тебя? После всего, что было? После ребенка? После японца? Мать твою, он что – помешан был на тебе?!
– Любил. – Она присела рядом с ним на диван. Создавалось впечатление, что старые знакомые беседуют о днях минувших. Только текст не соответствовал изображению. Как принято говорить: не совпадали аудио– и видеоряд.
– Все-таки это ты Сережку Злотникова… – прохрипел генерал.
– А вы на что рассчитывали? Что его ангелы на небо забрали за благие деяния?
– Я говорил этим засранцам из экспертной службы: внимательнее, внимательнее осматривать. А они: «Синячок крохотный, от такого не умирают. Сердечный приступ, сердечный приступ». Я знал, что это японские штучки, я жабрами чувствовал. Тебя же похоронили? – спросил внезапно.
– Да. Прилично похоронили, венки с прочувствованными надписями, памятничек вполне пристойный… не могу пожаловаться.
– Да, Железный Дровосек своего добиваться умел. Ну и как он? Счастлив? Чего экспроприированным не пользуется?
– Жорж умер этой весной, – сухим и безжалостным голосом отвечала она.
– Что?! – В горле у генерала пересохло, и голос вылетал свистящий, как ветер в пустыне. – Как «умер»?!
– Как все. По-настоящему.
У этой девки, подумал Н. Н., ни нервов, ни сердца, видимо, нет, раз она так спокойно говорит о смерти Жоржа. А ему казалось, что из него выдернули позвоночник и теперь он больше никогда не сможет встать с этого утлого диванчика. Да и зачем ему теперь вставать и куда-то идти? Все. Жизнь закончилась – нелепая, жалкая и бессмысленная жизнь, в которой больше нет цели.
– Обошел, – простонал Кольцов. – Обставил. Снова обставил, сволочь! Мразь!
Он не замечал, как по посеревшим щекам текут потоком слезы, как прыгают посиневшие губы, как трясутся жирные руки. Он хрустел пальцами, бездумно и беспорядочно дергал себя то за воротник, то за полы шикарного дорогущего пиджака.
– Мразь, мразь, какая мразь! Как же так, умер… От чего?
– От жизни. – Ее голос пролязгал стальными гусеницами прямо по его несчастному мозгу. – От усталости.
– И теперь, даже если тебя убьют…
– Меня не убьют, – отчетливо произнесла она прямо у него над ухом. – Но даже если бы и убили – ему уже не будет больно. Уэсуги тоже не было больно, я знаю это. И Крису. И всем ребятам из «Фудо-мёо», которых ты предал и послал на смерть, – им тоже уже не больно. А вот твоя боль еще впереди.
Ему стало страшно и пусто.
– Не докажешь, – захрипел он. – «Фудо-мёо» не докажешь. Да и кому теперь дело?
– До денег всегда кому-нибудь найдется дело.
Она била по самому больному, по самому дорогому, что еще оставалось у него. Впрочем, генерал внезапно почувствовал, что ему становится безразлично, отберут у него деньги или нет, посадят его в тюрьму или не посадят.
«Обошел, обставил, убежал от боли и слез. И теперь смеется оттуда. А эта тварь явилась убивать меня, как когда-то Сережку Злотникова», – прыгали беспорядочные мысли.
А она продолжала упорно добивать его, словно вколачивала гвозди в крышку гроба.
– Доказать тоже получится. Единственного человека ты оставил в живых.
– Прошляпил, – прохрипел Кольцов.
– Перестраховывался. Надеялся, что он не выживет, а если выживет, то не вспомнит. А если вспомнит все-таки, то уже не выживет. Нет? Но ты демонстрировал начальству, как спасали всех, кого могли спасти, согласно твоему приказу.
Он улыбался тупой и бессмысленной улыбкой: «Опять переиграл. Опять оказался умнее и дальновиднее. Взял и умер! Как же теперь без него? И даже если пристрелить сейчас эту суку, то удовольствия никакого, потому что Железный Дровосек так и останется Железным. И ничто его не коснется».
– А документы?
– Сам он никогда бы не использовал, – охотно пояснила она. – Но мне оставил все. Потому что знал, что я не настолько честна и бескорыстна.
– Никто не может быть настолько честным и бескорыстным, – промычал Н. Н. – И не заикайся даже сравнивать себя и его. Сравнила божий дар с яичницей.
– Правда. Странно, что я с вами соглашаюсь, но соглашаюсь.
– Ты выиграла, – бесцветным голосом сказал Кольцов. – Но не сама. А только благодаря ему. Он сделал для тебя запасной вход в новую жизнь. Мы все есть только благодаря ему: ты, я, этот твой последний выживший из «Фудо-мёо». Все.
– Сейчас и ты умрешь, – усмехнулась она.
– Мои люди за дверью. – Он хватался за соломинку, но было видно, что делает это через силу, будто по обязанности, будто на самом деле ему уже неинтересно.
– Ни черта твои люди… – Она не договорила. Придвинулась ближе и почти нежно потянула к нему руку.
Кольцов отпрянул от нее в ужасе, вскрикнул, побагровел; глаза его выкатились из орбит, и он стал медленно оседать на сторону, стягивая за собой пушистое голубое покрывало.
– Удар, – констатировал Володька.
– Неприятная смерть, – подошел поближе Разумовский. – Никому бы не желал умереть от страха.
Ника смотрела на покойника широко открытыми глазами.
– Нам здесь больше делать нечего. Пошли, пока архаровцы не очнулись.
Все это время молчавший Макс внезапно произнес:
– Не могу отделаться от мысли, что он любил твоего Жоржа. На какой-то свой, извращенный, скособоченный, лад, но любил. Что за чертовщина в голову лезет?
– Правильно лезет, – согласился Игорь. – Типичная любовь-ненависть. Ни с тобой, ни без тебя, называется. Страшненькое чувство.
А сам в это время думал совсем о другом. Он думал о том, сделала бы Ника решающее, последнее движение, нанесла бы она смертельный удар, если бы Кольцов не опередил ее своей внезапной кончиной?
* * *
– Может, все-таки поедешь с нами?
Этот вопрос я задавала Максу уже в двадцатый или тридцатый раз.
– Спасибо, Лерка. Я бы с удовольствием. Но если здесь кто-то не останется, чтобы работать на износ, то теперешний бардак превратится в хаос. Не вешай нос, отдыхать я собираюсь теперь только у вас. За счет фирмы, разумеется. В апартаментах класса люкс.
– Ты береги себя, – посоветовал ему Игорь. – Кури поменьше. Витамины там всякие употребляй. Нервничай поменьше.
– Это-то проще всего, – ухмыльнулся Макс. – Легко! Вот витамины-ыы…
– И тетю Дашу навещай, – попросила я.
Тетя Даша категорически отказалась покидать на старости лет родной город. Всплакнула немного, прощаясь со мной, но проявила тихое упорство и осталась на месте. В ее квартирку перекочевали все мои детективы и кулинарные книги. А также телефон капитана Сторожука, которому тетя Даша обещала печь слоечки и другие сладости.
– Потом Павлу позвони, – дала я Максу следующее поручение. – Что, как дела, как расследование с этим Петром Семеновичем? Ну и помоги, если сможешь.
– Будет сделано, госпожа министерша, – отшучивался он.
Володька бесстрастно возвышался на два шага позади нашей беспокойной компании. Учитель Шу надзирал за погрузкой нашего багажа. Я с замиранием сердца ожидала, как отреагирует таможня на вещи Уэсуги, проходившие под названием: «Сувениры самурайские – 3 штуки. Стоим. 1000 у. е.» И какой-то штампик, подтверждающий покупку «сувениров самурайских» в магазине на Кловской.
– Штука баксов за такое дерьмо! – оскорбился молодой таможенник, заглядывая в справку. – Людям бабки девать некуда. Кому это барахло нужно?
– Не говори, есть помешанные, – ответил его напарник. – Вот ты «Горца» смотрел?
Я поняла, что начну ненавидеть несчастный, ни в чем не повинный сериал и Эдриана Пола лично.
Тетя Даша в аэропорт не поехала. И зря. Пропустила цирковое зрелище: персонал аэропорта ищет клетку для перевозки Зевса, за которого уплачено как за собаку, а клетка нужна как для лошади.
– Осмотримся на месте и тут же присылаем вызов и приглашение, – грозился Разумовский, обнимая школьного друга.
– Шлите-шлите, – гудел подполковник Одинцов.
Потом мы обнялись напоследок.
Потом в здание аэропорта ворвался взмыленный капитан Сторожук с огромным букетом цветов,
– Мне тетя Даша позвонила! – выпалил он, на ходу присваивая себе мою драгоценную родственницу. – Счастливого пути, Ника. И вообще – счастья. – И принялся нелепо тыкать цветы мне в руки, начисто игнорируя тот факт, что я держала две сумки, которые не хотела сдавать в багаж или отдавать своим спутникам.
– Я напишу, – сказала я очень тихо. – И позвоню.
– Все ты врешь, – широко ухмыльнулся Сторожук. – Все ты врешь. И про все ты врешь.
Я открыла рот, чтобы привести аргументы в свою защиту. Но, видимо, мой ангел-хранитель в этот момент отвлекся на ухаживания за какой-нибудь ангелицей. Надо же такому случиться, чтобы мимо нас по конвейеру именно в эту секунду проехали «сувениры самурайские – 3 штуки». Павел проводил их взглядом, но ничего не сказал. Я в глубине души понимала, что родное государство было бы против вывоза этих вещей со своей территории, если бы сообразило, что это такое. Но, честное слово, я плохо представляла себе, какое отношение имеет Украина и оптом, и в розницу к потомку даймё провинции Этиго, прапраправнуку славного Уэсуги Кэнсина, носившему не совсем славянское имя Нобунага. И совесть моя поэтому была чиста. Хотя Павлу возразить уже не получалось.
Не смущаясь пристальных и слегка удивленных взглядов моих спутников, он обстоятельно и со вкусом поцеловал меня в губы.
– Все ты врешь, – повторил упрямо. – Но это неважно. Важно, что ты есть и будешь. – И убежал так же стремительно, как появился.
– Я его, в общем-то, понимаю, – изрек Макс.
А дальше я не стану рассказывать, потому что это были долгие проводы – и по этой причине пролилось слишком много слез.
Эпилог
С географией у меня всегда было плохо. Поэтому насчет широты и долготы я даже заикаться не стану, чтобы не ввести вас в заблуждение. Климат здесь благодатный, а о цунами и ураганах слыхом не слыхивали. Пальмы высокие и пышные, а кусты усыпаны цветами такой красоты, что мне кажется, будто это сон, который может присниться человеку только раз в жизни. Море прозрачное – изумрудно-зеленого цвета, и с причала видно, как на дне колышутся в причудливом танце пышные водоросли. Здешним птицам далеко до соловьев в плане вокала, но они безумно хороши, и за то, как они прелестны, я прощаю им скрипучие голоса, которыми они выпрашивают у туристов сладкие крошки. Прямо на берегу можно зайти в маленький ресторанчик и заказать только что пойманного омара под изысканным соусом или целое блюдо мелкой жареной рыбешки с местным вином. И отчетливое счастье: сидеть на веранде, неторопливо потягивая «маргариту» и прислушиваясь, как трутся о берег у самых твоих ног маленькие волны в белых шапочках пены; и наблюдать, как постепенно темнеет небо, становясь темно-голубым, синим, сиренево-синим и, наконец, фиолетовым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34