Она прильнула к нему, расслабилась. Он почувствовал, как обмякли напряженные мускулы, как быстро стало теплеть ее тело. Бессонная ночь не прошла даром: сейчас Володя затруднился бы сказать, сколько ей лет, но на совсем юную девушку она уже не походила. И не морщины выдавали (не было их), не цвет лица – слоновая кость всегда считалась верхом совершенства. А вот глаза выдавали, грустные, умные глаза, которых просто не может быть у человека, не отхлебнувшего большой глоток из чаши страданий. Если молодой человек и сомневался в чем-то, то теперь наверняка знал, что все узнанное им этой странной ночью – правда от первого и до последнего слова.
Завернутые в вишневый шелк перчатка, хорагай и меч стали казаться уже чем-то вроде видения или сказочного сна.
– После тех, необыкновенных, ты сможешь жить со мной? – тревожно спросил он. И добавил печально: – Если вообще захочешь.
– Скорее всего захочу, – без тени кокетства, вполне серьезно ответила Ника. – И конечно, смогу. Другое дело, что тебе тяжело, это я понимаю, как никто другой. Поэтому давай-ка сядем, если у тебя еще есть силы, и повытаскиваем на свет божий наши самые страшные скелеты из самых дряхлых шкафов.
– У каждого в шкафу есть свой скелет, – не то согласился Володька, не то процитировал английскую пословицу. – Ничего себе предложение.
– Страшно?
– Мне – да.
– Мне тоже.
Они сели за стол, держась за руки. Было не очень удобно, зато не так неуютно на душе.
– Кофе остывает, – прошептала Ника.
– Неважно. Видишь ли, нам действительно нужно уезжать, потому что тебя обязательно убьют, если мы останемся тут.
– Это ты всю ночь напролет твердил.
– Да, всю ночь… Курить можно?
– Ты же не куришь. У тебя и сигарет-то нет.
– А у тебя?
– И у меня нет. Уже нет. Как-то незаметно бросила.
– Это плохо.
– Плохо не это. Плохо, что ты не то не доверяешь мне, не то сомневаешься, говорить ли самое главное. Интересно, как ты рассчитываешь жить рядом с человеком, к которому так своеобразно относишься?
– Если бы ты знала, что мне нужно тебе рассказать, ты бы не судила так строго.
– Вполне возможно. Но ты не даешь мне шанса узнать и не судить. Поэтому мне придется сделать первый шаг самой. Тебя наняли. Новое задание. Ты должен убить меня. Это тебя мучит? – И она сильно сжала его тонкое, изысканное запястье, пробежала чуткими пальцами по предмету, который находился под рубашкой.
– Хорошая штука, – сказала безо всякого перехода. – О многом говорит.
Он застыл как изваяние, глядя на нее немигающими синими глазами. Глаза темнели от боли и напряжения, в них отражалось что-то такое, что применительно к другому человеку вполне могло быть истолковано как ужас.
– У тебя глаза почти совсем черные стали, – сказала Ника после довольно долгой паузы.
– И ты об этом говоришь так спокойно? – ужаснулся он.
– О том, что глаза почернели?
– Ты понимаешь, о чем. Об убийстве.
– Хм. А что же мне – в истерике биться? Ты пришел меня спасать, и я тебе в любом случае обязана. Ты стал мне близким и дорогим за эти дни – и в любом случае я тебе доверяю. Это твоя жизнь, тебе отвечать за свои поступки, поэтому в любом случае я тебя не осуждаю. Просто не имею права осуждать.
– Ты – имеешь, – почти по-детски истово проговорил Володька.
– Сначала ты меня выслушай.
Ее тихий и до боли спокойный рассказ Володя Абессинов запомнил навсегда. И не только слова, но и все интонации, и сам голос, эти слова произносивший, – мелодичный, мягкий, чуть хрипловатый, чуть усталый. Это было откровенно и честно, как исповедь. И ему сделалось страшно, что его – убийцу – она выбрала в качестве исповедника. А потом испугала и та простота, с которой она все ему рассказала. Так рассматривают свое прошлое люди, у которых нет будущего. Словно Ника уже не собиралась жить дальше и теперь внимательно разглядывала каждый прожитый день.
Потом заговорил он, и тоже говорил обстоятельно, долго и без эмоций. Он полагал, что ей нужно с открытыми глазами шагнуть в будущее, где они собирались быть вместе. Почему-то в будущее не верилось, но он надеялся и собирался использовать хотя бы один шанс из тысячи затащить ее туда, в это общее «потом», пусть и насильно. Затем заговорили об ответственности, о расплате за содеянное, о том, кто имел право спрашивать, судить, карать и миловать.
– Если бы тебе пришлось рассказывать это все не мне, а Ему, – серьезно спросил Володя, – что бы ты сказала напоследок?
– Какая разница, тебе, или Ему, или собственной совести? От содеянного мною не отрекусь. Не потому, что права или горжусь этим, а потому что и теперь поступила бы так же и никак иначе.
И молодой человек с завистью посмотрел на свою любимую: хотел бы он с такой же легкостью соглашаться отвечать за собственное прошлое. Потому что прошлое – как наемный убийца.
Оно догоняет тебя, подкрадывается исподтишка и наносит удар в спину…
Глава 15
Гости разошлись после обеда.
Заметно было, как нехотя они собираются, но – труба зовет, как говаривал кто-то, чье имя я успела напрочь забыть. Владимир Ильич, все еще в легком шоке от наших рассветных откровений, отправлялся к китайцу-учителю – готовиться к отъезду. Игорь Владиславович собирался навести шорох во вверенном ему ведомстве и обстоятельно проконсультироваться со всеведущим своим заместителем.
Макс (надо будет как-нибудь выяснить и его отчество) хотел доспать со вкусом на рабочем месте, а заодно и покопаться по моей просьбе в некоторых документиках. Как он собирался совместить эти два занятия, я лично представить не могла.
Когда дверь за тремя мужчинами наконец закрылась, в квартире наступила тишина. Как ни странно, она не казалась мне больше необходимой и желанной, а, напротив, гнетущей какой-то, и хотелось, чтобы они поскорей вернулись. А ведь еще совсем недавно превыше всего я ценила именно возможность посидеть в тишине и одиночестве. Как быстро все меняется.
Впрочем, подумать мне нужно более чем сосредоточенно. Пресловутый конверт, о содержимом которого я так и не решилась поведать своим гостям, стоял у меня поперек биографии. Спятить можно от того, что подсунул мой рассеянный ангел-хранитель: не то подарок, какого миллионы людей на земном шаре тщетно ждут всю жизнь, не то бомбу с часовым механизмом, который поставлен на неизвестный мне день и час.
Я приблизительно догадываюсь, как обстояло дело. Крис, почуяв, что жить ему осталось недолго, решил отомстить гэбэшникам и сделал это тем единственным способом, который они действительно прочувствовали бы всей поверхностью кожи. Он лишил их самого главного – денег. Не всей, конечно, суммы: этого он уже не успевал, но такой приличной ее части, что у меня волосы дыбом становились.
И как я теперь понимаю, документы эти он отправил не кому-нибудь, а непреклонному Железному Дровосеку – единственному человеку, которому можно было доверить хоть весь золотой запас швейцарских банков. Жоржу, получившему «подарочек», пришлось долго и трудно решать, сообщать ли мне о нем. И в конечном итоге решил, что мне и так хватает проблем. Кроме того, в моем тогдашнем состоянии я и не отреагировала бы на сообщение должным образом. Жорж назначил себя ответственным за все очень давно, еще когда поступал на службу в «контору» во второй половине пятидесятых. За неполных четыре десятка лет ничего не изменилось в его судьбе. И только теперь я по-настоящему понимаю, отчего он тогда не пожелал, чтобы я делила с ним грядущие тяготы и испытания. Он предвидел, как настойчиво, как отчаянно и упорно станут искать того, кто, возможно, владеет информацией и пакетом документов на долю имущества, которая могла бы принадлежать Сергею Злотникову либо его наследникам, но хитрым образом ускользнула от них.
Я сидела в кресле перед журнальным столиком и все не решалась перечитать бледные прыгающие буквы, поспешно и коряво нацарапанные на каком-то невнятном огрызке бумаги. Последнее письмо Жоржа. Последнее! И даже его он не смог написать как следует, а откладывал на потом, до тех пор, пока стало уж вовсе невмоготу.
Я понимаю его. Он никогда не любил писать письма, даже самые радужные и веселые, а тем более такие. Он не знал, как обрушить на меня новость, которая должна причинить мне жесточайшую боль, но не сообщать ее считал себя не вправе.
«Милая и любимая кошка», – начиналось его послание. Он так и не нашел подходящей интерпретации моего имени и предпочитал звать меня «кошкой»: этих грациозных животных любил более всего на свете и мечтал, когда наконец выйдет на пенсию и поселится со мной в уютном домике под Москвой, завести с полдесятка разных пушистиков. Я сглотнула слезы, которые наконец-то могла позволить себе, – все разошлись, и мое горе я выплакала без свидетелей.
«Милая и любимая кошка. Как-то это по-книжному и нелепо, но я долго думал написать тебе письмо, и вот пришло время это сделать. Не хотел вторгаться в твою жизнь, не хотел возвращать туда, куда возвращать не положено. Но речь идет о вещах, которыми не поразбрасываешься.
Помнишь Криса Хантера? Конечно да. Когда он вызывал меня в Москву из той командировки, то попросил еще и заглянуть в файл, присланный на мой домашний адрес. А там, кошка (неразборчивое слово), точные инструкции, которым я последовал.
И вот результат. Я долго колебался, куда это все девать. Долго хранил в тайне, наблюдал. К сожалению, чем дальше в лес, тем толще партизаны (не могу до сих пор расстаться с твоим кошачьим языком. Совесть у некоторых есть? Или остатки все еще мешают работать?).
Страна не заслуживает такого подарка, зато его вполне заслуживаешь ты.
Я по-прежнему люблю тебя, кошка. И так будет всегда.
Пользуйся вовсю. Целую. Люблю. Твой Георгий».
И уже совсем ниже, еще корявее:
«Даже не знаю, как тебе сказать, но это письмо тебе отправят только после моей смерти. Не плачь и не сожалей обо мне, я своей жизнью вполне доволен. И вот вспомнил как-то, ты твердила – „от содеянного мною не отрекусь“, так это и про меня тоже. Я ни о чем не жалею, и ты не жалей, обещаешь? Не знаю, смотрю ли я с облачка на тебя, читающую это письмо, но в любом случае и сейчас, вот в эту самую секунду, я тебя люблю».
* * *
Кому-кому, а себе Николай Николаевич был вынужден признаться, что Жорж в любом случае обставил его. Сколько долгих лет хлопот, тревог, опасений, тяжкого и бесконечного труда выпало на долю Н. Н. только из-за чертова Железного Дровосека с его принципиальностью, бескомпромиссностью и чистоплюйством.
Взял бы он себе эти клятые деньги – было бы даже не так обидно. Достал бы его тогда генерал Кольцов очень быстро, потому что человек, отягощенный богатством, – добыча сравнительно легкая. Он ведь от своего имущества никуда не денется, потому как привязан к нему крепче чем стальными цепями. И это Н. Н. знает не понаслышке, а испытал на собственном, хоть и не таком уж горьком опыте. Обидно, что при всем своем богатстве, при всех огромных деньгах, которые заработал благодаря собственной смекалке и таланту финансиста, они не дали ему почувствовать себя лучше и достойней, чем бывший шеф. Вот же бельмо на глазу!
Георгия не то судьба любила, не то небесный тезка активно охранял. Но был он по-прежнему неуловим, свободен и независим ни от кого – и от себя и своих прихотей в том числе.
Кстати, строго говоря, доказательств тому, что документы на эту долю имущества Крис Хантер в свое время отправил Жоржу, у Н. Н. не имелось. Только глубокое убеждение, основанное на доскональном знании предмета, да чертовская интуиция – вот и все, чем он располагал. Много это или мало – кто его разберет? Кольцов привык доверять своей интуиции. Она его никогда не подводила.
И тогда, когда озверевший шеф начал разбирательство на следующий день после похорон Сережки Злотникова, его только эта чудесная способность и выручила. Потому что светило тогда генералу Кольцову что-то вроде Соловков на новый лад. Впрочем, реакцию шефа на свои с Сережкой художества предвидел он еще в самом начале, когда начинал проворачивать сей хитроумный план. А потому заручился поддержкой, где надо. Так что не с пустыми руками встречал Жоржа в своем кабинете. И четко и внятно обрисовал ему ситуацию: или он, шеф, в их дела не вмешивается, а делает вид, что так оно и должно быть; либо те, кто имеет гораздо больше полномочий, нежели Георгий Александрович, вплотную займутся уже им самим. Ибо у высокого начальства в этом деле свой интерес имеется – и немалый.
Но Жорж рычал, что в порошок сотрет и начальство, и заместителей, и прочую шваль, которая Родину продает, как Иуда за сребреники. И бледнел генерал Кольцов, слыша этот яростный тихий рык, понимая, что нет на свете такой силы, чтобы Железного Дровосека одолеть или напугать. Мелькнула спасительная мысль про девку его: легенды ведь по «конторе» ходили о том, как он над ней трясется. Это был шанс, микроскопический, но все же шанс. А вдруг ее пожалеет, хоть и не похоже это на Жоржа – кого-то, пусть даже самого близкого, жалеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34