– Ты гляди, вот он!
– Так и до инфаркта довести можно, – возмутился Макс. – Никакого сочувствия к ближнему. Так кого ты там отыскал? Что это еще за враг народа?
Разумовский хотел возразить, что старый друг совсем расслабился на своей «бумажной» должности и отвык от серьезных дел, но вовремя прикусил язык. Слишком уж долго и трудно привыкал Макс к тому, что никогда не сможет вернуть себе прежнюю форму. Полученное некогда тяжелое ранение нет-нет да и давало о себе знать, и хотя инвалидом он не стал и постоять за себя все еще мог, но о боевых операциях и речь не шла. Правда, в последние годы Макс вошел во вкус и наконец признал, что и новая его работа может доставлять немало приятных минут.
Он бросил только один взгляд на фотографию, лежащую в тоненькой папке, и взял Игоря за плечо:
– А теперь, друг мой, внятно и подробно рассказывай, в какую историю ты влип…
* * *
Есть на свете множество счастливых людей, которые верят в любовь с первого взгляда. Ко мне это не относится. Я никогда не верила в то, что чувство может вспыхнуть с первых же минут знакомства, и, вероятно, не поверю никогда.
Есть у нас такая хорошая поговорка – «Не зарекайся». Судьбе не нравится, когда человек в чем-то уверен.
Мне было девятнадцать. Ему – пятьдесят. Мы встретились в гостях у маминой приятельницы, к которой он зашел первый раз в жизни по странному стечению обстоятельств. Встретились, познакомились и… пропали. Мы задохнулись одновременно, будто обоим вдруг не хватило воздуха, остолбенели и так стояли около минуты, не в силах заговорить или разойтись по разным углам комнаты. Здороваясь, я протянула ему руку для поцелуя – это была всего лишь привычка девочки, избалованной галантными и интеллигентными друзьями своих родителей. Он крепко сжал мою ладонь и забыл ее отпустить. На нас уже начали посматривать с недоумением, а мы все глядели друг на друга, хотя и понимали, что ведем себя непонятно и по меньшей мере неприлично. Весь вечер я не могла сосредоточиться на общем разговоре: меня мучила единственная мысль – если мы расстанемся сегодня, то уже больше никогда не увидимся. У нас не будет такой возможности, потому что и сейчас мы встретились случайно. Но негоже юной особе претендовать на внимание со стороны взрослого, уже полностью седого мужчины, у которого есть семья и дети – две дочери, и младшая, между прочим, старше меня на несколько лет.
Гораздо позже я узнала, что его волновала та же проблема: как я восприму ухаживание человека, годящегося мне и в пожилые отцы, и в молодые дедушки.
Потом включили музыку, и он пригласил меня танцевать. Я забыла сказать, что его звали Георгием. Георгий Александрович, правда потрясающе красиво? Я вообще не видела никого более красивого, чем он. Это теперь, став старше и мудрее, я понимаю, что так и выглядит любовь, и только благодаря ей седой, лысеющий человек с лицом, изрезанным глубокими морщинами, как шрамами (да и шрамов на его теле обнаружилось предостаточно), может показаться ослепительно красивым. Мы кружились в медленном вальсе, и его горячее дыхание обжигало мне макушку. Мне хотелось положить голову ему на плечо, закрыть глаза и забыть обо всем. А там будь что будет. Но вокруг сновали его и мои знакомые, была моя мама, наконец – множество людей, которые в тот миг казались и вовсе посторонними. А единственный родной человек, дорогой и необходимый, должен уйти куда-то, в чужой дом, к чужой женщине, туда, где не было и никогда не будет меня. И мне стало так страшно, что захотелось забиться в самый темный угол и заскулить. А еще я понимала, что в этом горе у меня не найдется союзников. То, что я чувствовала и переживала, было и запретно, и неприлично. Вечер, проведенный в гостях, я помню плохо. Единственное, что навсегда врезалось мне в память, – это его удивительные глаза, голубые, прозрачные, как талая вода. Их взгляд казался таким лучистым, нежным и печальным, что и много времени спустя мне с трудом верилось, что этот же самый человек может быть жестким и непреклонным. А не исключено, я и в первый же день почувствовала его невероятную внутреннюю силу, но это могло только сильнее привлечь меня к Георгию. Я звала его Жоржем.
Не помню как, но нам удалось ненадолго сбежать на балкон. Было уже темно, и мы рассматривали созвездия. Он показывал мне Кассиопею, и я не решалась признаться, что и сама прекрасно знаю, где она находится: мне было необыкновенно хорошо стоять с ним рядом, плечом к плечу, и острое чувство блаженства пронизывало меня с головы до ног.
Кстати, именно в тот вечер я впервые ощутила то, что можно назвать блаженством, а до этого только читала о чем-то подобном. В какой-то неуловимый миг мы придвинулись еще ближе – и весьма опрометчиво, потому что в следующую секунду нас буквально бросило друг к другу и мы стали целоваться как сумасшедшие. Или, вернее, как люди, которые прожили вместе долгую и счастливую жизнь, а теперь вынуждены расставаться навсегда.
У него был тонкий рот и твердые сладковатые губы. И это незабываемо. А потом, оторвавшись на мгновение от такого волшебного занятия (какая-то доля благоразумия у нас еще оставалась), мы проговорили отчаянно и одновременно:
– Только не исчезай!
С тех пор мы постоянно думали и говорили одно и то же. И Жорж был единственным человеком в моей жизни, которому мне никогда и ничего не приходилось объяснять и доказывать. А я – в его жизни. Мы понимали друг друга сперва с полуслова, а затем и с полувзгляда. Вот так и началась моя первая любовь.
К слову: в любовь с первого взгляда я по-прежнему не верю…
* * *
У Жоржа была странная работа: иногда он мог две-три недели подряд проводить вместе со мной; иногда исчезал на неделю-полторы; иногда только звонил, объясняя, что выкроить свободной минутки, чтобы увидеться, не в состоянии. Это же какая-то сумасшедшая жизнь, но я никогда не жаловалась.
Вероятно, дело в том, что я устроена не совсем обычным образом и обычные проблемы меня мало волновали тогда, мало волнуют и сейчас. Думаю, Жорж поначалу влюбился в меня, потому что я была молода и хороша собой, как и всякое юное создание, и уже потом, спустя долгое время, полюбил по-настоящему. Скорее всего сперва он и не собирался бросать семью – это уж после все получилось так, как мы и предполагать не могли.
Когда меня спрашивают, что я считаю ценным человеческим качеством, то помимо мудрости, доброты и терпения я всегда называю умение радоваться жизни, тому, что она дает. Я была так невероятно рада своей встрече с Жоржем, считала это таким удивительным подарком судьбы, что никогда не задавала ему лишних вопросов (да и вообще вопросов задавала так мало, что можно считать – не делала этого вовсе) и никогда не жаловалась на недостаток внимания с его стороны. На самом деле я постоянно ощущала, что он меня любит. И дело тут не в цветах, конфетах и самых разных маленьких и смешных или дорогих и ценных подарках, которыми он засыпал меня в течение многих лет. Просто этот жесткий и уверенный в себе человек окружил меня атмосферой такой нежности, что я чувствовала себя живущей на какой-то отдельной планете. Я была постоянно счастлива.
Мои многочисленные приятельницы (а у кого их не было в избытке в девятнадцать лет?) не знали, с кем я встречаюсь, но довольно быстро разобрались в том, что я не могу влиять на распорядок жизни любимого человека.
– Тебя это не возмущает? – удивлялись они. – Да выскажи ты ему наконец свои претензии. Пусть поступает с тобой как с человеком. Он что, на работе собирается жениться?
«Бедные девочки, – думала я. – Что они понимают в жизни?»
– Когда он разведется? – уныло бубнили они, искренне желая мне добра. – Вот увидишь, он тобой наиграется и бросит – не ты первая, не ты последняя. А если еще и ребенок будет? Ты в состоянии рассуждать здраво?
Они напрасно волновались, здраво рассуждать я умела всегда, даже в самые восхитительные и сладкие минуты своей жизни. Это мой существенный недостаток, потому что я никогда не умела с головой уйти в переживания и полностью забыть себя. И, рассудив здраво, я пришла к выводу, что окружающие правы: с этим надо что-то делать, и как можно быстрее.
В результате у меня не осталось приятельниц. Да они мне стали и не нужны. Жорж заменил мне и друзей, и подруг. Меня восхищало в нем все и устраивало тоже все. Не помню, чтобы я когда-нибудь выразила свое недовольство его словами или поступками. Да и на что я могла жаловаться, если видела, что любую свободную минуту он рвется провести со мной.
В день своего рождения – а ему исполнился тогда пятьдесят один год – Жорж принял одно из самых серьезных решений в своей жизни. Он оставил жену, согласился на давно предлагаемое повышение по службе, и мы переехали жить в небольшую уютную квартирку в районе Садового кольца, купленную им годом раньше специально для нас. Господи! Какое же это было счастливое время.
* * *
– Смятение опасно для любого человека, – тихо сказал Шу, разглядывая своего ученика. – Для тебя оно смертельно. Эта женщина внесла смятение в твою душу. Оставь ее, пока она не погубила тебя.
– Ты прав только в одном, учитель, – улыбнулся Даос. – Я действительно изменяюсь каждую минуту, которую провожу вместе с ней. Но это не смятение, а нечто иное. И ты не можешь просить меня оставить Нику.
– Я могу не только просить, но и требовать. – Голос китайца напрягся и зазвенел.
– Что угодно, только не это.
– Ты изменяешь своему предназначению, – печально молвил Шу. – Я не могу доказать тебе то, что можно только почувствовать. Как доказать человеку, что вода мокрая, если он не знает, что это такое? Я могу лишь сокрушаться о том, что случится с тобой, мальчик мой.
– Ты слишком суров к ней, – примирительно произнес Володя. – Ты просто не видел ее и не знаешь, какая она хорошая. Да, ты прав – мне придется решать, как поступать дальше. Но сейчас не заставляй меня делать выбор, оставь мне несколько дней чистого счастья. А там, как знать, может, я и уйду от нее навсегда; но пусть у меня останутся нежные воспоминания.
– Такие воспоминания разъедают сердце, как кислота, – прошептал китаец. – Тебе все время будет не хватать их. Либо ты с головой погрузишься в свое прошлое, либо станешь стремиться и будущее подогнать под него. В любом случае великое Дао оставляет тебя.
– Что же мне делать?
– Разберись в себе, – развел руками Шу. – Никто не сможет помочь тебе, кроме тебя. А меня беспокоит, что через три дня тебе предстоит работать. Не допустишь ли ты ошибку, которая станет роковой?
– Не допущу. У меня хватает выдержки, чтобы не думать о личном во время работы.
Володя круто развернулся и вышел из зала. Китаец остался стоять неподвижно, и его желтовато-коричневое лицо не выражало никаких чувств. И только голова медленно покачивалась справа налево, точь-в-точь как у знаменитых китайских фарфоровых болванчиков, – старый Шу испытывал горечь и печаль. Он слишком давно жил на этом свете, чтобы не понимать, что именно происходит сейчас с его мальчиком. Любовь, и как не вовремя. И оградить от этого невозможно.
* * *
– Давай угадаю, – резюмировал Макс, выслушав подробный рассказ Игоря о событиях последних дней. – Тебя погубят женщины. Числом – две штуки. Одна рыжая, другая блондинка. И ты падешь на боевом посту, погребенный под их прекрасными телами. Так что дело твое – табак.
Разумовский криво улыбался. Прав был дружище Макс, ох как прав. Узнанный им «топтун» возник в его жизни именно в тот день, когда он спас на перроне Нику и когда появились в его кабинете эти невразумительные клиенты со странной и сомнительной просьбой отыскать несуществующего человека.
Опознанный им, Игорем, субъект оказался личностью, известной в узких кругах и крайне неприятной. Он находился под защитой «конторы», работал в ней уже довольно давно, хотя вот так, с ходу, Макс не смог вспомнить, на кого конкретно этот сотрудник может работать сейчас. Обещал навести справки. Зато сразу смог сказать, что эта неприметная личность, по кличке Серый (а ведь и впрямь был серенький и незаметненький), в прошлом выполняла мелкие и грязные поручения, совмещая и слежку за своими же коллегами, и доносы, и, возможно, даже убийство, хотя это на сегодняшний день недоказуемо. Словом, полный букет. Другое дело, что все эти данные по идее должны бы отсутствовать в архиве, ибо после раздела Союза Серый никак не мог стать сотрудником Украинских служб. Он всю жизнь работал в Москве. Однако чего только не потеряли в бесконечных лабиринтах архива во время спешного дележа имущества! Это уже отдельная история. И то сказать – делили ведь русские люди, а у них все с размахом, все на авось, все с отчаянной широтой. Подумаешь, пара-тройка тысяч завалявшихся где-то документов. Тоже выдумали проблему…
– Проверь ты эту свою пассию, – посоветовал Макс, берясь за новую сигарету. – Откуда она такая краля тебе прямо под ноги выкатилась?
– Да не выкатывалась она, – пробовал защищаться Игорь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34