- спросила растроганно и, не
ожидая ответа Сухова, продолжила: - Они такие кроткие, такие чистюли. И
мозг у них очень приятный на вид. Вот попробуй, - она протянула Антону
ложечку с мозгом.
Сухов отшатнулся.
- Зачем тебе все это?
- Я говорила - об этом долго рассказывать. И пока еще не время. Ты не
сможешь понять всего. Одним словом, я использую мозг ники для
приготовления одного препарата.
- Понятно... - сказал наобум, лишь бы ответить что-то.
- У тебя красивая жена?
- Что-о?
- Спрашиваю, красивая ли твоя жена?
Гиата, опорожнив головку одной ники, принялась за другую.
- Ты ее любишь?
Лицо и шея Сухова покрылись холодной испариной. Он достал носовой
платок и вытер лоб, щеки.
- Самое время поговорить о моей жене...
- А почему бы и не поговорить? Мне интересно... Ты любишь детей?
- Да, - скупо ответил Сухов, еще раз вытер лицо и пожалел, что пришел
к Гиате.
- Детей вообще или только своих?
- По-твоему, это существенное разделение? - отделался встречным
вопросом.
- Существенное, - сказала Гиата. - Мне просто интересно, что в тебе
доминирует - индивидуальные или общественные чувства.
- Сам не знаю, Гиата, что доминирует. И не знаю, зачем тебе это
нужно.
- Мне сейчас ничего не нужно, кроме моих дорогих, милых, симпатичных
ники. Какие прелестные существа! Правда же, Антон? - И она стряхнула
следующую порцию мозга в стаканчик. - Они такие смирные, безобидные, ты
просто не понимаешь, ты - сухарь, настоящий цивилизованный сухарь. Я вижу,
ты не способен воспринимать красоту, не способен наслаждаться жизнью... А
она так прекрасна...
Гиата заглянула внутрь маленького черепа, что-то там высматривая, и
вдруг спросила:
- Антон, ты счастлив?
- ...
- Почему ты не отвечаешь? - Она улыбнулась так непосредственно, так
мило и трогательно, что Сухов внезапно почувствовал тошноту, подступающую
к горлу.
- Да, безусловно, я очень счастлив... Но, знаешь... - и как я мог
забыть, - я обещал одному товарищу встретиться с ним. И виною этому ты,
Гиата, - попытался Антон легкомысленно улыбнуться, и это ему удалось. -
Загляделся на твои золотистые локоны и обо всем забыл.
"Что за вздор я горожу? Зачем? Теряю чувство реальности. С ума
схожу... Нет, просто я ее боюсь. Должен скорее бежать. Сбежать?! Да!"
- Ты хочешь уйти?
"Сбежать и никогда больше не появляться здесь! Но она же сама придет.
Мы будем соседями... О боже!"
- Да, меня ждут... Ты уж прости, Гиата.
Она закрыла за ним дверь, мгновение постояла неподвижно. Потом
вернулась в комнату, подошла к столу, взяла металлический стаканчик с
мозгом ники и с жадностью выпила его содержимое.

8
Иногда наступают такие минуты, когда чудится, что в
мире все задумано вечным - и люди, и птицы, и деревья...
Я знаю - это не так, но порою кажется, что люди гибнут
только потому, что лишают жизни других.
Сухов лежал и никак не мог уснуть. Чем больше он убеждал себя в
необходимости заснуть хотя бы потому, что предстоит напряженный
операционный день, тем дальше убегал от него сон, оставляя в бездонной
пропасти глухого отупения, когда голова, словно отделившись от уставшего
тела, продолжает жить сама по себе, игнорируя все писаные и неписаные
законы существования. Считал до тысячи... Проглотил три таблетки
транквилизатора. Но к более действенным мерам прибегать не хотел.
"Еще минута-вторая - и я усну. Должен же я все-таки заснуть!"
Антон Сухов уговаривал и уговаривал себя, но все напрасно. Перед
глазами, словно изображение на воде, колебались черты лица Гиаты Бнос -
красивого женского лица, на которое он смотрел с наслаждением и затаенным
страхом одновременно. Он не мог объяснить себе причину своего страха, но
страх этот жил, вопреки всяким причинам, не поддаваясь анализу, и от этого
казался Сухову еще более мерзким и коварным.
"Кто она, эта женщина? Неужели просто-напросто больная? Вроде бы нет.
Что ей нужно от меня? Нет сомнений: она упорно добивается чего-то. Взять,
к примеру, наше странное знакомство, когда Серафим, вундеркинд - от горшка
два вершка, - заставил, буквально заставил непонятным образом, зайти в
гости к Гиате... Причудливый ряд не менее причудливых событий. И почему я
потом не видел Серафима? Да и сама Гиата довольно странно относится к нему
- сын ли он ей? Если нет, то кто же тогда?"
В мысленном представлении черты лица Серафима почему-то начали
постепенно удлиняться, обезображивая его, и, наконец, приняли подобие
человекоподобного щенка, не обросшего шерстью, с умными, пытливыми
глазами, но совершенно собачьего абриса. Сухов даже вздрогнул от столь
неожиданного видения, а оно не только не исчезало, а наоборот, дополнялось
подробностями. Изо рта Серафима вывалился длинный и плоский собачий язык,
послышалось частое собачье дыхание. На полуморде-полулице вспыхнула
язвительная улыбка:
"Ну, Сухов, вот так ты сможешь? - И сложил язык трубочкой. - А вот
так ни за что тебе не сделать! - Щенок начал махать большими ушами. - И
вообще ничего путного ты, Сухов, не умеешь!"
Серафим громко рассмеялся, захлебываясь от собственного смеха.
"Какой же ты глупец, Сухов! - внезапно послышался голос Гиаты. - Я
считала тебя мудрее. А ты оказался ничуть не умнее Натальи, твоей бывшей
соседки".
"Она быстро сгорела, - серьезно произнес Серафим, вдруг принимая
человеческий образ. - Она почти не мучилась".
Мурашки пробежали по спине Сухова. Припомнились слова пожарника в ту
жуткую ночь - система противопожарной защиты оказалась заблокированной,
выведенной из строя. А сама Наталья лежала на полу... Все вещи почему-то
были выброшены из шкафа... Что-то искала? Когда начался пожар или до
этого? Самоубийство?.. Антону не верилось. Он достаточно хорошо знал свою
соседку. Время от времени они заходили друг к другу в гости. Наталья
иногда консультировалась у Сухова как у врача, Антон частенько просил
разрешения воспользоваться прекрасной библиотекой соседки.
Никогда Сухов не видел Наталью даже печальной, она прямо-таки
излучала бодрость, необыкновенную энергию. Рядом с нею приятно было
находиться, приятно разговаривать, словно вокруг нее действительно витали
живительные лучи.
И в то же время не мог не думать Антон о том, что все пережитое
старушкой вроде бы не могло способствовать такой, как называл Сухов,
хронической радости бытия.
Родители Натальи трагически погибли в автомобильной катастрофе, когда
ей исполнилось всего семнадцать лет. Муж ее был космоисследователем, он не
вернулся из экспедиции Федора Драголюба на планету Центурия. Они тогда
почти все ушли сознательно в рукотворный мир, в "черную дыру", из которой
для них не могло быть возврата. В то время об этой экспедиции много
писали, выходили отдельные книги, ставились спектакли. Наталья
рассказывала, что почти сразу же после известия о "гибели" мужа к ней
приходил какой-то писатель как к жене героя космоса. Ему хотелось
расспросить все о муже, но Наталья отказалась о чем-либо говорить,
объяснив коротко: "Я жду ребенка. Мне нельзя волноваться. Я ничего не буду
вспоминать". Но дочка у нее родилась мертвой.
Для матери это было страшным ударом, после которого она два года
находилась в психиатрической больнице на интенсивном стационарном лечении.
"Но зато потом я стала неисправимой оптимисткой, - смеялась Наталья,
рассказывая Сухову о своей жизни. - Меня подлечили, выписали из
больницы... Мне ничего не оставалось, как радоваться всему тому, что я
ненавидела два года. Я не хотела жить в те жуткие для меня годы. Все
вокруг было постылым. А потом я сама же смеялась над собой. Ведь жить
намного лучше, чем не жить. Не так ли?"
Сколько Сухов знал Наталью, она была энергична, полна множества
планов и идей. Она переводила со многих языков мира, писала стихи,
выступала с лекциями от товарищества "Прогресс".
Одним словом, Сухов не мог поверить, что Наталья сама ушла из
жизни... Но утверждать однозначно, даже для самого себя, тоже не мог.
А Серафим продолжал смеяться и размахивать ушами:
"Наталья тоже не могла шевелить ушами. Она быстро сгорела. Она почти
не мучилась. Правда же, Гиата?"
"Правда, Серафим. Такие, как она, никогда не мучаются. Они всему
радуются", - сказала Гиата и вдруг истерически захохотала.

9
Андреш, поэт, которого я глубоко уважаю, никогда не
думал, что его слова: "Искушение и возможность сбиться с
пути для человека существуют до тех пор, пока он живет", -
спустя некоторое время породят целую теорию. "Теорию
разочарования". Суть ее вот в чем: человек не должен
верить в искренность и неизменность каких-либо намерений,
обещаний, иначе это рано или поздно непременно приведет к
трагедии или к горечи разочарований. Я мог бы согласиться,
что в этом утверждении есть определенная доля истины, если
бы не знал, что подобный взгляд на жизнь некогда привел к
утонченному цинизму и постепенному уничтожению духовной
основы у целого поколения землян.
В страшную ночь, после того, как она похоронила сразу и маму и отца,
ей приснился странный сон.
- Маргарита! Мар-га-ри-та! - как будто голос отца.
- Мар-га-а-а-аритаа-а-аа! - а это вроде голос мамы.
- Маргарита! - голос...
Чей это голос?
Такой знакомый голос, хотя она уверена, что слышит его впервые. Он
вызывал в душе волнующее тепло и ощущение покоя. Вечного покоя?
"Покой. Беспокойство. Вечный покой. Смотришь вблизи - вышивка
крестиком. Мама любила так вышивать. Смотришь издалека - розы. Покой.
Беспокойство. Вечный покой. Смотришь издали - кладбище. Подходишь ближе -
цветы растут. Покой. Беспокойство. Вечный покой. На лепестках роз капли
росы - прозрачнее твоих слез. Вечный покой - ужасней отчаяния, безумнее
твоего душераздирающего крика".
Кто меня зовет? Так трогательно...
- Мама?!
Тишина.
- Отец?
Тишина.
Но вот снова:
- Маргарита!
Чей же это голос? Где я сейчас? Сплю? Не похоже. Зеленая трава,
сочно-зеленая, невозможно глаза не прикрыть - такая яркая. И цветы. Такие
большие. И словно никогда не встречавшиеся раньше. Чье-то осторожное
прикосновение к плечу. И тот же тихий голос возле самого уха:
- Маргарита.
Резко обернулась. Мужчина неопределенного возраста, в сером костюме и
серой сорочке, с лицом землистого цвета стоял позади нее и вяло улыбался.
- Ой, кто вы?!
Мужчина пожал плечами.
- Мы просто ходим по осенней степи и собираем цветы, - произнес он
таинственно, будто сообщал великий секрет. - Но мы не знаем, кто посадил,
посеял их. И не мы их сеяли. Мы смотрим, как над ними пролетают птицы, но
не знаем, куда они летят. И вы не знаете, Маргарита?
- Не знаю... Они летят куда-то далеко-далеко...
Мужчина вдруг громко рассмеялся:
- Пусть себе летят. А у нас вместо крыльев - корни. Изо дня в день,
из ночи в ночь они прорастают все глубже.
И вдруг Маргарита заметила, что ноги незнакомца неестественно тонкие,
стройные; серые башмаки, едва заметные в густой траве, словно прикипели к
земле, срослись с нею.
- Вы шутите?
- Нет, я никогда не шучу. У нас действительно - вместо крыльев корни.
Но вы не сможете видеть их вот так сразу. Для вас они невидимы.
- Но как же тогда вам удается?..
- Вы мыслите очень прямолинейно и упрощенно, - перебил ее незнакомец.
- Корни не мешают нам ходить, летать, как раз благодаря нашим корням мы и
можем ходить и летать.
- Вы можете летать?
- Разумеется. - Незнакомец плавно поднялся в воздух, на несколько
минут завис неподвижно.
- А ваши корни, говорите, невидимы...
- Конечно, - подтвердил мужчина и опустился на землю.
- Как вас зовут?
- Называйте меня пока маргоном.
- Странное имя у вас. Никогда такого не слыхала. Хотя оно и очень
похоже на мое.
- По сути, это не имя... Я - Мар. Так зовут меня другие маргоны.
Понимаете?
- Вроде... немного понимаю... Вы издалека?
- Да, - серьезно ответил маргон. - Примите наше искреннее сочувствие
в связи со смертью ваших родителей.
- Откуда вы знаете, что они... Что сегодня...
- Я все знаю. Все, что мне положено знать. А ваших родителей я знал
лично. Очень обидно, что я прилетел к вам с некоторым опозданием.
Вероятно, я смог бы помочь, и этого не случилось бы. Очень досадно. Лишний
раз убеждаюсь, что в жизни нужно всегда торопиться. - Человек в сером
костюме почему-то многозначительно улыбнулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17