Но музыка флейты продолжала звучать.
Я начинал ее ненавидеть.
Во мне снова поднимался страх. Казалось, мое чувство времени
нарушилось. Логика подсказывала мне, что, должно быть, прошло больше
времени, чем я фактически "пережил", и все же время казалось мне слишком
медленным. Было очень неприятно, что темнота украла все мои чувства. Не
потому, что я больше ничего не ощущал. Меня беспокоило чувство, что я не
мог _п_о_л_ь_з_о_в_а_т_ь_с_я_ органами чувств. Я был не способен внутри
моего тела ни к какому действию - и это добровольно! - и тьма лишь
усиливала чувство неуютности. Было чувство, что страх начнет занимать все
больше пространства, и я ничего не смогу с ним поделать.
Я знал, что опасность была в страхе. Страх овладевал не только
разумом, но и телом. В своей высшей точке он мог отнять сознание,
остановить сердце... И тогда ветер уже не сможет контролировать мое тело.
И мы оба умрем. В туманности Альциона я должен был потерять сознание,
прежде чем ветер мог вмешаться, так как я был парализован ужасом, и ветру
было бы не справиться с моим телом, пока мое воображение питало его
страхом.
Если я позволю страху овладеть мною, произойдет что-то ужасное.
Я боролся.
Бок о бок с ветром мы боролись против обстоятельств и против нашей
собственной слабости. Если ветер и оказывал мне какую-то активную помощь,
то я этого не замечал. Если я каким-то образом помогал ветру, то это
происходило как бессознательный акт воли. Но даже если каждый из нас
боролся сам за себя, влияние одного на другого было большим. Это
сплачивало нас теснее, чем мы достигли бы этого когда-либо разумными
разговорами. Мы сплавились отчаянием и смертельным страхом.
Когда я раньше размышлял о ветре, было часто появлявшееся логические
опасение, что телесная смерть была возможна только для меня. Он же мог бы
просто перейти к новому хозяину. Я всегда был обеспокоен тем, что он
обращается с моей жизнью легкомысленнее, чем я сам. В ту ночь я понял, что
был неправ. Пока он жил в моем мозгу, ему - как и мне - грозила смерть. Он
мог иметь девять жизней кошки, но жил всегда только одну. Приспособившись
к моему мозгу, чтобы жить в нем, он стал совершенно человечным, если этот
процесс не был и обратным. В природе вещей было заложено, что он умрет со
мной, если умру я. Это я открыл, когда мы вместе боролись в джунглях.
После этого я долго не мог отделиться от ветра. То мгновение было
поворотным пунктом в истории моего собственного отчуждения.
Я знал, что если мы выживем, я уже никогда не стану прежним.
Я победил свой страх.
Музыка продолжала звучать, и у нас было достаточно стойкости и
решимости, чтобы играть либо пока не свалимся, либо пока на пауков не
перестанут действовать гипнотические чары.
Постепенно мы начали тосковать по утру. Это была осмысленная цель. Мы
знали, что завтра будем вынуждены играть целый день и ждать вечера, но это
ничего не меняло. Мы могли править только к ближайшей цели, которую сами
ставили перед собой. Бессмысленно думать о бесконечном или безграничном.
Совершенно определенно, проблема была конечна и ограничена.
Ночь на Чао Фрии, конечно, не такая длинная, как на большинстве
других планет, с которыми я познакомился за годы моих странствий с
Лапторном, и так как мое чувство времени было нарушено, она прошла для
меня даже еще быстрее. Мне кажется, на те другие миры наша коллективная
ментальная сила не подействовала бы. Утренние сумерки придали нам новые
силы. Благословение снова видеть что-то, даже если мы и до этого знали,
что увидим. Наша надежда выросла.
Дополнительный квант надежды мог вполне даже спасти наши жизни.
Через несколько минут после наступления утра Майкл опять пришел в
себя и тяжело откатился от моих ног. Он не вставал. Видимо, вспомнил о
пауках и остался лежать, открыв глаза. Я был рад, что с ним все хорошо.
Мерседа проснулась тоже. Прежде чем она успела открыть глаза, Майкл
схватил ее за руку и что-то сказал. Она поняла и не проявила ни следа
паники, но не ответила и осталась спокойно лежать. Криптоарахниды лишь
коротко шевельнулись.
Когда Майкл повернул голову, чтобы поговорить с Мерседой, я уже не
мог видеть его лица. Поэтому я не знал, каким было его выражение. Что он
мог подумать, когда проснулся и узнал, что я наигрываю что-то на его
флейте паукам, а они всю ночь находятся в трансе!
Полагаю, Майкл собирался с силами. Конечно, он попытался бы, если бы
был в состоянии, что-то сделать. Но что это было бы, не знаю. Он знал
пауков лучше меня и, возможно, смог бы убивать их, не позволяя им
освобождаться от транса, как они делали это до меня. Нельзя исключить
также, что он намеревался убежать с Мерседой в лес, чтобы спасти себя и
сестру. Я бы не упрекнул его за это. Вполне могло случиться, что подобным
образом повел бы себя и я.
Но Майклу не понадобились его силы.
Как раз, когда я заметил в жалобных каденциях, что наигрывал ветер,
первое замедление, сквозь сумрачное пурпурное утро ударил световой луч, и
один из пауков был охвачен огнем. Я был ослеплен и не смог отчетливо
видеть того, что происходило следом за этим, но заметил, что луч
заколебался, и пауки очнулись от своего оцепенения.
Они двинулись вперед, но у них уже не было шансов. Огненный луч
лазера прервался только раз, когда Данель направлял его на место позади
нас. Потом он сжег троих, что были за нашей спиной.
В течение трех или четырех секунд они все были охвачены пламенем. Это
было прекрасное достижение в искусстве стрельбы.
Вдруг мое тело снова стало принадлежать мне, и я обернулся, чтобы
убедиться, что никакой опасности больше нет. Потом я опять порывисто
повернулся назад, чтобы посмотреть на Данеля.
Все происходило слишком быстро. Я рухнул. В падении я еще успел
заметить, что от деревьев к Данелю кто-то бежит.
Это была Элина.
Флейта выскользнула из моих пальцев, и мое тело погребло ее под
собой.
Она сломалась.
Я потерял сознание.

17
Когда я опять пришел в себя, наше общество значительно выросло.
Повсюду были люди, лесные жители и другие.
Я почти ожидал обнаружить вокруг себя круг озабоченных лиц, но мои
отрывочные сны о людях, пауках и флейте заставили время бежать. Мне сразу
же пришло в голову, что моя слабость перешла в сон и уже прошло много
времени. Сейчас был почти вечер.
Я был привален к куче камней, а под голову мне сунули какую-то
скатанную одежду. Майкл и Мерседа лежали справа от меня. Оба спали. Они
были закутаны в одеяла и чувствовали себя, очевидно, хорошо. Между ними
сидели Линда и Данель и охраняли их.
Надо мной дежурила Эва Лапторн и девочка, с которой я познакомился в
холмах под Коринфом.
- Эй, - сказала Эва, когда я сел, выпрямился и попытался расправить
затекшие мышцы. У меня все болело.
- Добро пожаловать в нашу компанию, - ответил я. - Как я вижу, ты
доставила ребенка домой. Поздравляю.
- Не совсем, - призналась Эва. - Это ребенок доставил меня домой! Я
заблудилась в лесу.
- Меня это удивляет! - Конечно, я ни минуты не думал, что все
получилось иначе.
Я посмотрел на Элину. Она подтянула колени к подбородку и задумчиво
ковыряла пальцы ног. Пальцы на ее ногах - как и на руках - странным
образом приспособлены для этого.
- И все вдруг снова здесь, - сказал я про себя. - Не только кавалерия
Соединенных Штатов, но и золотистые девушки. Столько везения в один день у
меня не было с тех пор, как...
Я остановился, так как мне не припомнилось ни одного примера. Но то,
что я пытался шутить, было хорошим признаком.
Все, кажется, было в порядке. Лесные жители проделали отличную
работу.
Эва смотрела на меня со смесью растерянности и веселья. Выражения
лица девочки я определить не мог.
- С Майклом все в порядке? - спросил я.
Эва кивнула.
Данель покинул брата с сестрой и подошел ко мне. Я поднял в шутливом
салюте руку, но сделал это вполне серьезно.
- Большое, большое спасибо, - сказал я. - Вы стреляли классно.
Он помедлил и кивнул. Мне кажется, это было ответом скорее на мое
приветствие, чем на мои слова.
- Ты уверен, что с тобой снова все в порядке? - спросила Эва.
- Совершенно уверен. Только я голоден, очень-очень голоден. Кроме
того, мне нужен укол, но их у нас нет. Я удовольствуюсь едой.
- Нужно минутку подождать. - Эва встала и пошла прочь. Через
несколько шагов она обернулась и сообщила: - Там кто-то хочет с нами
поговорить.
- Не Макс?
- Похитительница, - пояснила Эва.
- Пусть подождет! Мы примем ее после главного блюда и ни минутой
раньше. - В действительности же все во мне жаждало поговорить с кем-то,
кто, вероятно, мог дать объяснение всей этой печальной неразберихе; но
протокол должен быть соблюден.
Я опять направил свое внимание на Данеля и девочку. Так как я знал,
что никто их них не понимал ни слова из того, что я говорил, то я не
особенно обращал внимание на свою речь. Мы втроем сидели рядом, пока не
вернулась Эва. Ничего не произошло, и все-таки мне показалось, что это не
было потерянным временем. Это что-то означало, что мы сидели _в_м_е_с_т_е.
Данель не мог быть благодарен мне за спасение брата и сестры больше, чем я
ему за свое спасение. И для того, что мы ощущали, слова были не нужны.
Как я и потребовал, женщина появилась сразу же после главного блюда.
Данель ушел, но девочка осталась. Она не проявила никакой реакции на
приход женщины. Между ними не было видно ни следа враждебности. С теорией
о киднэппинге это как-то не согласовывалось.
- Ваше имя Грейнджер, - сказала она.
- Верно.
- Вы здесь представляете Титуса Чарлота?
- Это она. - Я указал на Эву. - Я только служащий.
Женщина не почувствовала шпильки. Да этого и нельзя было от нее
ожидать.
- Вы не беспокойтесь, - успокоил я ее. - Думаю, нет никакой
необходимости доставлять вас снова на Нью Александрию, если вы не хотите.
Мы должны взять только девочку. Пожалуйста, объясните нам все. Не для
Титуса Чарлота. Для меня.
- Что вы знаете о колонии? - спросила она.
- Ничего.
- Элина вас знает.
- Да, я однажды посадил ее в автомобиль на воздушной подушке. Она,
кажется, попала тогда в трудное положение. Я боялся, что мне не удастся ее
выручить. Ее схватили полицейские.
Она холодно и изучающе посмотрела на меня. Полагаю, ее отталкивало
мое поведение. Очевидно, она знала об этом деле намного больше меня, а о
моей персоне вообще ничего не знала.
- Послушайте, я хочу сказать вам откровенно, что мне нужно, -
попытался я снова. - Если Эва рассказала вам что-то другое, это ее дело. Я
работаю у Чарлота. Но с колонией я не имею никаких дел и ничего об этом не
знаю. Только ради точности: я не ценю ни Чарлота, ни его методы, но это
сейчас неважно. Он сообщил мне, что вы подкупили Тайлера и увезли девушку.
Он не знал, по какой причине. Он сказал, что вы не мать девушки, и поэтому
может быть возбуждено дело по обвинению в похищении ребенка. Я послан
сюда, чтобы вернуть девочку, и я намерен это сделать, если вы не назовете
мне несколько очень хороших контраргументов, которые подтвердит девочка.
Мне нет никакого дела до того, чтобы заставить вас предстать перед судом -
или что там еще намерен в отношении вас сделать Чарлот. Вы можете
остаться, если, конечно, сможете договориться с людьми "Зодиака". О'кэй?
- Элина может вернуться, - спокойно ответила она. - Мы уже готовы. Я
взяла ее не против ее воли. Она знала, что я делаю и почему делаю.
- Она поняла? - спросила Эва. - Она же еще ребенок.
- Значение того, что я сделала, она понять не могла, - согласилась
женщина. - Верно, она еще ребенок. Но она еще и индрис. Она это знала.
- Хорошо, - вмешался я. - Мы принимаем это. Расскажите нам всю
историю.
Она сделала это, и история была следующей:
Все люди, завербованные в колонию, были добровольцами из района,
занятого людьми "Зодиака". Нью-александрийцы хотели знать, что они могут
показать нам, а мы хотели знать, что могут показать нам они. Мне кажется,
большинство из нас намеревались вернуться, не думая, что проведенные на
Нью Александрии годы принесут какую-либо пользу. Так оно и получилось. Мы
вряд ли могли чему-то научиться от нью-александрийцев, чему бы мы уже
давно не научились от людей "Зодиака". В принципе, мы поняли только, что
вы не можете нас понять.
Мы непонятны вам, но вы нам понятны. У нас совсем нет понятия
чуждости. Мы не можем себе представить разделительной линии между
личностями или вещами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22