Принялись за трапезу. Сегодня Касьян приготовил форшмак и зайца, тушеного в сметане. Была также цветная капуста в кляре и паштет из печенки. На сладкое — желе из клубники и клюквенный мусс. Ну и какой же ужин без булочек-шанежек, ореховых трубочек и медовой коврижки! Подали и медовуху.
Поначалу трапезничали в привычном для Света молчании. Вера только посматривала по сторонам. Свет же, со своей стороны, хотел, чтобы разговор начала именно гостья: иногда первые слова человека в состоянии расслабленности дают больше информации, чем не один десяток допросов. Если, конечно, допрос не проводится по полной форме. Впрочем, после проведенного по полной форме допроса с человеком за одним столом не посидишь — аппетит пропадет даже у самого голодного и толстокожего.
— А вы любите поесть, — заметила наконец гостья, неторопливо работая вилкой и ножом. — И как все вкусно!
— Да, поесть я люблю, — согласился Свет. — И у меня справный повар. Должны же быть у человека в жизни радости…
— У всех мужчин жизненные радости находятся в желудке, — сказала Вера.
— Откуда вы знаете? — быстро спросил Свет.
— Откуда-то знаю, — не смутилась Вера. — Эта фраза родилась у меня сама собой. Я вроде бы и не собиралась говорить ничего такого. — Она оттопырила нижнюю губку. — А ведь вы не верите, что у меня амнезия, правда?
Забава вдруг фыркнула и выскочила на кухню.
— Поживем — увидим! — сказал Свет, проводив служанку взглядом.
Однако гостью такой ответ не удовлетворил.
— А вот мне интересно, — сказала она, — зачем вы освободили меня из тюрьмы?
— Вы были вовсе не в тюрьме, — сказал Свет. — Вас просто держали в изоляторе.
— И из одного изолятора я попала в другой!
— У меня вы в гостях…
— Но с чего бы это вы пригласили меня в гости? Я вам что, понравилась?
— С какой вдруг стати вы мне должны понравиться! — возмутился Свет. И осекся. — Меня просто заинтересовало ваше заболевание. В моей практике такого еще не встречалось, но я очень надеюсь с ним совладать.
— Значит, я вам не понравилась? — гнула свое Вера.
Пора покончить с такими вопросами раз и навсегда, подумал Свет. И сказал:
— Милая девица! Вы не могли мне понравиться или не понравиться. Чародеи женщинами не интересуются!
— Странно! — сказала она. — А мне показалось, тот мужчина, что меня осматривал первым, очень даже заинтересовался.
Свет раздраженно фыркнул:
— Ну с ним-то такое вполне возможно! Он не волшебник и уж тем паче не чародей…
— А чем отличается чародей от волшебника?
— Силой Таланта. Чародей это волшебник более высокой квалификации.
И мне странно, подумал он, что вы не разобрались в ауре Бондаря. Если вы — волшебница, должны были… Или все это говорится только для того, чтобы запутать меня?..
В трапезной вновь появилась Забава, и Свет бросил на нее мимолетный взгляд. Забава явно сгорала от ревности: ее недалекому бабскому умишку не хватало понимания, что любая ревность в отношении волшебника попросту смехотворна.
— Это правда или вы шутите? — сказала Вера. — Неужели возможно такое, чтобы мужчина, если он здоров и достаточно молод, не интересовался женщиной?
— Волшебники — не мужчины, — сказал Свет. — Как и колдуньи — не женщины. Они вынуждены жить с теми телами, какими их оделила Мокошь, но они не простые люди. И как не простых людей, их не интересуют людские страсти.
Если они не связываются с додолками, добавил он мысленно.
Вера почувствовала его раздражение. Или заметила ненависть в глазах Забавы. А может быть, узнала все, что хотелось… Во всяком случае, завершился ужин в привычной Свету тишине. Вот только сегодня эта тишина была ему совсем не с руки.
В десять вечера Свет решил, что настала пора занять наблюдательный пункт. Он вышел из кабинета, но по дороге завернул на первый этаж.
Дом был тих. Прислуга уже отправилась спать, и только Берендей сидел на кухне над какими-то бумагами. Поднял глаза, вопросительно посмотрел на хозяина. Свет помотал головой, и эконом вернулся к проблемам домашнего хозяйства.
На втором этаже, естественно, тоже царила тишина. Но когда Свет приблизился к гостевой, из-за двери донеслось негромкое пение. Голосок у гостьи был неплох — тонок и нежен, — зато мелодия показалась Свету отвратительной. И совершенно незнакомой. Во всяком случае, в Словении таких песен не пели.
Свет осторожно подкрался к двери, проверил наложенное заклятье. Заклятье было в порядке — никому из нормальных людей, находящихся в гостевой, и в голову бы не пришло подойти к двери. Следов попытки снять его изнутри вроде бы не наблюдалось.
Все так же, крадучись, Свет пробрался к входу в секретную каморку и медленно повернул ключ в замке. Нахмурился: секретная каморка всегда вызывала любопытство новеньких служанок, как-то сам застал Ольгу заглядывающей в замочную скважину, пришлось даже выговор ей сделать. Среди низшей прислуги ходили самые дикие предположения о характере таинственной комнаты, которую дозволялось убирать только жене Берендея Станиславе. Говорили, что хозяин хранит там свои деньги, а сейф в кабинете — лишь дымовая завеса. Впрочем, кое-кто из девиц в своих предположениях доходил и вовсе до полной глупости: мол, чародей — полный извращенец, держит за закрытой дверью картинки с изображением неодетых дам и занимается, глядя на них, сухим непотребством, потому-то на живых женщин и внимания не обращает, как и все они, эти чародеи, им, наверное, токмо колдуньи подходят…
Свет не обращал на подобную болтовню никакого внимания: у кого что болит, тот о том и говорит, что возьмешь с глупых куриц, они даже слова «онанизм» никогда не слышали… Впрочем, такие разговоры продолжались недолго — жена Берендея быстро просвещала новеньких, и их интерес к чародею так же быстро пропадал. Эта тактика не сработала лишь с Забавой…
Свет вошел в каморку и наложил на ее дверь легкое защитное заклятье. Отдернул шторку, прикрывающую окошко в гостевую. Со стороны гостевой окошко представляло собой самое обыкновенное зеркало, расположенное над умывальником. На противоположной стене каморки шторка закрывала другое такое же окошко — в кабинет Света.
Газовые светильни по ту сторону зеркала были потушены, но поскольку на улице было еще достаточно светло — да и окна открывались на Волхов, на заход солнца, — то искусственного освещения и не требовалось.
Вера в легком домашнем платье расположилась на кровати, лежала поверх покрывала, закинув руки за голову, смотрела в потолок и мурлыкала свою странную песню. Так продолжалось минут пять. Свет терпеливо ждал.
Наконец гостья встала, потянулась и, тряхнув пшеничной гривой, подошла к окну. Свет насторожился. Вера легко справилась со шпингалетом и оконной рамой, приблизила лицо к прутьям решетки. Свет качнул головой: обычно выходцы из Западной Европы при открывании русского окна испытывали поначалу определенные трудности — они привыкли, что половинка рамы поднимается снизу вверх. Впрочем, настоящих лазутчиков супротивники, разумеется, готовили достаточно квалифицированно, и русские рамы они открывать умели.
Вера смотрела вниз, на набережную, но никаких жестов не делала, а лица девицы Свету не было видно. По-видимому, она просто разглядывала людей, прогуливающихся по берегу Волхова.
В комнате постепенно стало темнее. Свет ждал.
Вера снова замурлыкала песню, закрыла окно и подошла к зеркалу. Посмотрела на свое отражение. Свет с трудом подавил в себе желание опустить глаза. Впрочем, если она была колдуньей с развитым Талантом, она должна была почувствовать, что на нее смотрят. Однако никаких признаков этого не наблюдалось. Вера подмигнула себе, улыбнулась. Взяла гребень и принялась расчесывать волосы. Пшеничные волны струились между зубьями гребня. Потом гостья принялась расстегивать пуговицы на платье. А Свет подумал, что сейчас в ее движениях нет ничего от великородной дамы: они были резки и стремительны.
Через пару минут он получил возможность внимательно изучить обнаженную женскую фигурку. Параллельно с ним ее внимательно изучала и Вера. У нее были полные, но высоко поднятые перси с большими околососковыми кружками. Сами соски притаились, но Вера потерла их перстами, и они набухли, поднялись, вызывающе нацелились на Света. Потом Вера провела руками по плоскому животу, по нешироким стегнам никогда не рожавшей женщины. По-видимому, она себе нравилась. А Свет снова изучал странно расположенные участки незагоревшей, молочно-белой кожи. Купальник, в котором она жарила на солнце свои телеса, был явно необычной формы — такие в Словении в ходу не были. Впрочем, западная мода теперь вовсю спорит с отечественной, так что сам по себе такой рисунок загара — еще не улика. Но на размышления наталкивает.
А вот розового свечения в ее ауре почему-то не было, хотя соски по-прежнему торчали вызывающе.
Было и еще что-то странное, зацепившееся за край сознания, но Свет не мог понять — что. И лишь когда гостья уже натянула на себя ночную рубашку и расстелила постель, до него дошло.
В движениях Веры не наблюдалось никакой скованности, а лицо было безмятежно-спокойным. Как будто девица укладывалась спать в свою собственную постель, в своем собственном доме, в окружении своих собственных слуг.
Покинув наблюдательный пункт, Свет отправился к себе в кабинет. Пора было браться за рукописи.
Он достал из ящика стола наброски, открыл чернильницу, положил перед собой чистый лист бумаги. И обнаружил, что его мысли гуляют далеко-далеко от Кристы и ее жизненного пути. Гораздо больше его интересовала судьба Веры.
Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Все-таки Криста была его личным делом. Ну не поработает он сегодня над рукописью… Ничего особенно страшного из-за одного раза не случится. А вот Вера и ее судьба — это уже дело сугубо государственное. И даже не имеет значения, что его просил Буня Лапоть. Любой волшебник — а тем паче чародей! — обязан в первую очередь жить заботами страны. Для того его и учили…
Свет взял в руки перо, обмакнул его в чернильницу и принялся чертить схемку возможных вариантов.
Во-первых, Вера и в самом деле вполне могла оказаться вражеской лазутчицей. Тогда ее пребывание в доме должно привести к тому, что связники попытаются установить с нею контакт. Разумеется, пока она из дому не выходит, такие контакты маловероятны. Впрочем, если вражеская разведка узнает, что Вера побывала в руках службы безопасности, такие контакты станут и вовсе невероятными, а девица тут же превратится в отработанный материал. Нет, в этом варианте, лазутчица — вовсе не его задача…
Во-вторых, девица, возможно, обыкновенная жертва Ночного колдовства. Вот тут дело выходит из ведения министерства безопасности и попадает в сферу интересов Колдовской Дружины, а стало быть, превращается в хлеб самого Света. «Поработай, Светушка, коль хошь кушать хлебушко…» Так, бывало, пела мама. Строчки вырвались из памяти, давным-давно забытые, похороненные под слоем колдовских знаний… Надо бы как-нибудь съездить к старикам, показаться им на глаза. По волшебному зеркалу-то он связывается с ними периодически, но изображение в зеркале — далеко не то, что живой человек… Ему, конечно, это без нужды, но им в радость будет. Так говорит Берендей, а Берендей разбирается в делах простых смертных, в их чувствах и поступках. С другой стороны, жена Берендея, Станислава, тоже — хоть и не рожала — разбирается в этих чувствах и поступках. Станислава же считает, что, явившись к родителям в гости, Свет не принесет им ничего, кроме расстройства. Все вы, волшебники, слишком холодны, и если для чужих людей это не страшно, то для материнского сердца будет настоящим ударом…
Впрочем, вернемся к гостье…
Если Вера и в самом деле оказалась жертвой Ночного волшебства, надо попытаться восстановить ее память. Там наверняка Ночной колдун, а Ночной колдун — это угроза и для простых людей, и для государства. И чем быстрее он будет разоблачен, тем лучше. Заклятье памяти — работа очень нелегкая, и не один волшебник не станет выполнять ее смеха ради. Все случаи, связанные с заклятьем памяти, в конце концов приводили к раскрытию преступлений — либо совершенных наложившими такие заклятья волшебниками, либо заплатившими им за эту операцию (да и за молчание тоже) людьми. Но и в подобном случае волшебник нарушает кодекс Колдовской Дружины и должен понести наказание. Волшебники не могут быть связаны с преступлениями и с преступниками — это известно каждому подданному Великого князя Словенского, на этом вся жизнь держится…
В-третьих, Вера вполне способна оказаться тем, что подозревает в ней Репня Бондарь. И хотя у Репни мать Ясна после испытания Додолой попросту превратилась в пунктик, это вовсе не означает, что он обязательно неправ.
Света всегда интересовала тайна матери Ясны, причем не тайна ее исчезновения — здесь-то ничего неясного не было, все объясняла записка самой матери Ясны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45