Переход на дружескую манеру обращения принес нам обоим облегчение, словно вторжение миссис Энсон упразднило общепринятый этикет. Мы были на волоске от гибели и уцелели, и это нас сблизило.
– Как вы думаете, Амелия, миссис Энсон и впрямь заподозрила, что я здесь?
Моя собеседница взглянула на меня лукаво:
– Заподозрила? Да она прекрасно знала, что вы здесь!
– Значит, я вас скомпрометировал?
– Нет, это я вас скомпрометировала. Представление с переодеванием – моя выдумка.
– Вы очень откровенны, – сказал я. – Право, до сих пор я никогда не встречал таких людей, как вы.
– Ну что ж, Эдуард, хоть вы и чопорны, как индюк, но я тоже, пожалуй, не встречала таких, как вы.
5
Теперь, когда худшее осталось позади, а о последствиях можно было до поры не задумываться, я вдруг понял, что необычность ситуации доставляет мне удовольствие. Наши кресла стояли вплотную друг к другу, в комнате царил уютный полумрак, пламя керосиновой лампы отбрасывало на лицо Амелии мягкие, манящие тени. Все это внушало мне мысли, которые не имели ни малейшего отношения к обстоятельствам, предшествовавшим этой минуте. Рядом со мной сидела женщина, которую отличали редкая красота и присутствие духа, и даже подумать о том, что через какой-то час придется с нею расстаться, было непереносимо.
Сперва разговором завладел я, рассказав Амелии немного о себе. Я поведал ей, в частности, что мои родители эмигрировали в Америку вскоре после того, как я окончил школу, и что с тех пор я живу один и работаю на мистера Вестермена.
– Неужели у вас никогда не возникало желания поехать вслед за родителями? – поинтересовалась Амелия.
– Искушение, конечно, немалое. Они часто шлют мне письма, из которых видно, что Америка – замечательная страна. Но я решил, что сначала надо как следует узнать Англию и что, прежде чем воссоединяться с родителями, мне лучше некоторое время пожить самостоятельной жизнью.
– Ну и как? Удалось вам узнать про Англию что-нибудь новенькое?
– Вряд ли, – ответил я. – Хоть я и живу неделями вне Лондона, но много ли увидишь из гостиниц наподобие этой?
Теперь можно было, не нарушая приличий, осведомиться о родственниках самой Амелии. Она рассказала, что росла без родителей – они утонули в море, когда она была еще совсем маленькой, – и что сэр Уильям был назначен ее опекуном. Отец мисс Фицгиббон был его приятелем еще со школьной скамьи и выразил такую волю в своем завещании.
– Так вы и живете в доме Рейнольдса? – спросил я. – Это не просто служба?
– Мне платят небольшое жалованье, но главное – сэр Уильям отвел мне две комнатки во флигеле.
– Как я хотел бы познакомиться с сэром Уильямом! – пылко воскликнул я.
– Чтобы он мог примерить очки в вашем присутствии? – съязвила Амелия.
– Искренне сожалею, что осмелился обратиться к вам с подобным предложением.
– А я рада, что вы это сделали. Вы, пусть невольно, скрасили мой сегодняшний вечер. Каюсь, я начинала подозревать, что в гостинице просто нет никого, кроме миссис Энсон, – так крепко эта особа вцепилась в меня. Между прочим, я совершенно уверена, что сэр Уильям купит у вас очки, невзирая на то, что уже забросил свой самоходный экипаж.
Я не скрыл удивления.
– Но я слышал, что сэр Уильям – ревностный моторист. Почему же он охладел к своему увлечению?
– Он ученый, Эдуард. Его интересы многообразны, и он постоянно переключается с одного изобретения на другое.
Так мы беседовали довольно долгое время, и чем дальше, тем увереннее я себя чувствовал. С одного предмета мы перескакивали на другой, вспоминая пережитые прежде события и приключения. Очень скоро я выяснил, что Амелия путешествовала много больше меня – ей случалось сопровождать сэра Уильяма в его заморских странствиях. Она рассказывала мне о своей поездке в Нью-Йорк, а также в Дрезден и Лейпциг, и эти рассказы произвели на меня большое впечатление.
Наконец огонь в камине догорел, и мы допили последние капли бренди. Я произнес с сожалением:
– Как вы думаете, Амелия, мне, наверное, пора возвращаться к себе?
Секунду-другую она молчала, потом слегка улыбнулась и, к моему изумлению, мягко положила пальцы на мою руку.
– Только если вы сами решительно хотите уйти.
– Тогда я, пожалуй, задержусь еще на несколько минут.
Едва я произнес эти слова, как пожалел о них. Амелия вела себя более чем по-дружески, но, право, мы уже потолковали обо всем, что нас интересовало, и теперь откладывать свой уход значило потрафлять своего рода безумию, обусловленному ее близостью. Я не представлял себе, сколько времени прошло с тех пор, как миссис Энсон убралась восвояси, – вытащить часы в создавшихся обстоятельствах было бы непростительно, – но чутье подсказывало мне, что гораздо больше часа, на который мы оба согласились. Задерживаться еще было бы неприлично.
Амелия все не торопилась убрать свою руку с моей.
– Мы должны продолжить разговор, Эдуард, – предложила она. – Давайте встретимся в Лондоне как-нибудь вечерком. Или вы пригласите меня пообедать. Чтобы можно было говорить, не снижая голоса, сколько захочется.
Я спросил:
– Когда вы думаете возвращаться к себе в Суррей?
– По-видимому, завтра во второй половине дня.
– Я буду весь день в городе. Быть может, позавтракаем вместе? Я знаю маленькую таверну по дороге в Илкли…
– Хорошо, Эдуард. С удовольствием.
– А теперь я лучше вернусь к себе. – Я достал из кармана часы и убедился, что с момента вторжения миссис Энсон пролетело целых полтора часа. – Извините, что так долго задерживал вас своей болтовней.
Амелия ничего не ответила, только покачала головой. Я подхватил свой саквояж и сделал шаг к двери. Амелия тоже встала и задула лампу.
– Я помогу вам отодвинуть ширму, – сказала она.
Единственным источником освещения в комнате оставались догорающие угольки в камине. На их фоне четко вырисовывался силуэт Амелии – она подошла ко мне совсем близко. Вдвоем мы оттащили ширму в сторону, и я нажал на дверную ручку. В коридоре все было тихо и спокойно. Тишина казалась такой глубокой, что я вдруг задал себе вопрос: а могла ли ширма заглушить наши голоса? Не привлек ли наш ночной разговор внимание постояльцев, а не только одной миссис Энсон? Я обернулся.
– Спокойной ночи, мисс Фицгиббон.
Ее пальцы вновь дотронулись до моей руки, и я почувствовал на щеке тепло ее дыхания. На какую-то долю секунды она коснулась меня губами.
– Спокойной ночи, мистер Тернбулл.
Она быстро сжала мне руку, потом отодвинулась и беззвучно затворила дверь.
6
У меня в комнате было холодно, постель остыла, и я никак не мог уснуть. Я проворочался с боку на бок всю ночь, и мысли мои без конца возвращались к вопросам, от которых я просто не мог уйти. Утром, на удивление свежий, несмотря на бессонницу, я первым спустился к завтраку, но, едва я сел на свое обычное место, ко мне приблизился старший официант.
– Миссис Энсон просила кланяться вам, сэр, – заявил он, – и озаботиться этим сразу же после завтрака.
Я вскрыл тонкий коричневый конверт – там лежал счет. Выйдя из столовой, я обнаружил, что мой багаж уже упакован и вынесен в холл. Старший официант принял у меня деньги и проводил к двери. Никто из других постояльцев не видел этой сцены; миссис Энсон также не показывалась на глаза.
Я стоял на пронизывающем утреннем холодке, не в силах прийти в себя от внезапности столь насильственного отъезда. Затем, немного подумав, отнес вещи на станцию и сдал их в багажное отделение. Часа полтора-два, не меньше, я крутился в окрестностях гостиницы, но АМЕЛИИ так и не встретил. В полдень я заглянул в таверну по дороге в Илкли, однако новая моя знакомая не появилась и там. С приближением вечера мне оставалось лишь вернуться на станцию и с последним поездом уехать в Лондон.
Глава III. В доме на Ричмонд-Хилл
1
Неделю, следующую за преждевременным возвращением из Скиптона, я провел в деловой поездке в Ноттингем. И проявил такое усердие в работе, что с лихвой наверстал упущенное за предыдущие дни. К вечеру в субботу, к тому моменту, когда я перешагнул порог своей квартирки близ Риджентс-парка, прискорбное происшествие в Скиптоне почти изгладилось из моей памяти. Впрочем, нет, подобное утверждение было бы не вполне точным: невзирая на все последствия, встреча с Амелией представлялась мне очень примечательной. Вероятно, на новое свидание с ней не стоило и надеяться, но мне тем не менее хотелось бы перед ней извиниться.
Только, право же, я мог бы и догадаться, что следующий шаг сделает именно она: в субботу, когда я вернулся к себе, меня поджидало письмо из Ричмонда. Письмо было напечатано на пишущей машине, и в нем меня извещали, что сэр Уильям заинтересовался приспособлением для езды на автомобиле, которое я демонстрировал, и выразил желание увидеться со мной. А посему меня приглашали на воскресенье 21 мая – в этот день сэр Уильям будет рад побеседовать со мной за послеобеденным чаем. Письмо было подписано: «А. Фицгиббон».
Ниже официального послания Амелия добавила от руки:
«Сэр Уильям обычно проводит большую часть дня у себя в лаборатории. Не хотите ли приехать немного пораньше, часа в два пополудни? Погода заметно улучшилась, и я думаю, что мы с вами могли бы покататься на велосипедах по Ричмонд-парку.
Амелия.»
Я не заставил себя долго просить. Честно говоря, уже через пять минут я написал, что принимаю приглашение, а через час опустил ответ в почтовый ящик. Послеобеденный чай – что может быть лучше!
2
В назначенный день, сойдя с поезда на станции Ричмонд, я не спеша шагал по улицам городка. Лавки, как правило, были закрыты, но движение было оживленное – по большей части фаэтоны и ландо, в которых целыми семьями восседали лондонцы, выехавшие на воскресную прогулку, – а тротуары запружены пешеходами. Я шествовал рядом с ними, чувствуя себя подтянутым и элегантным в новом костюме, купленном накануне. Ради столь необычного случая я даже позволил себе сумасбродство – купил жесткую соломенную шляпу и, поддавшись легкомысленному настроению, лихо заломил ее набок. Единственное, что напоминало сейчас о моей повседневной жизни, был саквояж в руке, но я вытряхнул оттуда все содержимое, за исключением трех пар очков. Непривычная легкость саквояжа также подчеркивала особый характер предстоящего визита.
Разумеется, я приехал слишком рано – ведь из дому я вышел сразу после завтрака. Я настолько боялся опоздать, что поневоле впал в ошибку, когда рассчитывал, сколько времени мне понадобится на дорогу. Я с удовольствием прогулялся пешком до вокзала Ватерлоо, путешествие на поезде заняло всего-навсего минут двадцать, и вот я у цели, а вокруг свежий воздух и тепло ласкового майского утра.
В центре городка я миновал церковь как раз в ту минуту, когда закончилась служба и паства выбиралась из-под сводов на солнечный свет – джентльмены, бесстрастно спесивые в своих парадных сюртуках, и дамы, оживленные, в ярких платьях, с разноцветными зонтиками. Я отправился дальше, достиг Ричмондского моста и перешел Темзу, поглядывая вниз на лодки, плывущие на веслах меж лесистых берегов.
Все это составляло резкий контраст с лондонской суетой и гарью; как ни привлекала меня жизнь в столице, а только нескончаемая людская толчея, грохот движения и нездоровая серая пелена промышленных дымов помимо воли давили на психику. Приятно было найти такое славное местечко, и совсем недалеко от Лондона, где сохранились красота и изящество – качества, которых, как мне частенько казалось, уже нет в природе.
Я еще погулял по одной из прибрежных тропинок, а потом двинулся обратно в Ричмонд. Отыскал ресторанчик, открытый по воскресеньям, и основательно подкрепился. Покончив с едой, я возвратился на станцию, чтобы исправить свою оплошность: я забыл выяснить расписание вечерних поездов на Лондон.
Наконец пришла пора отправиться по указанному в письме адресу, и я вновь прошел через городок, следуя тем же маршрутом, пока не добрался до улицы, ведущей вниз к Ричмондскому мосту. Здесь налево ответвлялась боковая улочка, которая карабкалась на холм Ричмонд-Хилл. Вся левая сторона улочки была застроена; поначалу, у подножия холма, дома располагались ярусами друг над другом, и я приметил одну-две лавчонки. На верхнем ярусе находилась пивная – насколько мне помнится, «Королева Виктория», – а дальше характер и стиль построек разительно изменялись. Как правило, они стояли поодаль от улицы, почти невидимые за густыми деревьями. Еще больше деревьев росло справа – там был уже самый настоящий парк, а поднявшись выше, я увидел Темзу, изящной дугой прорезающую луга Твикенхэма. Место было очень красивое, почти идиллическое.
Близ вершины холма улочка превратилась в неровную проселочную дорогу, ведущую к воротам, за которыми начинался Ричмонд-парк как таковой. Тротуара не осталось и в помине, и вскоре передо мной открылась совсем узенькая тропка, тянущаяся вверх по склону. Я двинулся по этой тропке и вышел к поставленным по обе стороны каменным столбам с высеченной на них надписью:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
– Как вы думаете, Амелия, миссис Энсон и впрямь заподозрила, что я здесь?
Моя собеседница взглянула на меня лукаво:
– Заподозрила? Да она прекрасно знала, что вы здесь!
– Значит, я вас скомпрометировал?
– Нет, это я вас скомпрометировала. Представление с переодеванием – моя выдумка.
– Вы очень откровенны, – сказал я. – Право, до сих пор я никогда не встречал таких людей, как вы.
– Ну что ж, Эдуард, хоть вы и чопорны, как индюк, но я тоже, пожалуй, не встречала таких, как вы.
5
Теперь, когда худшее осталось позади, а о последствиях можно было до поры не задумываться, я вдруг понял, что необычность ситуации доставляет мне удовольствие. Наши кресла стояли вплотную друг к другу, в комнате царил уютный полумрак, пламя керосиновой лампы отбрасывало на лицо Амелии мягкие, манящие тени. Все это внушало мне мысли, которые не имели ни малейшего отношения к обстоятельствам, предшествовавшим этой минуте. Рядом со мной сидела женщина, которую отличали редкая красота и присутствие духа, и даже подумать о том, что через какой-то час придется с нею расстаться, было непереносимо.
Сперва разговором завладел я, рассказав Амелии немного о себе. Я поведал ей, в частности, что мои родители эмигрировали в Америку вскоре после того, как я окончил школу, и что с тех пор я живу один и работаю на мистера Вестермена.
– Неужели у вас никогда не возникало желания поехать вслед за родителями? – поинтересовалась Амелия.
– Искушение, конечно, немалое. Они часто шлют мне письма, из которых видно, что Америка – замечательная страна. Но я решил, что сначала надо как следует узнать Англию и что, прежде чем воссоединяться с родителями, мне лучше некоторое время пожить самостоятельной жизнью.
– Ну и как? Удалось вам узнать про Англию что-нибудь новенькое?
– Вряд ли, – ответил я. – Хоть я и живу неделями вне Лондона, но много ли увидишь из гостиниц наподобие этой?
Теперь можно было, не нарушая приличий, осведомиться о родственниках самой Амелии. Она рассказала, что росла без родителей – они утонули в море, когда она была еще совсем маленькой, – и что сэр Уильям был назначен ее опекуном. Отец мисс Фицгиббон был его приятелем еще со школьной скамьи и выразил такую волю в своем завещании.
– Так вы и живете в доме Рейнольдса? – спросил я. – Это не просто служба?
– Мне платят небольшое жалованье, но главное – сэр Уильям отвел мне две комнатки во флигеле.
– Как я хотел бы познакомиться с сэром Уильямом! – пылко воскликнул я.
– Чтобы он мог примерить очки в вашем присутствии? – съязвила Амелия.
– Искренне сожалею, что осмелился обратиться к вам с подобным предложением.
– А я рада, что вы это сделали. Вы, пусть невольно, скрасили мой сегодняшний вечер. Каюсь, я начинала подозревать, что в гостинице просто нет никого, кроме миссис Энсон, – так крепко эта особа вцепилась в меня. Между прочим, я совершенно уверена, что сэр Уильям купит у вас очки, невзирая на то, что уже забросил свой самоходный экипаж.
Я не скрыл удивления.
– Но я слышал, что сэр Уильям – ревностный моторист. Почему же он охладел к своему увлечению?
– Он ученый, Эдуард. Его интересы многообразны, и он постоянно переключается с одного изобретения на другое.
Так мы беседовали довольно долгое время, и чем дальше, тем увереннее я себя чувствовал. С одного предмета мы перескакивали на другой, вспоминая пережитые прежде события и приключения. Очень скоро я выяснил, что Амелия путешествовала много больше меня – ей случалось сопровождать сэра Уильяма в его заморских странствиях. Она рассказывала мне о своей поездке в Нью-Йорк, а также в Дрезден и Лейпциг, и эти рассказы произвели на меня большое впечатление.
Наконец огонь в камине догорел, и мы допили последние капли бренди. Я произнес с сожалением:
– Как вы думаете, Амелия, мне, наверное, пора возвращаться к себе?
Секунду-другую она молчала, потом слегка улыбнулась и, к моему изумлению, мягко положила пальцы на мою руку.
– Только если вы сами решительно хотите уйти.
– Тогда я, пожалуй, задержусь еще на несколько минут.
Едва я произнес эти слова, как пожалел о них. Амелия вела себя более чем по-дружески, но, право, мы уже потолковали обо всем, что нас интересовало, и теперь откладывать свой уход значило потрафлять своего рода безумию, обусловленному ее близостью. Я не представлял себе, сколько времени прошло с тех пор, как миссис Энсон убралась восвояси, – вытащить часы в создавшихся обстоятельствах было бы непростительно, – но чутье подсказывало мне, что гораздо больше часа, на который мы оба согласились. Задерживаться еще было бы неприлично.
Амелия все не торопилась убрать свою руку с моей.
– Мы должны продолжить разговор, Эдуард, – предложила она. – Давайте встретимся в Лондоне как-нибудь вечерком. Или вы пригласите меня пообедать. Чтобы можно было говорить, не снижая голоса, сколько захочется.
Я спросил:
– Когда вы думаете возвращаться к себе в Суррей?
– По-видимому, завтра во второй половине дня.
– Я буду весь день в городе. Быть может, позавтракаем вместе? Я знаю маленькую таверну по дороге в Илкли…
– Хорошо, Эдуард. С удовольствием.
– А теперь я лучше вернусь к себе. – Я достал из кармана часы и убедился, что с момента вторжения миссис Энсон пролетело целых полтора часа. – Извините, что так долго задерживал вас своей болтовней.
Амелия ничего не ответила, только покачала головой. Я подхватил свой саквояж и сделал шаг к двери. Амелия тоже встала и задула лампу.
– Я помогу вам отодвинуть ширму, – сказала она.
Единственным источником освещения в комнате оставались догорающие угольки в камине. На их фоне четко вырисовывался силуэт Амелии – она подошла ко мне совсем близко. Вдвоем мы оттащили ширму в сторону, и я нажал на дверную ручку. В коридоре все было тихо и спокойно. Тишина казалась такой глубокой, что я вдруг задал себе вопрос: а могла ли ширма заглушить наши голоса? Не привлек ли наш ночной разговор внимание постояльцев, а не только одной миссис Энсон? Я обернулся.
– Спокойной ночи, мисс Фицгиббон.
Ее пальцы вновь дотронулись до моей руки, и я почувствовал на щеке тепло ее дыхания. На какую-то долю секунды она коснулась меня губами.
– Спокойной ночи, мистер Тернбулл.
Она быстро сжала мне руку, потом отодвинулась и беззвучно затворила дверь.
6
У меня в комнате было холодно, постель остыла, и я никак не мог уснуть. Я проворочался с боку на бок всю ночь, и мысли мои без конца возвращались к вопросам, от которых я просто не мог уйти. Утром, на удивление свежий, несмотря на бессонницу, я первым спустился к завтраку, но, едва я сел на свое обычное место, ко мне приблизился старший официант.
– Миссис Энсон просила кланяться вам, сэр, – заявил он, – и озаботиться этим сразу же после завтрака.
Я вскрыл тонкий коричневый конверт – там лежал счет. Выйдя из столовой, я обнаружил, что мой багаж уже упакован и вынесен в холл. Старший официант принял у меня деньги и проводил к двери. Никто из других постояльцев не видел этой сцены; миссис Энсон также не показывалась на глаза.
Я стоял на пронизывающем утреннем холодке, не в силах прийти в себя от внезапности столь насильственного отъезда. Затем, немного подумав, отнес вещи на станцию и сдал их в багажное отделение. Часа полтора-два, не меньше, я крутился в окрестностях гостиницы, но АМЕЛИИ так и не встретил. В полдень я заглянул в таверну по дороге в Илкли, однако новая моя знакомая не появилась и там. С приближением вечера мне оставалось лишь вернуться на станцию и с последним поездом уехать в Лондон.
Глава III. В доме на Ричмонд-Хилл
1
Неделю, следующую за преждевременным возвращением из Скиптона, я провел в деловой поездке в Ноттингем. И проявил такое усердие в работе, что с лихвой наверстал упущенное за предыдущие дни. К вечеру в субботу, к тому моменту, когда я перешагнул порог своей квартирки близ Риджентс-парка, прискорбное происшествие в Скиптоне почти изгладилось из моей памяти. Впрочем, нет, подобное утверждение было бы не вполне точным: невзирая на все последствия, встреча с Амелией представлялась мне очень примечательной. Вероятно, на новое свидание с ней не стоило и надеяться, но мне тем не менее хотелось бы перед ней извиниться.
Только, право же, я мог бы и догадаться, что следующий шаг сделает именно она: в субботу, когда я вернулся к себе, меня поджидало письмо из Ричмонда. Письмо было напечатано на пишущей машине, и в нем меня извещали, что сэр Уильям заинтересовался приспособлением для езды на автомобиле, которое я демонстрировал, и выразил желание увидеться со мной. А посему меня приглашали на воскресенье 21 мая – в этот день сэр Уильям будет рад побеседовать со мной за послеобеденным чаем. Письмо было подписано: «А. Фицгиббон».
Ниже официального послания Амелия добавила от руки:
«Сэр Уильям обычно проводит большую часть дня у себя в лаборатории. Не хотите ли приехать немного пораньше, часа в два пополудни? Погода заметно улучшилась, и я думаю, что мы с вами могли бы покататься на велосипедах по Ричмонд-парку.
Амелия.»
Я не заставил себя долго просить. Честно говоря, уже через пять минут я написал, что принимаю приглашение, а через час опустил ответ в почтовый ящик. Послеобеденный чай – что может быть лучше!
2
В назначенный день, сойдя с поезда на станции Ричмонд, я не спеша шагал по улицам городка. Лавки, как правило, были закрыты, но движение было оживленное – по большей части фаэтоны и ландо, в которых целыми семьями восседали лондонцы, выехавшие на воскресную прогулку, – а тротуары запружены пешеходами. Я шествовал рядом с ними, чувствуя себя подтянутым и элегантным в новом костюме, купленном накануне. Ради столь необычного случая я даже позволил себе сумасбродство – купил жесткую соломенную шляпу и, поддавшись легкомысленному настроению, лихо заломил ее набок. Единственное, что напоминало сейчас о моей повседневной жизни, был саквояж в руке, но я вытряхнул оттуда все содержимое, за исключением трех пар очков. Непривычная легкость саквояжа также подчеркивала особый характер предстоящего визита.
Разумеется, я приехал слишком рано – ведь из дому я вышел сразу после завтрака. Я настолько боялся опоздать, что поневоле впал в ошибку, когда рассчитывал, сколько времени мне понадобится на дорогу. Я с удовольствием прогулялся пешком до вокзала Ватерлоо, путешествие на поезде заняло всего-навсего минут двадцать, и вот я у цели, а вокруг свежий воздух и тепло ласкового майского утра.
В центре городка я миновал церковь как раз в ту минуту, когда закончилась служба и паства выбиралась из-под сводов на солнечный свет – джентльмены, бесстрастно спесивые в своих парадных сюртуках, и дамы, оживленные, в ярких платьях, с разноцветными зонтиками. Я отправился дальше, достиг Ричмондского моста и перешел Темзу, поглядывая вниз на лодки, плывущие на веслах меж лесистых берегов.
Все это составляло резкий контраст с лондонской суетой и гарью; как ни привлекала меня жизнь в столице, а только нескончаемая людская толчея, грохот движения и нездоровая серая пелена промышленных дымов помимо воли давили на психику. Приятно было найти такое славное местечко, и совсем недалеко от Лондона, где сохранились красота и изящество – качества, которых, как мне частенько казалось, уже нет в природе.
Я еще погулял по одной из прибрежных тропинок, а потом двинулся обратно в Ричмонд. Отыскал ресторанчик, открытый по воскресеньям, и основательно подкрепился. Покончив с едой, я возвратился на станцию, чтобы исправить свою оплошность: я забыл выяснить расписание вечерних поездов на Лондон.
Наконец пришла пора отправиться по указанному в письме адресу, и я вновь прошел через городок, следуя тем же маршрутом, пока не добрался до улицы, ведущей вниз к Ричмондскому мосту. Здесь налево ответвлялась боковая улочка, которая карабкалась на холм Ричмонд-Хилл. Вся левая сторона улочки была застроена; поначалу, у подножия холма, дома располагались ярусами друг над другом, и я приметил одну-две лавчонки. На верхнем ярусе находилась пивная – насколько мне помнится, «Королева Виктория», – а дальше характер и стиль построек разительно изменялись. Как правило, они стояли поодаль от улицы, почти невидимые за густыми деревьями. Еще больше деревьев росло справа – там был уже самый настоящий парк, а поднявшись выше, я увидел Темзу, изящной дугой прорезающую луга Твикенхэма. Место было очень красивое, почти идиллическое.
Близ вершины холма улочка превратилась в неровную проселочную дорогу, ведущую к воротам, за которыми начинался Ричмонд-парк как таковой. Тротуара не осталось и в помине, и вскоре передо мной открылась совсем узенькая тропка, тянущаяся вверх по склону. Я двинулся по этой тропке и вышел к поставленным по обе стороны каменным столбам с высеченной на них надписью:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55