В тот год в газетах как
раз шли многочисленные дискуссии о положительном герое. Ну, как в свое
время шли дискуссии о снежном человеке. Кто-то его (снежного человека...
положительного героя...) видел, кто-то слышал, кто-то чуть ли не держал
его за руку, но в последний момент...
В общем мысль была. Написать нечто новое и непременно с положительным
героем. Хотя давно известно: когда сильно ищешь, хватаешься за первое
попавшееся.
Каждый день, выглядывая в окно, с тоской следя за медленным падением
снега, я видел внизу соседа, не по подьезду, по дому, по имени мне не
известного.
Был этот человек не стар, но крепок, и явно не занят. Гулял он обычно
в рабочее время. Не знаю зачем, но я к нему стал приглядываться. Ведь для
какой-то цели судьба вывела его под мои окна. Правда, для повести мне
нужен был лихой парень, который мог бы начать хорошую заваруху, из
которой, в свою очередь, читатель мог бы извлечь некий урок.
У моего соседа хорошо лежала на плечах дубленка, да. Но как герой...
Впрочем, где сейчас найдешь настоящего героя? Герои встречаются реже, чем
куриные зубы. Я страшно переживал, что если я прямо сейчас сяду за новую
вещь, сосед непременно впрыгнет в рукопись и чего-нибудь там наделает, как
наделал в свое время Серп Иванович Сказкин. И получится, в итоге, обычная
вещь, в которой выморочный мужик окружен со всех сторон бабами-пужанками,
ну, знаете, из тех вечных девственниц, что в любое время суток плотно
затянуты во все свои спасательные пояса.
Утро раннее, снег падает. Из-за стены доносится пьеса Сен-Санса,
внизу хромает сосед, нехорошо посматривает на мир из-под надвинутой низко
на лоб шапки.
Я не хотел вводить в повесть первого попавшегося.
Но и отвлечься от соседа я никак не мог.
Фамилия, наверное, Небаранов. Звать Семен. Но почему Небаранов в
андроповские времена гуляет по улице в рабочее время? Почему его не
хватают менты и не волокут на проверку?
Надо спросить при случае Мишу Веллера: всегда ли характер героя
определяется настроением автора?
Снег, снег. Ветер мерзкий. Гомбоджап Цыренджапович впал в спячку.
Денег нет, перспектив нет. Даже имя будущего героя мне неизвестно.
А имя литературного героя - это всегда важно.
Имя героя, как правило, определяет его характер, движет его
поступками.
Обычно писатель пользуется списком футбольных команд, там фамилии
перемешаны без всякого порядка. Выбирай любое. Это Сергей Александрович
Другаль, прекрасный фантаст, доктор технических наук, академик и
генерал-майор, любит изобретать имена сам. Я видел у него листки с
рабочими набросками, от них дух захватывало.
Вот, к примеру, сеньор Окотетто. Что к этому добавить? Или сеньор
Домингин. Такому можно доверить родную дочь. Или Ферротего. Ясно,
изобретатель. Такому день задается с утра, к вечеру он в кондиции. А Липа
Жих? Такие, как Липа Жих, нравятся крепким уверенным в себе мужчинам,
если, конечно, Липа Жих - женщина. Еще Мехрецки. Тут все понятно. Тут не
нужны пояснения. Мехрецки есть Мехрецки, а Глодик и Зебрер - его приятели.
Еще Блевицкая и Шабунио, но этих бы я в дом не пустил, нечего им делать в
моем доме.
Но если говорить всерьез, настоящей находкой генерал-майора Другаля,
ученого и писателя, была белокурая девушка, порожденная прихотливой
фантазией академика - добрая, любящая, немножко застенчивая Дефлорелла.
"Разбойники вели тихую скромную жизнь."
А с ними - девушка Дефлорелла.
Короче, несмотря ни на что, некий замысел потихоньку вызревал в моей
голове. Даже стал намечаться герой с несколько враждебными глазами, но в
дубленке на широких плечах. Правда, над большой, уже седеющей головой
героя угадывалось зыбкое облако неблагополучия. Но я чувствовал - я
созрел, я уже могу вставить в машинку лист чистой бумаги.
И я бы вставил. И, может, написал бы опять какого-нибудь "Краббена",
но однажды мне позвонили.
Подняв трубку, я с изумлением узнал, что я, такой-то, теперь,
собственно, уже почти бывший писатель, должен быстро собраться и вылетать
в Болгарию - в зарубежную командировку.
Потрясающий поворот сюжета.
В литературе такие штуки выглядят искусственными, но в жизни
случаются сплошь и рядом.
Спросите Мишу Веллера. Он подтвердит.
3. О СЛАВЕ И О ЛЮБВИ
Не буду скрывать, неожиданное сообщение меня ошарашило. Как когда-то
телеграмма, пришедшая в Новоалександровск ночью. Что же касается
писательской организации, то там неожиданное известие произвело
впечатление скорее негативное.
Подумайте сами.
Вот бывший писатель. Он написал вредную для советских читателей
книгу. Герои этой книги не вызывают симпатий, всем ведь известно - на
островах работают в основном задорные комсомольцы. Дело, правда,
исправлено - тираж вредной книги уничтожен, но все равно, как это вот так,
ни с того, ни с сего посылать такого писателя в братскую страну, о
которой, к тому же, этот писатель в свое время тоже писал неправду (поклеп
на советского князя Святослава). Да еще посылать на казенный счет!
Странно, странно.
И зачем посылать? Его, видите ли, представили к ордену Кирила и
Мефодия! Да что такого он сделал? Да издал антологию современной
болгарской лирики исключительно в собственных переводах. Так разве он один
у нас такой?
Странно, странно.
Конечно, странно.
Болгарских поэтов я переводил много лет. Для себя, не думая, что
когда-то сумею все это напечатать. Но, как говорил Серп Иванович Сказкин,
пошла пруха, антология под название "Поэзия меридиана роз" вышла в свет.
Будь моя воля я бы отдал орден Кирила и Мефодия не переводчику, а самим
болгарским поэтам - настоящим, непридуманным. Они это заслужили.
Например, Христо Фотеву.
В одну дождливую ночь - ты убьешь меня. Дождь предложит мне хрупкое
плечо свое, я обхвачу его и, сделав пять шагов, упаду в ужаснувщуюся твою
память: она мой неожиданный мавзолей.
Не желая, ты все же убьешь меня, и я услышу, как ты убеждаешь древнюю
свою совесть, ты ведь имеешь в этом давний печальный опыт; и я услышу, как
ты повторяешь, что, в сущности, я жив. И я, покорный труп, буду
имитировать прекрасную жизнь живого. Ты загримируешь, перекрасишь меня и
будешь перерисовывать из букваря в букварь, храня в памяти мой последний
вскрик.
Ты поймешь, что я тебя ревновал, что любил тебя, что смотрел на тебя
с ужасом. Ужаснувшийся, ты воскликнешь, что, убивая, спасал меня, и
скажешь, что теперь я твой, а потому - жив, хотя я буду мертв, мертв,
мертвее самого мертвого человека.
Ты убьешь меня, но до того мы успеем отпраздновать странный праздник.
Смеясь, на большой площади старого города, я стану целовать твой смех и
твои страхи. Среди ночи, в буфете пустого заснеженного вокзала, я
почувствую твой поцелуй, почувствую всю тяжкую власть твоей древней любви
и жалости. И я вскрикну, я - маленький и жестокий, и, наконец, выскользну
из твоих рук.
В одну дождливую темную ночь - ты убьешь меня. В одну дождливую
темную ночь ты навсегда присвоишь меня себе. И, падая, я облегченно вдохну
запах твоего вечного, твоего мокрого, твоего деревянного тротуара.
Это о дожде. Это о родине. Это о городе детства. У каждого из нас
была своя Атлантида.
Приведенный выше перевод и сейчас кажется мне удачным. Сам Христо
Фотев тоже так считал, жаль, что стихотворение не попало в антологию. В
нее много чего не попало. Но все же она была составлена из стихов Андрея
Германова и Михаила Берберова, Петра Караангова и Николая Кынчева, Ивана
Теофилова и Аргириса Митропулоса, и многих многих других, кто
действительно того заслуживал и заслуживает. Перед всеми снимаю шляпу.
Никогда у меня не было шляпы, но перед болгарскими поэтами я ее снимаю.
Приглашение, присланное Союзом писателей Болгарии, как я уже говорил,
на многих моих коллег произвело скорее негативное впечатление. Для начала
приглашение просто сунули в стол, подальше от глаз. Потом председатель
писательской организации прозаик П., связавшись с Москвой, добился права
сопровождать меня в поездке (разве можно такого оставить без контроля?).
Потом к председателю подключили секретаря парторганизации поэта К
(разумная мера). Это уже было серьезно. Теперь, когда упряжка была
собрана, можно было ее запускать.
Я на все эти хлопоты взирал с некоторой тревогой. Понятно, мне
льстило - командировка... орден... Но ехать не хотелось. Хоть убей, не
хотелось. Сам не знаю почему, но боялся. Рядом, казалось бы, четыре
надежных уха, четыре надежных глаза, под дружеским,так сказать,
присмотром, а вот не хотелось ехать. Если уж совсем честно, на месте поэта
К. и прозаика П. я тем более бы не поехал.
Но они рискнули.
Таким образом, в середине мая мы оказались в Москве.
Во дворе дома Ростовых, перед СП СССР, нежно пахло листвой, никакой
гари - Бондарев тогда еще не сжигал чучело Евтушенко. Прозаик П., получив
необходимые бумаги, несколько иронично спросил: а зачем, Геннадий
Мартович, вам ночевать у родственников? Завтра вылет. Вместе и переночуем
в гостинице.
Подозреваю, что прозаик П. в своем благодушии несколько забылся. Я
ответил: пожалуйста. И сам, понятно, забылся. Но ведь всегда приятно:
вечер, выпивка, задушевные писательские разговоры... Так сказать, вечерние
беседы на островах...
Повинуясь нахлынувшему на меня добродушию, я спросил: а сколько водки
вы берете с собой? В Болгарии, как везде, русскую водку любят.
Ответ меня отрезвил.
- Водка? Какая водка? С сегодняшего дня, Геннадий Мартович, мы
официальная делегация. Вы, например, взяли с собой костюм?
Я кивнул. Костюмом в те дни я считал джинсы и смену рубашек.
- Вы уже бывали в Болгарии? - спросил я.
Прозаик П. загадочно промолчал, а поэт К., ответил несколько
недружелюбно: ты-то, говорят, точно бывал.
Ага, сказал я. Раз шесть.
Это неприятно удивило и поэта и прозаика.
- А кто тебе готовит подстрочники? - недружелюбно спросил поэт.
- Я перевожу с оригинала.
- Так все говорит, - уже совсем недружелюбно заметил поэт. Впрочем, с
болгарского можно переводить без всяких подстрочников.
Ну да, подумал я. Проще простого.
"Може би и аз ще плача във последния си час. Търся рима. Пада здрава
- син във профил, чер анфас..."
Что тут непонятного? Стефан Цанев всегда писал просто.
Я с ними подружусь, подумал я, откупоривая в номере гостинице бутылку
шампанского. Я расскажу им о болгарских поэтах, прозаик П. и поэт К.
расскажут мне о себе. Мы станем друзьями. В конце концов, все мы члены
одного караса. Писатели народ не очень дружный, но с ними я подружусь.
Чтобы ускорить процесс созревания дружбы, я рассказал смешной, на мой
взгляд анекдот. Недавно в Египте выкопали очень древнего сфинкса, так на
его левой ноге этот анекдот был выбит еще шумерской клинописью. Но все
равно анекдот казался мне смешным. Ну, тот самый, в котором гаишники
останавливают машину по самому пустячному поводу. Не успели они
откозырять, как водитель сломался: "Честное слово, у меня есть права,
просто я потерял их". А сидящая рядом женщина закричала: "Говорила тебе,
не садись пьяный за руль!" А мужичонка с заднего сиденья упрекнул: "И
тормоза у тебя ни к черту!" А его сосед, проснувшись, запричитал: "Что?
Накрылась наша контрабанда?"
И так далее.
В комнате установилась тишина. Никто не засмеялся. Прозаик П.,
поставив резную трость между ног, вздернул брови и сурово спросил:
- Вы это к чему?
Действительно, к чему я такое? Мне, можно сказать, выразили доверие,
отправили, провинившегося, в командировку, а я еще не успел пересечь
границу и уже травлю анекдотики...
А может, подумал я, их интересуют анекдоты политические? Ну, скажем,
такие, как тот, что обьяснял разрыв дружественных отношений с государством
Сомали... Ну, про орден... Про золотое кольцо в нос...
И так далее.
Тишина в номере установилась невыносимая. Она была густая и вязкая,
как хорошо свареный холодец.
Я спохватился.
Действительно. Писатели летят в заграничную командировку, честь,
доверие, а я, значит, с анекдотами...
Пытаясь снять наряжение, я поднял стакан и рассказал поэту К. и
прозаику П. известную историю, приключившуюся с моим другом болгарским
поэтом Божидаром Божиловым, когда он, вот как мы, полетел однажды в такую
же заграничную командировку.
В самое крутое время, когда от Китая отшатнулись многие его прежние
друзья, кому-то из руководящих китайских товарищей, может быть Чэнь-бодэ,
а может быть генералу Линь Бяо, пришла в голову превосходная мысль -
пригласить в страну какого-нибудь известного зарубежного писателя и пусть
этот известный зарубежный писатель напишет честные объективные очерки о
великой китайской культурной революции и вообще о положении дел в стране.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
раз шли многочисленные дискуссии о положительном герое. Ну, как в свое
время шли дискуссии о снежном человеке. Кто-то его (снежного человека...
положительного героя...) видел, кто-то слышал, кто-то чуть ли не держал
его за руку, но в последний момент...
В общем мысль была. Написать нечто новое и непременно с положительным
героем. Хотя давно известно: когда сильно ищешь, хватаешься за первое
попавшееся.
Каждый день, выглядывая в окно, с тоской следя за медленным падением
снега, я видел внизу соседа, не по подьезду, по дому, по имени мне не
известного.
Был этот человек не стар, но крепок, и явно не занят. Гулял он обычно
в рабочее время. Не знаю зачем, но я к нему стал приглядываться. Ведь для
какой-то цели судьба вывела его под мои окна. Правда, для повести мне
нужен был лихой парень, который мог бы начать хорошую заваруху, из
которой, в свою очередь, читатель мог бы извлечь некий урок.
У моего соседа хорошо лежала на плечах дубленка, да. Но как герой...
Впрочем, где сейчас найдешь настоящего героя? Герои встречаются реже, чем
куриные зубы. Я страшно переживал, что если я прямо сейчас сяду за новую
вещь, сосед непременно впрыгнет в рукопись и чего-нибудь там наделает, как
наделал в свое время Серп Иванович Сказкин. И получится, в итоге, обычная
вещь, в которой выморочный мужик окружен со всех сторон бабами-пужанками,
ну, знаете, из тех вечных девственниц, что в любое время суток плотно
затянуты во все свои спасательные пояса.
Утро раннее, снег падает. Из-за стены доносится пьеса Сен-Санса,
внизу хромает сосед, нехорошо посматривает на мир из-под надвинутой низко
на лоб шапки.
Я не хотел вводить в повесть первого попавшегося.
Но и отвлечься от соседа я никак не мог.
Фамилия, наверное, Небаранов. Звать Семен. Но почему Небаранов в
андроповские времена гуляет по улице в рабочее время? Почему его не
хватают менты и не волокут на проверку?
Надо спросить при случае Мишу Веллера: всегда ли характер героя
определяется настроением автора?
Снег, снег. Ветер мерзкий. Гомбоджап Цыренджапович впал в спячку.
Денег нет, перспектив нет. Даже имя будущего героя мне неизвестно.
А имя литературного героя - это всегда важно.
Имя героя, как правило, определяет его характер, движет его
поступками.
Обычно писатель пользуется списком футбольных команд, там фамилии
перемешаны без всякого порядка. Выбирай любое. Это Сергей Александрович
Другаль, прекрасный фантаст, доктор технических наук, академик и
генерал-майор, любит изобретать имена сам. Я видел у него листки с
рабочими набросками, от них дух захватывало.
Вот, к примеру, сеньор Окотетто. Что к этому добавить? Или сеньор
Домингин. Такому можно доверить родную дочь. Или Ферротего. Ясно,
изобретатель. Такому день задается с утра, к вечеру он в кондиции. А Липа
Жих? Такие, как Липа Жих, нравятся крепким уверенным в себе мужчинам,
если, конечно, Липа Жих - женщина. Еще Мехрецки. Тут все понятно. Тут не
нужны пояснения. Мехрецки есть Мехрецки, а Глодик и Зебрер - его приятели.
Еще Блевицкая и Шабунио, но этих бы я в дом не пустил, нечего им делать в
моем доме.
Но если говорить всерьез, настоящей находкой генерал-майора Другаля,
ученого и писателя, была белокурая девушка, порожденная прихотливой
фантазией академика - добрая, любящая, немножко застенчивая Дефлорелла.
"Разбойники вели тихую скромную жизнь."
А с ними - девушка Дефлорелла.
Короче, несмотря ни на что, некий замысел потихоньку вызревал в моей
голове. Даже стал намечаться герой с несколько враждебными глазами, но в
дубленке на широких плечах. Правда, над большой, уже седеющей головой
героя угадывалось зыбкое облако неблагополучия. Но я чувствовал - я
созрел, я уже могу вставить в машинку лист чистой бумаги.
И я бы вставил. И, может, написал бы опять какого-нибудь "Краббена",
но однажды мне позвонили.
Подняв трубку, я с изумлением узнал, что я, такой-то, теперь,
собственно, уже почти бывший писатель, должен быстро собраться и вылетать
в Болгарию - в зарубежную командировку.
Потрясающий поворот сюжета.
В литературе такие штуки выглядят искусственными, но в жизни
случаются сплошь и рядом.
Спросите Мишу Веллера. Он подтвердит.
3. О СЛАВЕ И О ЛЮБВИ
Не буду скрывать, неожиданное сообщение меня ошарашило. Как когда-то
телеграмма, пришедшая в Новоалександровск ночью. Что же касается
писательской организации, то там неожиданное известие произвело
впечатление скорее негативное.
Подумайте сами.
Вот бывший писатель. Он написал вредную для советских читателей
книгу. Герои этой книги не вызывают симпатий, всем ведь известно - на
островах работают в основном задорные комсомольцы. Дело, правда,
исправлено - тираж вредной книги уничтожен, но все равно, как это вот так,
ни с того, ни с сего посылать такого писателя в братскую страну, о
которой, к тому же, этот писатель в свое время тоже писал неправду (поклеп
на советского князя Святослава). Да еще посылать на казенный счет!
Странно, странно.
И зачем посылать? Его, видите ли, представили к ордену Кирила и
Мефодия! Да что такого он сделал? Да издал антологию современной
болгарской лирики исключительно в собственных переводах. Так разве он один
у нас такой?
Странно, странно.
Конечно, странно.
Болгарских поэтов я переводил много лет. Для себя, не думая, что
когда-то сумею все это напечатать. Но, как говорил Серп Иванович Сказкин,
пошла пруха, антология под название "Поэзия меридиана роз" вышла в свет.
Будь моя воля я бы отдал орден Кирила и Мефодия не переводчику, а самим
болгарским поэтам - настоящим, непридуманным. Они это заслужили.
Например, Христо Фотеву.
В одну дождливую ночь - ты убьешь меня. Дождь предложит мне хрупкое
плечо свое, я обхвачу его и, сделав пять шагов, упаду в ужаснувщуюся твою
память: она мой неожиданный мавзолей.
Не желая, ты все же убьешь меня, и я услышу, как ты убеждаешь древнюю
свою совесть, ты ведь имеешь в этом давний печальный опыт; и я услышу, как
ты повторяешь, что, в сущности, я жив. И я, покорный труп, буду
имитировать прекрасную жизнь живого. Ты загримируешь, перекрасишь меня и
будешь перерисовывать из букваря в букварь, храня в памяти мой последний
вскрик.
Ты поймешь, что я тебя ревновал, что любил тебя, что смотрел на тебя
с ужасом. Ужаснувшийся, ты воскликнешь, что, убивая, спасал меня, и
скажешь, что теперь я твой, а потому - жив, хотя я буду мертв, мертв,
мертвее самого мертвого человека.
Ты убьешь меня, но до того мы успеем отпраздновать странный праздник.
Смеясь, на большой площади старого города, я стану целовать твой смех и
твои страхи. Среди ночи, в буфете пустого заснеженного вокзала, я
почувствую твой поцелуй, почувствую всю тяжкую власть твоей древней любви
и жалости. И я вскрикну, я - маленький и жестокий, и, наконец, выскользну
из твоих рук.
В одну дождливую темную ночь - ты убьешь меня. В одну дождливую
темную ночь ты навсегда присвоишь меня себе. И, падая, я облегченно вдохну
запах твоего вечного, твоего мокрого, твоего деревянного тротуара.
Это о дожде. Это о родине. Это о городе детства. У каждого из нас
была своя Атлантида.
Приведенный выше перевод и сейчас кажется мне удачным. Сам Христо
Фотев тоже так считал, жаль, что стихотворение не попало в антологию. В
нее много чего не попало. Но все же она была составлена из стихов Андрея
Германова и Михаила Берберова, Петра Караангова и Николая Кынчева, Ивана
Теофилова и Аргириса Митропулоса, и многих многих других, кто
действительно того заслуживал и заслуживает. Перед всеми снимаю шляпу.
Никогда у меня не было шляпы, но перед болгарскими поэтами я ее снимаю.
Приглашение, присланное Союзом писателей Болгарии, как я уже говорил,
на многих моих коллег произвело скорее негативное впечатление. Для начала
приглашение просто сунули в стол, подальше от глаз. Потом председатель
писательской организации прозаик П., связавшись с Москвой, добился права
сопровождать меня в поездке (разве можно такого оставить без контроля?).
Потом к председателю подключили секретаря парторганизации поэта К
(разумная мера). Это уже было серьезно. Теперь, когда упряжка была
собрана, можно было ее запускать.
Я на все эти хлопоты взирал с некоторой тревогой. Понятно, мне
льстило - командировка... орден... Но ехать не хотелось. Хоть убей, не
хотелось. Сам не знаю почему, но боялся. Рядом, казалось бы, четыре
надежных уха, четыре надежных глаза, под дружеским,так сказать,
присмотром, а вот не хотелось ехать. Если уж совсем честно, на месте поэта
К. и прозаика П. я тем более бы не поехал.
Но они рискнули.
Таким образом, в середине мая мы оказались в Москве.
Во дворе дома Ростовых, перед СП СССР, нежно пахло листвой, никакой
гари - Бондарев тогда еще не сжигал чучело Евтушенко. Прозаик П., получив
необходимые бумаги, несколько иронично спросил: а зачем, Геннадий
Мартович, вам ночевать у родственников? Завтра вылет. Вместе и переночуем
в гостинице.
Подозреваю, что прозаик П. в своем благодушии несколько забылся. Я
ответил: пожалуйста. И сам, понятно, забылся. Но ведь всегда приятно:
вечер, выпивка, задушевные писательские разговоры... Так сказать, вечерние
беседы на островах...
Повинуясь нахлынувшему на меня добродушию, я спросил: а сколько водки
вы берете с собой? В Болгарии, как везде, русскую водку любят.
Ответ меня отрезвил.
- Водка? Какая водка? С сегодняшего дня, Геннадий Мартович, мы
официальная делегация. Вы, например, взяли с собой костюм?
Я кивнул. Костюмом в те дни я считал джинсы и смену рубашек.
- Вы уже бывали в Болгарии? - спросил я.
Прозаик П. загадочно промолчал, а поэт К., ответил несколько
недружелюбно: ты-то, говорят, точно бывал.
Ага, сказал я. Раз шесть.
Это неприятно удивило и поэта и прозаика.
- А кто тебе готовит подстрочники? - недружелюбно спросил поэт.
- Я перевожу с оригинала.
- Так все говорит, - уже совсем недружелюбно заметил поэт. Впрочем, с
болгарского можно переводить без всяких подстрочников.
Ну да, подумал я. Проще простого.
"Може би и аз ще плача във последния си час. Търся рима. Пада здрава
- син във профил, чер анфас..."
Что тут непонятного? Стефан Цанев всегда писал просто.
Я с ними подружусь, подумал я, откупоривая в номере гостинице бутылку
шампанского. Я расскажу им о болгарских поэтах, прозаик П. и поэт К.
расскажут мне о себе. Мы станем друзьями. В конце концов, все мы члены
одного караса. Писатели народ не очень дружный, но с ними я подружусь.
Чтобы ускорить процесс созревания дружбы, я рассказал смешной, на мой
взгляд анекдот. Недавно в Египте выкопали очень древнего сфинкса, так на
его левой ноге этот анекдот был выбит еще шумерской клинописью. Но все
равно анекдот казался мне смешным. Ну, тот самый, в котором гаишники
останавливают машину по самому пустячному поводу. Не успели они
откозырять, как водитель сломался: "Честное слово, у меня есть права,
просто я потерял их". А сидящая рядом женщина закричала: "Говорила тебе,
не садись пьяный за руль!" А мужичонка с заднего сиденья упрекнул: "И
тормоза у тебя ни к черту!" А его сосед, проснувшись, запричитал: "Что?
Накрылась наша контрабанда?"
И так далее.
В комнате установилась тишина. Никто не засмеялся. Прозаик П.,
поставив резную трость между ног, вздернул брови и сурово спросил:
- Вы это к чему?
Действительно, к чему я такое? Мне, можно сказать, выразили доверие,
отправили, провинившегося, в командировку, а я еще не успел пересечь
границу и уже травлю анекдотики...
А может, подумал я, их интересуют анекдоты политические? Ну, скажем,
такие, как тот, что обьяснял разрыв дружественных отношений с государством
Сомали... Ну, про орден... Про золотое кольцо в нос...
И так далее.
Тишина в номере установилась невыносимая. Она была густая и вязкая,
как хорошо свареный холодец.
Я спохватился.
Действительно. Писатели летят в заграничную командировку, честь,
доверие, а я, значит, с анекдотами...
Пытаясь снять наряжение, я поднял стакан и рассказал поэту К. и
прозаику П. известную историю, приключившуюся с моим другом болгарским
поэтом Божидаром Божиловым, когда он, вот как мы, полетел однажды в такую
же заграничную командировку.
В самое крутое время, когда от Китая отшатнулись многие его прежние
друзья, кому-то из руководящих китайских товарищей, может быть Чэнь-бодэ,
а может быть генералу Линь Бяо, пришла в голову превосходная мысль -
пригласить в страну какого-нибудь известного зарубежного писателя и пусть
этот известный зарубежный писатель напишет честные объективные очерки о
великой китайской культурной революции и вообще о положении дел в стране.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14