Войдя в Болгарию, он отбирает у болгар овец, а болгарок даже
насилует. Разве можно так себя вести в родной, в братской, в глубоко
славянской стране?"
Понимая, что мне женщина-цензор на слово не поверят, я принес ей один
из томов "Истории Болгарии" академика Державина. Вот, сказал я, самый
известный советский болгаровед так и пишет: князь Святослав прошелся по
Болгарии с огнем и мечом, угнал овец, соответственно и болгаркам досталось
от его ребят...
Мягко улыбаясь, женщина-цезор спросила: а в каком году издан данный
том академика Державина?
Я ответил: в одна тысяча девятьсот сорок девятом.
А сейчас какой год? - мягко спросила женщина-цензор.
Я ответил: одна тысяча девятьсот шестьдесят девятый.
Вот видите, мягко сказала женщина-цензор, шестьдесят девятый.
Не понимаю, сказал я.
В одна тысяча девятьсот сорок девятом году наш советский князь
Святослав еще мог грабить братскую славянскую страну, угонять овец,
насиловать болгарок, строго обьяснила женщина-цензор, но в одна тысяча
девятьсот шестьдесят девятом...
Слабые мои попытки хоть как-то оправдаться (за князя тоже) успеха не
принесли. Набор книги рассыпали, редактора вышибли с работы, а заодно
отправили на пенсию директора издательства.
Вот тебе и личное потрясение.
О-хо-хо...
Поздним вечером в Новоалександровку, в научный поселок, где мы жили с
женой, принесли телеграмму из Южно-Сахалинска. Телеграмма была подписана
новым директором Сахалинского областного книжного издательства, известным
прозаиком, ну, назовем его прозаиком М. Сразу признаюсь, текст телеграммы
меня потряс.
"Если вы любите Родину и готовы ей служить, будьте в издательстве
такого-то числа в такое-то время".
Всю ночь мы с женой пытались понять: что случилось? Ехать, не ехать?
Впрочем, Родину я любил и хотел служить ей. В назначенный день и час я
входил в издательство.
Известный прозаик М., новый директор, встретил меня буквально у
порога. Он улыбнулся, он пожал мне руку, он усадил меня в удобное кресло.
Делая это, он все время оглядывался.
"Понимаете, зачем я вас вызвал?"
Я тоже оглянулся на дверь и почти шепотом ответил: "Нет."
Я был молод и любопытен. Я был начитан. В голове крутилась известная
фраза: "Будущее не только не похоже на то, что мы можем себе представитть,
оно не похоже и на то, что мы представить себе не можем."
В общем, что-то такое.
Но, честно говоря, несмотря на неясную тревогу, я почему-то
чувствовал себя польщенным. Таинственная телеграмма. Уютный кабинет.
Известный прозаик. Причем, много работающий. Один свой роман прозаик М.
переписывал несколько раз. В романе описывалась горячая дружба двух
больших братских народов - русского и китайского. Русские парни плавали
через Амур, дружески трахали китайских девушек, китайские юноши плавали
через Амур, внимательно присматривались к советской жизни. Хороший
добротный роман для медлительного домашнего чтения. Но когда роман пошел в
производство, грянули даманские события. Прозаика М. вызвали в одно место
и сказали: "Ты, дед, чего? С нарезки слетел?" Дед понимающе кивнул. В
новом варианте романа никто ни к кому не плавал, русские распахивали свою
сторону Амура, китайцы свою. "Сосед хорош, когда забор хороший". Роман,
понятно, пошел в производство, но тут времена помягчели, по Амуру поплыла
комиссия Ильичева, прозаика М. вызвали в одно место и строго сказали: "Ты
что, дед, совсем с нарезки слетел? Совсем не петрушишь?"
И так далее.
Окончательный вариант романа (он все же был опубликован) я не читал,
поэтому не знаю, чем дело кончилось.
Я молча сидел перед известным писателем, директором издательства, а
он, выложив на стол чистый бланк издательского договора, сказал
доверительно:
- Значит, так. Мы сейчас подписываем договор, а через пару недель,
как положено по закону, вы получите аванс.
Моргнул и сказал еще более доверительно:
- А про книгу стихов забудьте. Не было у вас книги стихов. Зачем вам
это упадничество? Вам прозу надо писать.
И совсем уже доверительно обьяснил:
- Мы-то с вами знаем, что вы талантливый человек. Поэтому садитесь за
стол и пишите прозу. Вам нельзя разбрасываться. У меня нюх на талант. Я не
чета тем...
Он возвел глаза горе и я отчетливо увидел перед собой лица тех, кто
не понимал моей талантливости и его нюха.
- Короче, подписывайте договор и катите домой. Катите домой и
садитесь за повесть. Я знаю, у вас получится. Десять авторских листов.
Как? Хватит? Книжка должна выглядеть солидно. Или хотите сразу пятнадцать?
- Десяти достаточно, - нагло ответил я.
- Правильно, - сказал прозаик М. - Для начала десяти хватит. Это
следующую вашу книжку мы сделаем листов в тридцать. И понятно, примем в
Союз.
- А о чем повесть? - задал я главный вопрос.
- Ну, вы автор, вам видней. - Прозаик М. великодушно покивал большой
головой. - Вы с вулканологами работаете, видите много. Их отношения, о чем
они говорят... Странный, наверное, народец, а?.. Их настроения?... И
подробно, подробно... Ведь работают на островах, без контроля...
Конфликты, наверное, возникают...
- Возникают, - нагло поддержал я. - И разговоры безконтрольные. И
конфликты.
- Ну? Ну?
- Вот, скажем, - загорелся я. - Два мэнээса одни на острове. Ученые,
геологи. Совсем одни, даже рабочего с ними нет - экономия. "Обиженные
мужчины", так можно назвать. Ну, один случайно теряет записку. Значит,
успел до отъезда наставить рога своему спутнику. И вот вдвоем на острове,
а снять их могут только сентябре. Пока же - июнь.
Я посмотрел на прозаика М. Он благожелательно кивнул:
- Верное направление.
И подсказал:
- Но глубже копайте. Подчеркните, что тот, который обманут другом,
человек принципиальный, прямой. Член партии, коммунист со стажем.
Соответственно и ведет себя.
- Это как?
- Он, скажем, проводит закрытое партийное собрание...
- Так второй-то, он беспартийный.
- Потому и закрытое.
- Ага, - подхватил я. - А потом такое! Скажем, в кальдере Заварицкого
тот, который плохой и беспартийный, срывается с гребня горы. А там высоко.
Но тот, которого обидели, он настоящий коммунист, он протягивает человеку
руку.
Меня тошнило от собственного голоса.
Прозаик М. весело поднял глаза, он уже понял, что я куплен:
- А на хера? - спросил он меня. - На хера ему протягивать руку? Пусть
летит вниз скотина. Нам нужны полнокровные характеры.
И тогда до меня дошло - прозаик М. разговаривает со мной всерьез. И
издательский договор лежит на столе всерьез. И аванс обещан всерьез.
А ты, Миша, говоришь - технология.
Роман с издательством не случился. Он в принципе не мог случиться
из-за тех самых "свойств автора". Я предпочел описывать задворки
социализма, тем более, вид на них открывался как раз из моего окна. Не зря
А.Грачев, а, может, В.Санги терпеливо писали в какой-то газете: "На
произведениях ряда сахалинских авторов лежит отпечаток чисто формальных
изысков, расплывчатости идейных убеждений, преувеличенного внимания к
сугубо личным переживаниям..."
Я не понимал. Как иначе?
Но вот странно. Мысль написать повесть об островах (я Курилы знал и
любил) подал мне все же прозаик М.
Лет через пятнадцать (к тому времени я жил в Новосибирске, был принят
в Союх писателей - без помощи романов, написанных по заказу) я сел таки за
пишущую машимнку. Георгий Иосифович Гуревич подстегнул меня: "Коль вы
заботитесь о выигрышном, спускайте пришельцев на Курилы. Возможен и другой
вариант - богодулы и геологи на другой планете." И Аркадий Натанович
Стругацкий, прочтя какую-то из моих вещей, заметил: "На кой хрен тебе
вселенские масштабы? Никогда из этого ничего хорошего не получается,
поверь мне..."
Я поверил.
И сел за машинку.
И написал истинно островную вещь - "Великий Краббен". Эпиграф к ней
любовно подобрал из Псалмов: "Там плавают корабли; там Левиафан, которого
Ты сотворил играть в нем."
Потрясный эпиграф.
Короче, повесть была написана, прошла все официальные инстанции и в
1984 году сборник сибирской фантастики под общим названием "Великий
Краббен" вышел в свет. По подаче одного из коллег книгу незамедлительно
затребовали на контрольное резенцирование в Госкомиздат РСФСР и так же
незамедлительно приказали уничтожить. Весь тираж (30 000 экземпляров) был
уничтожен. История, в общем, ординарная. Валентин Саввич Пикуль, желая
утешить, написал мне: "Сам бывал в критических ситуациях... Помню хорошего
человека и честного писателя (ныне покойного) Дм. Острова, у которого на
моих глазах сняли с прилавков три книги подряд... Все пройдет - верьте
мне! - все мои романы прежде были охаяны и отвергнуты - потом шли
нарасхват. Нужно время и нервы. Почаще вспоминайте царя Соломона. Когда
ему было кисло, он поворачивал на пальце кольцо, украшенное мудрейшей
надписью: "И это пройдет"..."
А повесть получилась островная и совсем не скушная.
Два героя - младший научный сотрудник Тимофей Лужин и опытный
курильский богодул Серп Иванович Сказкин - в кальдере Львиная Пасть
(Итуруп) встречают таинственного морского змея. Пересказывать сюжет нет
нужды, повесть с тех пор не раз издавалась и переиздавалась, просто
коротко остановлюсь на причинах, по которым книгу сожгли. Впрочем, даже не
сожгли, а порубили в лапшу. Как мне обьяснили знающие люди, есть такая
машинка, она любую книгу превращает в бумажную лапшу, только
предварительно надо содрать обложку. С "Великого Краббена", кстати,
обложку срывали слепые из какой-то артели. Настоящие слепые, черт возьми!
Вот деталь, которую просто так не придумаешь.
Что вижу, то и пою.
Как дикующий в тундре.
И опять, как в 1969 году, я остался без книги.
Но если в 1969 книгу стихов уничтожили за упадничество и за то, что я
неверно толковал действия советского князя Святослава, то теперь, если
верить официальным рецензентам, дело оказалось похуже.
Во-первых, по мнению рецензентов, я пропагандировал лженауку (морской
змей), во-вторых, как всегда, любовался задворками социализма, в-третьих,
давал героям подозрительные имена (Серп Иванович). Да и сами герои, по
мнению рецензентов, получились какими-то неубедительными.
"Серп Иванович Сказкин, бывший алкоголик, бывший бытовой пьяница,
бывший боцман балкера "Азов", бывший матрос портового буксира (типа
"жук"), бывший кладовщик магазина N13 в селе Бубенчиково, бывший плотник
"Горремстроя" (Южно-Курильск), бывший конюх леспромхоза "Муравьевский",
бывший ночной вахтер крупного НИИ (Новоалександровск), наконец, бывший
интеллигент ("в третьем колене" - добавлял он сам не без гордости)"...
Действительно.
Кстати, превосходный сюжет.
История потомственных интеллигентов, всегда в первом колене.
Выиграв гражданскую войну, крестьянин Козлов попадает на рабфак,
заканчивает факультет красной профессуры, издает собственные книги по
новейшей истории, затем посадка в тридцать седьмом, - карьера интеллигента
в первом поколении заканчивается.
Сын Козлова Васька попадает в детдом, живет трудной рабочей жизнью,
благодаря уму выбивается в люди, заканчивает институт, занимается, как и
отец, историей, только древней, и садится, как отец, только уже в
пятьдесят первом.
Сынишка Васьки Иван подрастает в деревне у дальнего родственника.
Типичная деревенщина, каво да чево, но попадает в город, заканчивает
университет, так сказать, выбивается в интеллигенты, как все его предки, с
волнением читает Солженицина и Оруэлла, понятно, - в семидесятых посадка.
И так далее.
Поразительно крепкий род, в котором все интеллигенты, и все в первом
колене.
Впрочем, я отвлекся.
По мнению официальных рецензентов, "Великий Краббен" оказался книгой
лживой и вредной. Прежде всего из-за отсутствия в ней положительных
героев. В самом деле... Серп Сказкин... Тимка Лужин... Агафон Мальцев -
горбатый смотритель маяка, у которого по недосмотру морской змей пожрал
казенную корову... "Видимо, Г.Прашкевич только слышал о Курильских
островах, - сетовал официальный рецензент. - Пишет Г.Прашкевич явно
понаслышке, поет с чужих голосов. Он и не подозревает, что Курилы - край
задорного комсомола."
Вчитываясь в рецензию, я вспомнил "сайру", как осенью, отработав
свое, девочки-сезонницы возвращаются на материк. Плывут они на "Балхаше",
на старом судне типа кулу. В нем нет кают, зато есть два твиндека на
двести мест каждый. Один твиндек набит "сайрой", другой дембелями с
Камчатки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
насилует. Разве можно так себя вести в родной, в братской, в глубоко
славянской стране?"
Понимая, что мне женщина-цензор на слово не поверят, я принес ей один
из томов "Истории Болгарии" академика Державина. Вот, сказал я, самый
известный советский болгаровед так и пишет: князь Святослав прошелся по
Болгарии с огнем и мечом, угнал овец, соответственно и болгаркам досталось
от его ребят...
Мягко улыбаясь, женщина-цезор спросила: а в каком году издан данный
том академика Державина?
Я ответил: в одна тысяча девятьсот сорок девятом.
А сейчас какой год? - мягко спросила женщина-цензор.
Я ответил: одна тысяча девятьсот шестьдесят девятый.
Вот видите, мягко сказала женщина-цензор, шестьдесят девятый.
Не понимаю, сказал я.
В одна тысяча девятьсот сорок девятом году наш советский князь
Святослав еще мог грабить братскую славянскую страну, угонять овец,
насиловать болгарок, строго обьяснила женщина-цензор, но в одна тысяча
девятьсот шестьдесят девятом...
Слабые мои попытки хоть как-то оправдаться (за князя тоже) успеха не
принесли. Набор книги рассыпали, редактора вышибли с работы, а заодно
отправили на пенсию директора издательства.
Вот тебе и личное потрясение.
О-хо-хо...
Поздним вечером в Новоалександровку, в научный поселок, где мы жили с
женой, принесли телеграмму из Южно-Сахалинска. Телеграмма была подписана
новым директором Сахалинского областного книжного издательства, известным
прозаиком, ну, назовем его прозаиком М. Сразу признаюсь, текст телеграммы
меня потряс.
"Если вы любите Родину и готовы ей служить, будьте в издательстве
такого-то числа в такое-то время".
Всю ночь мы с женой пытались понять: что случилось? Ехать, не ехать?
Впрочем, Родину я любил и хотел служить ей. В назначенный день и час я
входил в издательство.
Известный прозаик М., новый директор, встретил меня буквально у
порога. Он улыбнулся, он пожал мне руку, он усадил меня в удобное кресло.
Делая это, он все время оглядывался.
"Понимаете, зачем я вас вызвал?"
Я тоже оглянулся на дверь и почти шепотом ответил: "Нет."
Я был молод и любопытен. Я был начитан. В голове крутилась известная
фраза: "Будущее не только не похоже на то, что мы можем себе представитть,
оно не похоже и на то, что мы представить себе не можем."
В общем, что-то такое.
Но, честно говоря, несмотря на неясную тревогу, я почему-то
чувствовал себя польщенным. Таинственная телеграмма. Уютный кабинет.
Известный прозаик. Причем, много работающий. Один свой роман прозаик М.
переписывал несколько раз. В романе описывалась горячая дружба двух
больших братских народов - русского и китайского. Русские парни плавали
через Амур, дружески трахали китайских девушек, китайские юноши плавали
через Амур, внимательно присматривались к советской жизни. Хороший
добротный роман для медлительного домашнего чтения. Но когда роман пошел в
производство, грянули даманские события. Прозаика М. вызвали в одно место
и сказали: "Ты, дед, чего? С нарезки слетел?" Дед понимающе кивнул. В
новом варианте романа никто ни к кому не плавал, русские распахивали свою
сторону Амура, китайцы свою. "Сосед хорош, когда забор хороший". Роман,
понятно, пошел в производство, но тут времена помягчели, по Амуру поплыла
комиссия Ильичева, прозаика М. вызвали в одно место и строго сказали: "Ты
что, дед, совсем с нарезки слетел? Совсем не петрушишь?"
И так далее.
Окончательный вариант романа (он все же был опубликован) я не читал,
поэтому не знаю, чем дело кончилось.
Я молча сидел перед известным писателем, директором издательства, а
он, выложив на стол чистый бланк издательского договора, сказал
доверительно:
- Значит, так. Мы сейчас подписываем договор, а через пару недель,
как положено по закону, вы получите аванс.
Моргнул и сказал еще более доверительно:
- А про книгу стихов забудьте. Не было у вас книги стихов. Зачем вам
это упадничество? Вам прозу надо писать.
И совсем уже доверительно обьяснил:
- Мы-то с вами знаем, что вы талантливый человек. Поэтому садитесь за
стол и пишите прозу. Вам нельзя разбрасываться. У меня нюх на талант. Я не
чета тем...
Он возвел глаза горе и я отчетливо увидел перед собой лица тех, кто
не понимал моей талантливости и его нюха.
- Короче, подписывайте договор и катите домой. Катите домой и
садитесь за повесть. Я знаю, у вас получится. Десять авторских листов.
Как? Хватит? Книжка должна выглядеть солидно. Или хотите сразу пятнадцать?
- Десяти достаточно, - нагло ответил я.
- Правильно, - сказал прозаик М. - Для начала десяти хватит. Это
следующую вашу книжку мы сделаем листов в тридцать. И понятно, примем в
Союз.
- А о чем повесть? - задал я главный вопрос.
- Ну, вы автор, вам видней. - Прозаик М. великодушно покивал большой
головой. - Вы с вулканологами работаете, видите много. Их отношения, о чем
они говорят... Странный, наверное, народец, а?.. Их настроения?... И
подробно, подробно... Ведь работают на островах, без контроля...
Конфликты, наверное, возникают...
- Возникают, - нагло поддержал я. - И разговоры безконтрольные. И
конфликты.
- Ну? Ну?
- Вот, скажем, - загорелся я. - Два мэнээса одни на острове. Ученые,
геологи. Совсем одни, даже рабочего с ними нет - экономия. "Обиженные
мужчины", так можно назвать. Ну, один случайно теряет записку. Значит,
успел до отъезда наставить рога своему спутнику. И вот вдвоем на острове,
а снять их могут только сентябре. Пока же - июнь.
Я посмотрел на прозаика М. Он благожелательно кивнул:
- Верное направление.
И подсказал:
- Но глубже копайте. Подчеркните, что тот, который обманут другом,
человек принципиальный, прямой. Член партии, коммунист со стажем.
Соответственно и ведет себя.
- Это как?
- Он, скажем, проводит закрытое партийное собрание...
- Так второй-то, он беспартийный.
- Потому и закрытое.
- Ага, - подхватил я. - А потом такое! Скажем, в кальдере Заварицкого
тот, который плохой и беспартийный, срывается с гребня горы. А там высоко.
Но тот, которого обидели, он настоящий коммунист, он протягивает человеку
руку.
Меня тошнило от собственного голоса.
Прозаик М. весело поднял глаза, он уже понял, что я куплен:
- А на хера? - спросил он меня. - На хера ему протягивать руку? Пусть
летит вниз скотина. Нам нужны полнокровные характеры.
И тогда до меня дошло - прозаик М. разговаривает со мной всерьез. И
издательский договор лежит на столе всерьез. И аванс обещан всерьез.
А ты, Миша, говоришь - технология.
Роман с издательством не случился. Он в принципе не мог случиться
из-за тех самых "свойств автора". Я предпочел описывать задворки
социализма, тем более, вид на них открывался как раз из моего окна. Не зря
А.Грачев, а, может, В.Санги терпеливо писали в какой-то газете: "На
произведениях ряда сахалинских авторов лежит отпечаток чисто формальных
изысков, расплывчатости идейных убеждений, преувеличенного внимания к
сугубо личным переживаниям..."
Я не понимал. Как иначе?
Но вот странно. Мысль написать повесть об островах (я Курилы знал и
любил) подал мне все же прозаик М.
Лет через пятнадцать (к тому времени я жил в Новосибирске, был принят
в Союх писателей - без помощи романов, написанных по заказу) я сел таки за
пишущую машимнку. Георгий Иосифович Гуревич подстегнул меня: "Коль вы
заботитесь о выигрышном, спускайте пришельцев на Курилы. Возможен и другой
вариант - богодулы и геологи на другой планете." И Аркадий Натанович
Стругацкий, прочтя какую-то из моих вещей, заметил: "На кой хрен тебе
вселенские масштабы? Никогда из этого ничего хорошего не получается,
поверь мне..."
Я поверил.
И сел за машинку.
И написал истинно островную вещь - "Великий Краббен". Эпиграф к ней
любовно подобрал из Псалмов: "Там плавают корабли; там Левиафан, которого
Ты сотворил играть в нем."
Потрясный эпиграф.
Короче, повесть была написана, прошла все официальные инстанции и в
1984 году сборник сибирской фантастики под общим названием "Великий
Краббен" вышел в свет. По подаче одного из коллег книгу незамедлительно
затребовали на контрольное резенцирование в Госкомиздат РСФСР и так же
незамедлительно приказали уничтожить. Весь тираж (30 000 экземпляров) был
уничтожен. История, в общем, ординарная. Валентин Саввич Пикуль, желая
утешить, написал мне: "Сам бывал в критических ситуациях... Помню хорошего
человека и честного писателя (ныне покойного) Дм. Острова, у которого на
моих глазах сняли с прилавков три книги подряд... Все пройдет - верьте
мне! - все мои романы прежде были охаяны и отвергнуты - потом шли
нарасхват. Нужно время и нервы. Почаще вспоминайте царя Соломона. Когда
ему было кисло, он поворачивал на пальце кольцо, украшенное мудрейшей
надписью: "И это пройдет"..."
А повесть получилась островная и совсем не скушная.
Два героя - младший научный сотрудник Тимофей Лужин и опытный
курильский богодул Серп Иванович Сказкин - в кальдере Львиная Пасть
(Итуруп) встречают таинственного морского змея. Пересказывать сюжет нет
нужды, повесть с тех пор не раз издавалась и переиздавалась, просто
коротко остановлюсь на причинах, по которым книгу сожгли. Впрочем, даже не
сожгли, а порубили в лапшу. Как мне обьяснили знающие люди, есть такая
машинка, она любую книгу превращает в бумажную лапшу, только
предварительно надо содрать обложку. С "Великого Краббена", кстати,
обложку срывали слепые из какой-то артели. Настоящие слепые, черт возьми!
Вот деталь, которую просто так не придумаешь.
Что вижу, то и пою.
Как дикующий в тундре.
И опять, как в 1969 году, я остался без книги.
Но если в 1969 книгу стихов уничтожили за упадничество и за то, что я
неверно толковал действия советского князя Святослава, то теперь, если
верить официальным рецензентам, дело оказалось похуже.
Во-первых, по мнению рецензентов, я пропагандировал лженауку (морской
змей), во-вторых, как всегда, любовался задворками социализма, в-третьих,
давал героям подозрительные имена (Серп Иванович). Да и сами герои, по
мнению рецензентов, получились какими-то неубедительными.
"Серп Иванович Сказкин, бывший алкоголик, бывший бытовой пьяница,
бывший боцман балкера "Азов", бывший матрос портового буксира (типа
"жук"), бывший кладовщик магазина N13 в селе Бубенчиково, бывший плотник
"Горремстроя" (Южно-Курильск), бывший конюх леспромхоза "Муравьевский",
бывший ночной вахтер крупного НИИ (Новоалександровск), наконец, бывший
интеллигент ("в третьем колене" - добавлял он сам не без гордости)"...
Действительно.
Кстати, превосходный сюжет.
История потомственных интеллигентов, всегда в первом колене.
Выиграв гражданскую войну, крестьянин Козлов попадает на рабфак,
заканчивает факультет красной профессуры, издает собственные книги по
новейшей истории, затем посадка в тридцать седьмом, - карьера интеллигента
в первом поколении заканчивается.
Сын Козлова Васька попадает в детдом, живет трудной рабочей жизнью,
благодаря уму выбивается в люди, заканчивает институт, занимается, как и
отец, историей, только древней, и садится, как отец, только уже в
пятьдесят первом.
Сынишка Васьки Иван подрастает в деревне у дальнего родственника.
Типичная деревенщина, каво да чево, но попадает в город, заканчивает
университет, так сказать, выбивается в интеллигенты, как все его предки, с
волнением читает Солженицина и Оруэлла, понятно, - в семидесятых посадка.
И так далее.
Поразительно крепкий род, в котором все интеллигенты, и все в первом
колене.
Впрочем, я отвлекся.
По мнению официальных рецензентов, "Великий Краббен" оказался книгой
лживой и вредной. Прежде всего из-за отсутствия в ней положительных
героев. В самом деле... Серп Сказкин... Тимка Лужин... Агафон Мальцев -
горбатый смотритель маяка, у которого по недосмотру морской змей пожрал
казенную корову... "Видимо, Г.Прашкевич только слышал о Курильских
островах, - сетовал официальный рецензент. - Пишет Г.Прашкевич явно
понаслышке, поет с чужих голосов. Он и не подозревает, что Курилы - край
задорного комсомола."
Вчитываясь в рецензию, я вспомнил "сайру", как осенью, отработав
свое, девочки-сезонницы возвращаются на материк. Плывут они на "Балхаше",
на старом судне типа кулу. В нем нет кают, зато есть два твиндека на
двести мест каждый. Один твиндек набит "сайрой", другой дембелями с
Камчатки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14