Ведь Шурик все чаще и чаще оглядывался на дверь бара. Как
так? Неужели потерянный муж Люции Имантовны действительно здесь, в городе?
Неужели он действительно посещает Домжур?
И дверь бара приоткрылась.
Шурик напрягся.
Фантаст в темных очках назвал человека, снятого вместе с молодыми
фантастами и поэтами, Люхой, но в бар вошел Иван Сергеевич Березницкий -
тот самый пропавший муж Люции Имантовны, доставивший ей столько
переживаний. Что, интересно, он совершил такого, что в Домжуре его приняли
как своего и стали называть Люхой?
Незаметно, хотя в дыму все равно никто ничего не видел, Шурик
перебрался к стойке. За этим Люхой или Иваном Сергеевичем стоит
присмотреть, уж очень уверенно он подсел к столику... Нескладен, но фигура
массивная... Прекрасный экземпляр для электрического стула... Что-то
протягивает военному фантасту... Военные купюры... Должок, наверное... И
правильно... Рассчитываться всегда следует купюрами, а не здоровьем...
О, черт!
Он, Шурик, уходя, оставил на столе газету. Люха подобрал ее,
рассмотрев, спросил о чем-то фантаста в темных очках.
Насторожился. Обвел зал глазами. Встал.
Уходит!
Теперь уж точно ни на кого не обращая внимания Шурик протолкался к
выходу. Темный коридор, на подоконнике обжимается парочка. "Ты чў? -
донеслось в промежутке между долгими поцелуями. - Такую чепуху в суп?" -
"Ха! - донеслось между поцелуями. - Еще какой суп!"
Шурик рывком открыл дверь туалета.
- Ты чў, козел? - дохнул на Шурика густым перегаром писатель
Петрович. - По рогам схлопочешь!
- Извини.
Снова коридор.
Куда подевался Люха, он же Иван Сергеевич Березницкий?
Даже не накинув на плечи куртку, Шурик выскочил на плоское крылечко
Домжура.
Совсем стемнело. Сквозь густой падающий снег просвечивали фонари.
Следы еще не занесло. Ровная цепочка крупных овальных следов, очень
похожих на следы снежного человека, уходила в глубину двора к каким-то
неясным пристройкам.
Шурик сделал шаг, потом другой. Что там делает Люха? Почему он пошел
именно к пристройкам? Он что-нибудь заподозрил? Почему, черт побери, не
вышел на улицу, не растворился в толпе, а пошел к каким-то пристройкам?
Сжав кулаки, Шурик осторожно двинулся по цепочке следов и вдруг
боковым зрением уловил какое-то движение справа. Он отпрянул, выпрямился и
тут же получил чудовищный удар ногой прямо в живот.
8. ГОРМОНЫ СЧАСТЬЯ
"...чудовищный удар ногой прямо в живот."
Только я поставил точку, как дверь моего тихого номера заходила
ходуном. Ломиться в дверь таким образом домакиня не могла, прозаик П. и
поэт К. тем более.
Люха! - с испугом подумал я.
И опомнился.
Какой Люха? Я в Варне. Я далеко от Домжура. Люха - плод моего
воображения.
Бросив блокнот на стол, я крикнул:
- Антре!
И в номер ввалился, черт побери, самый настоящий Люха - гигантский
человек весом пудов под десять, одетый всего лишь в плавки, зато
гигантские.
Это был поэт Петр Алипиев.
В одной руке он тащил гигантскую грозь бананов, в другой огромную
бутыль выдержанного шотландского виски.
Перед снегом последние дни, листья кленов алее заката. И, последние,
реют они, как старинные аэростаты...
Петр Алипиев сам напоминал любимые им аэростаты. Правда, затянутые в
плавки.
- Геннадий! - зарычал Петр Алипиев, не делая в речи никаких пауз. - Я
приехал, я назначил встречу прекрасной женщине, я купил самую большую
бутыль самого дорогого виски, но женщина оказалась змеей, ее притягивают
мерзкие подземные норы, мой солнечный край больно режет ей глаза, я не
хочу больше о ней говорить, Геннадий.
- И правильно. Оставь эту тему, - посоветовал я.
- Если даже она задержалась у друзей, - продолжал рычать Алипиев, -
если даже она сломала ногу, или у нее сгорел дом, или она продалась в
гарем, польстившийсь на подогретый бассейн и почасовую оплату в долларах,
она все равно должна была придти, потому что она знает, как я этого хочу,
как я этого хотел, - поправил себя Петр. - Но она не пришла. Я думаю, она
самка, Геннадий.
- В некотором смысле все женщины самки, - осторожно заметил я. - Об
этом позаботилась природа.
- Ты знаешь, - с новой силой зарычал Алипиев, - у меня никогда не
было никаких претензий к природе, я всегда с большим чувством описывал
природу, даже самую бедную, но природа этой женщины такова...
Я мягко прервал его:
- Я могу для тебя что-нибудь сделать?
- Еще бы! - зарычал Алипиев. - Я потому и пришел. Мы сядем рядом, мы
будем пить виски, мы будем закусывать бананами, мы всю ночь будем читать
печальные стихи.
Было видно, как ему нравится такой вариант. Его глаза восторженно
сверкнули:
- Домакиня сказала, ты привез известных советских писателей и поэтов.
Она сказала, что вы пропили никарагуанскую революцию. Может это и
правильно, не спорь. Пока я достаю стаканы, зови известных советских
прозаиков и поэтов. Все люди - братья, особенно старшие. Мы всю ночь будем
читать печальные стихи и пить виски.
Я сильно сомневался в реальности такого предположения, но, гонимый
неистовым духом Петра Алипиева, натянул плавки и рубашку и поднялся на
следующий этаж.
Постучав в дверь прозаика П. я услышал, как взволнованно бегает он по
комнате. Не знаю, что он подумал. Может, решил, что к нему явилась
партийная ревизионная комиссия. Не буду врать, правда, не знаю.
Поразительно.
И прозаик П., и поэт К., они составили нам компанию.
Они вошли в номер, когда мы с Петром уже пропустили по стаканчику.
Они были в полном официальном обмундировании известных советских писателей
- глухие черные пиджаки, такие же глухие черные брюки, ослепительно белые
рубашки и черные глухие галстуки, тщательно продобранные к цвету башмаков.
- Боже мой, - испугался Петр. - У вас опять кто-то умер?
Шотландское виски. Стихи. Ночь.
А дым встает над тающим костром и пропадает где-то на вершине,
тревожаще напомнив нам о том, что мы не все, конечно, завершили.
О том, что птицы тянутся с земли, туманы ватой пеленают башню, и
многие цветы не расцвели, а семена не все упали в пашню.
Выпивка в принципе не бывает плохой. Крепкое виски проняло даже
прозаика П. Но он стоял на своем.
- Это все химия, - стоял он на своем, утирая со лба бисеринки пота. -
Жизнь самого обыкновенного стреднестатистического человека - химия. Даже
любовь - химия.
Он торжествующе обвел нас взглядом:
- А поскольку любовь - химия, у любви есть точная формула. Именно
точная, как и подобает истинной формуле.
- Формула любви?! Как она звучит? - потрясенно спросил Алипиев. Он
смотрел на прозаика и поэта с некоторым испугом.
- Це восемь аш шестнадцать, - добил Алипиева прозаик.
- И ты тоже так думаешь? - спросил Алипиев поэта К., даже в такую
жару не расстегнувшего ни одной пуговцы пиджака.
Поэт К. кивнул.
- Нет, правда? - Петр был сломлен открывшейся ему истиной. - Любовь
это просто химия? Как спирт? - он с отвращением взглянул на бутыль. - Как
нефть? Как искусственная икра?
- Да, - твердо сказал прозаик П. - Как нефть. Как икра. Любовь - это
химия и игра ферментов. Ферменты вырабатываются в нашем мозгу. Существует,
кстати, не менее семи гормонов, содержание которых в крови резко
повышается, если рядом с вами появляется предмет вашего восхищения.
- Мон дью! - простонал Алипиев.
- И с этим ничего не поделаешь, - добивал Алипиева прозаик П.- Все на
свете - только химия. Даже любимый вами человек.
Мон дью! - Алипиев действительно был потрясен. - Платиновые волосы,
высокая грудь, длинные ноги... И это все химия?
- Исключительно! - прозаик П. грозно постучал палкой о пол. - Если вы
видите перед собой любимого человека, ваш гипофиз незамедлительно
приступает к выработке адреналина и других гормонов счастья.
- Гормонов счастья?!
- Вот именно. И вообще... - прозаик П. широко обвел комнату рукой. -
Так широко разрекламированные поэтами любовные игры по сути своей являются
неким отравлением, типа наркотического. Стоит предмету вашей любви...
- Мон дью!
- Стоит предмету вашей любви свалить с горизонта, как выработка
гормонов счастья прекращается и ваш организм начинает страдать.
Алипиев не выдержал.
- Геннадий! - взревел он. - Я живу много лет, я человек не новый. Я
написал много стихотворений о любви, говорят, среди них немало хороших. А
на самом деле любви нет, есть только химия?
- Только химия, - безжалостно подтвердил прозаик П. Он не хотел
обижать Алипиева, но дорожил правдой.
- Платиновые волосы, высокая грудь, длинные ноги... - Алипиев был
безутешен. - Выходит, сегодня я шел на встречу с химией? Я страдал от
того, что химия ко мне не явилась? Выходит, мы сами сейчас - химия?
- Химия. Ничего больше, - жестко подтвердил прозаик П.
Возьми меня в Калькутте.
Разве кто-то желает меньшего?
Поразительная штука, - у поэта К. не оказалось печальных стихов.
У него были разные стихи. О рубке леса, когда, значит, щепки летят. О
снулых рыбах, одаряющих счастьем человечество. О правиле, требующем от
человека не высовываться. Высунулся, пеняй на себя. Как говорил Роальд,
каждой твари по харе. Наконец, были стихи о счастливой разделенной поровну
любви, напоминающие "Кама-сутру" в школьном переложении на четырехстопный
ямб. Но печальных стихов у поэта К. не оказалось.
- Это как в шахматах при ничьей, - констатировал потрясенный Алипиев.
- Никто не проиграл, но никто и не выиграл.
Он стиснул стакан в своей чудовищной руке.
Платиновые волосы, высокая грудь, длинные ноги... Женщина, которой он
назначил свидание, обманула его дважды. Один раз, когда не пришла на
свидание, другой, когда скрыла от него от Алипиева, тот простой факт, что
она хуже бактерии, она всего только химия! Я даже испугался за Петра. Его
гипофиз напрочь отказался вырабатывать гормоны счастья. Петр зарычал, как
зверь, сжимая в руке стакан.
Он зарычал: вот ведь паскудство! Паскудная жизнь, паскудные люди,
паскудные законы природы! Он зарычал: я и раньше знал, что в каждой семье
есть паскудный мальчик, который умнее всей нации, а в каждой писательской
организации есть паскудный писатель, который умнее всех остальных вместе
взятых писателей, но он, поэт Петр Алипиев, впервые видит такое. Его
сердце не может терпеть! Оно не вытерпит! Это ж сколько энергии
затрачивает оно, зарычал Петр, увидев перед собой химию в виде платиновых
волос, высокой груди, длинных ног?!
Вопрос был задан чисто риторически, но прозаик П. жестко ответил:
- Самое обыкновенное среднестатистическое человеческое сердце
ежегодно расходует такое количество энергии, какого хватило бы для того,
чтобы поднять груз весом более девятисот килограммов на высоту почти в
четырнадцать метров.
- Мон дью! - простонал Алипиев. - Геннадий, мне пятьдесят. Я всю
жизнь увлекался химией. Не зная того, я поднял на большую высоту очень
большой груз химии. И все равно это только химия?
- Только химия, - жестко подтвердил прозаик П.
- Я хочу утонуть, - Алипиев грузно поднялся. - Идемте к морю. Я не
могу. Мое мировоззрение не просто расшатано, оно уничтожено, как при
прямом бомбовом ударе..
- Надеюсь, вы не собираетесь идти к морю в плавках? - строго спросил
прозаик П. Он смотрел на нас взглядом умудренного человека, много
видевшего, много знающего, с горечью, но щедро он раскрывал нам глаза на
истинную природу мира и человечества. - Здесь оживленное шоссе, а мы -
официальная делегация.
В мозгах Алипиева что-то сгорело.
- Мон дью! - простонал он. - Твои друзья - большие люди. Они подарили
мне знание, отняв счастье. Я не виню их.
Покачиваясь посреди комнаты как большой старинный аэростат, Алипиев
высвободил из плавок сперва одну, потом другую ногу:
- У твоих друзей большие мозги. Они знают правду жизни. Они правы.
Идти ночью в плавках!.. К морю!..
И зарычал на меня:
- Снимай плавки!
Наверное и сейчас живут в Варне люди, видевшие, как глубокой ночью в
мае 1985 года оживленное шоссе неподалеку от Дома творчества болгарских
писателей пересекала странная группа - два абсолютно обнаженных человека,
а за ними два человека в черных глухих пиджаках и при таких же галстуках.
И снова идет волна. Приближается. Спешит. Затихает. Ненасытен песок.
Пьет и пьет. А волна, утолив его жажду, снова возвращается в море.
Сколько еще ждать? О времени говорить или о волнах?
И все это химия.
9. "КАК ВЫ МЕНЯ НАПУГАЛИ!"
Ночь. Дым. Снег над городом.
- Как вы меня напугали!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
так? Неужели потерянный муж Люции Имантовны действительно здесь, в городе?
Неужели он действительно посещает Домжур?
И дверь бара приоткрылась.
Шурик напрягся.
Фантаст в темных очках назвал человека, снятого вместе с молодыми
фантастами и поэтами, Люхой, но в бар вошел Иван Сергеевич Березницкий -
тот самый пропавший муж Люции Имантовны, доставивший ей столько
переживаний. Что, интересно, он совершил такого, что в Домжуре его приняли
как своего и стали называть Люхой?
Незаметно, хотя в дыму все равно никто ничего не видел, Шурик
перебрался к стойке. За этим Люхой или Иваном Сергеевичем стоит
присмотреть, уж очень уверенно он подсел к столику... Нескладен, но фигура
массивная... Прекрасный экземпляр для электрического стула... Что-то
протягивает военному фантасту... Военные купюры... Должок, наверное... И
правильно... Рассчитываться всегда следует купюрами, а не здоровьем...
О, черт!
Он, Шурик, уходя, оставил на столе газету. Люха подобрал ее,
рассмотрев, спросил о чем-то фантаста в темных очках.
Насторожился. Обвел зал глазами. Встал.
Уходит!
Теперь уж точно ни на кого не обращая внимания Шурик протолкался к
выходу. Темный коридор, на подоконнике обжимается парочка. "Ты чў? -
донеслось в промежутке между долгими поцелуями. - Такую чепуху в суп?" -
"Ха! - донеслось между поцелуями. - Еще какой суп!"
Шурик рывком открыл дверь туалета.
- Ты чў, козел? - дохнул на Шурика густым перегаром писатель
Петрович. - По рогам схлопочешь!
- Извини.
Снова коридор.
Куда подевался Люха, он же Иван Сергеевич Березницкий?
Даже не накинув на плечи куртку, Шурик выскочил на плоское крылечко
Домжура.
Совсем стемнело. Сквозь густой падающий снег просвечивали фонари.
Следы еще не занесло. Ровная цепочка крупных овальных следов, очень
похожих на следы снежного человека, уходила в глубину двора к каким-то
неясным пристройкам.
Шурик сделал шаг, потом другой. Что там делает Люха? Почему он пошел
именно к пристройкам? Он что-нибудь заподозрил? Почему, черт побери, не
вышел на улицу, не растворился в толпе, а пошел к каким-то пристройкам?
Сжав кулаки, Шурик осторожно двинулся по цепочке следов и вдруг
боковым зрением уловил какое-то движение справа. Он отпрянул, выпрямился и
тут же получил чудовищный удар ногой прямо в живот.
8. ГОРМОНЫ СЧАСТЬЯ
"...чудовищный удар ногой прямо в живот."
Только я поставил точку, как дверь моего тихого номера заходила
ходуном. Ломиться в дверь таким образом домакиня не могла, прозаик П. и
поэт К. тем более.
Люха! - с испугом подумал я.
И опомнился.
Какой Люха? Я в Варне. Я далеко от Домжура. Люха - плод моего
воображения.
Бросив блокнот на стол, я крикнул:
- Антре!
И в номер ввалился, черт побери, самый настоящий Люха - гигантский
человек весом пудов под десять, одетый всего лишь в плавки, зато
гигантские.
Это был поэт Петр Алипиев.
В одной руке он тащил гигантскую грозь бананов, в другой огромную
бутыль выдержанного шотландского виски.
Перед снегом последние дни, листья кленов алее заката. И, последние,
реют они, как старинные аэростаты...
Петр Алипиев сам напоминал любимые им аэростаты. Правда, затянутые в
плавки.
- Геннадий! - зарычал Петр Алипиев, не делая в речи никаких пауз. - Я
приехал, я назначил встречу прекрасной женщине, я купил самую большую
бутыль самого дорогого виски, но женщина оказалась змеей, ее притягивают
мерзкие подземные норы, мой солнечный край больно режет ей глаза, я не
хочу больше о ней говорить, Геннадий.
- И правильно. Оставь эту тему, - посоветовал я.
- Если даже она задержалась у друзей, - продолжал рычать Алипиев, -
если даже она сломала ногу, или у нее сгорел дом, или она продалась в
гарем, польстившийсь на подогретый бассейн и почасовую оплату в долларах,
она все равно должна была придти, потому что она знает, как я этого хочу,
как я этого хотел, - поправил себя Петр. - Но она не пришла. Я думаю, она
самка, Геннадий.
- В некотором смысле все женщины самки, - осторожно заметил я. - Об
этом позаботилась природа.
- Ты знаешь, - с новой силой зарычал Алипиев, - у меня никогда не
было никаких претензий к природе, я всегда с большим чувством описывал
природу, даже самую бедную, но природа этой женщины такова...
Я мягко прервал его:
- Я могу для тебя что-нибудь сделать?
- Еще бы! - зарычал Алипиев. - Я потому и пришел. Мы сядем рядом, мы
будем пить виски, мы будем закусывать бананами, мы всю ночь будем читать
печальные стихи.
Было видно, как ему нравится такой вариант. Его глаза восторженно
сверкнули:
- Домакиня сказала, ты привез известных советских писателей и поэтов.
Она сказала, что вы пропили никарагуанскую революцию. Может это и
правильно, не спорь. Пока я достаю стаканы, зови известных советских
прозаиков и поэтов. Все люди - братья, особенно старшие. Мы всю ночь будем
читать печальные стихи и пить виски.
Я сильно сомневался в реальности такого предположения, но, гонимый
неистовым духом Петра Алипиева, натянул плавки и рубашку и поднялся на
следующий этаж.
Постучав в дверь прозаика П. я услышал, как взволнованно бегает он по
комнате. Не знаю, что он подумал. Может, решил, что к нему явилась
партийная ревизионная комиссия. Не буду врать, правда, не знаю.
Поразительно.
И прозаик П., и поэт К., они составили нам компанию.
Они вошли в номер, когда мы с Петром уже пропустили по стаканчику.
Они были в полном официальном обмундировании известных советских писателей
- глухие черные пиджаки, такие же глухие черные брюки, ослепительно белые
рубашки и черные глухие галстуки, тщательно продобранные к цвету башмаков.
- Боже мой, - испугался Петр. - У вас опять кто-то умер?
Шотландское виски. Стихи. Ночь.
А дым встает над тающим костром и пропадает где-то на вершине,
тревожаще напомнив нам о том, что мы не все, конечно, завершили.
О том, что птицы тянутся с земли, туманы ватой пеленают башню, и
многие цветы не расцвели, а семена не все упали в пашню.
Выпивка в принципе не бывает плохой. Крепкое виски проняло даже
прозаика П. Но он стоял на своем.
- Это все химия, - стоял он на своем, утирая со лба бисеринки пота. -
Жизнь самого обыкновенного стреднестатистического человека - химия. Даже
любовь - химия.
Он торжествующе обвел нас взглядом:
- А поскольку любовь - химия, у любви есть точная формула. Именно
точная, как и подобает истинной формуле.
- Формула любви?! Как она звучит? - потрясенно спросил Алипиев. Он
смотрел на прозаика и поэта с некоторым испугом.
- Це восемь аш шестнадцать, - добил Алипиева прозаик.
- И ты тоже так думаешь? - спросил Алипиев поэта К., даже в такую
жару не расстегнувшего ни одной пуговцы пиджака.
Поэт К. кивнул.
- Нет, правда? - Петр был сломлен открывшейся ему истиной. - Любовь
это просто химия? Как спирт? - он с отвращением взглянул на бутыль. - Как
нефть? Как искусственная икра?
- Да, - твердо сказал прозаик П. - Как нефть. Как икра. Любовь - это
химия и игра ферментов. Ферменты вырабатываются в нашем мозгу. Существует,
кстати, не менее семи гормонов, содержание которых в крови резко
повышается, если рядом с вами появляется предмет вашего восхищения.
- Мон дью! - простонал Алипиев.
- И с этим ничего не поделаешь, - добивал Алипиева прозаик П.- Все на
свете - только химия. Даже любимый вами человек.
Мон дью! - Алипиев действительно был потрясен. - Платиновые волосы,
высокая грудь, длинные ноги... И это все химия?
- Исключительно! - прозаик П. грозно постучал палкой о пол. - Если вы
видите перед собой любимого человека, ваш гипофиз незамедлительно
приступает к выработке адреналина и других гормонов счастья.
- Гормонов счастья?!
- Вот именно. И вообще... - прозаик П. широко обвел комнату рукой. -
Так широко разрекламированные поэтами любовные игры по сути своей являются
неким отравлением, типа наркотического. Стоит предмету вашей любви...
- Мон дью!
- Стоит предмету вашей любви свалить с горизонта, как выработка
гормонов счастья прекращается и ваш организм начинает страдать.
Алипиев не выдержал.
- Геннадий! - взревел он. - Я живу много лет, я человек не новый. Я
написал много стихотворений о любви, говорят, среди них немало хороших. А
на самом деле любви нет, есть только химия?
- Только химия, - безжалостно подтвердил прозаик П. Он не хотел
обижать Алипиева, но дорожил правдой.
- Платиновые волосы, высокая грудь, длинные ноги... - Алипиев был
безутешен. - Выходит, сегодня я шел на встречу с химией? Я страдал от
того, что химия ко мне не явилась? Выходит, мы сами сейчас - химия?
- Химия. Ничего больше, - жестко подтвердил прозаик П.
Возьми меня в Калькутте.
Разве кто-то желает меньшего?
Поразительная штука, - у поэта К. не оказалось печальных стихов.
У него были разные стихи. О рубке леса, когда, значит, щепки летят. О
снулых рыбах, одаряющих счастьем человечество. О правиле, требующем от
человека не высовываться. Высунулся, пеняй на себя. Как говорил Роальд,
каждой твари по харе. Наконец, были стихи о счастливой разделенной поровну
любви, напоминающие "Кама-сутру" в школьном переложении на четырехстопный
ямб. Но печальных стихов у поэта К. не оказалось.
- Это как в шахматах при ничьей, - констатировал потрясенный Алипиев.
- Никто не проиграл, но никто и не выиграл.
Он стиснул стакан в своей чудовищной руке.
Платиновые волосы, высокая грудь, длинные ноги... Женщина, которой он
назначил свидание, обманула его дважды. Один раз, когда не пришла на
свидание, другой, когда скрыла от него от Алипиева, тот простой факт, что
она хуже бактерии, она всего только химия! Я даже испугался за Петра. Его
гипофиз напрочь отказался вырабатывать гормоны счастья. Петр зарычал, как
зверь, сжимая в руке стакан.
Он зарычал: вот ведь паскудство! Паскудная жизнь, паскудные люди,
паскудные законы природы! Он зарычал: я и раньше знал, что в каждой семье
есть паскудный мальчик, который умнее всей нации, а в каждой писательской
организации есть паскудный писатель, который умнее всех остальных вместе
взятых писателей, но он, поэт Петр Алипиев, впервые видит такое. Его
сердце не может терпеть! Оно не вытерпит! Это ж сколько энергии
затрачивает оно, зарычал Петр, увидев перед собой химию в виде платиновых
волос, высокой груди, длинных ног?!
Вопрос был задан чисто риторически, но прозаик П. жестко ответил:
- Самое обыкновенное среднестатистическое человеческое сердце
ежегодно расходует такое количество энергии, какого хватило бы для того,
чтобы поднять груз весом более девятисот килограммов на высоту почти в
четырнадцать метров.
- Мон дью! - простонал Алипиев. - Геннадий, мне пятьдесят. Я всю
жизнь увлекался химией. Не зная того, я поднял на большую высоту очень
большой груз химии. И все равно это только химия?
- Только химия, - жестко подтвердил прозаик П.
- Я хочу утонуть, - Алипиев грузно поднялся. - Идемте к морю. Я не
могу. Мое мировоззрение не просто расшатано, оно уничтожено, как при
прямом бомбовом ударе..
- Надеюсь, вы не собираетесь идти к морю в плавках? - строго спросил
прозаик П. Он смотрел на нас взглядом умудренного человека, много
видевшего, много знающего, с горечью, но щедро он раскрывал нам глаза на
истинную природу мира и человечества. - Здесь оживленное шоссе, а мы -
официальная делегация.
В мозгах Алипиева что-то сгорело.
- Мон дью! - простонал он. - Твои друзья - большие люди. Они подарили
мне знание, отняв счастье. Я не виню их.
Покачиваясь посреди комнаты как большой старинный аэростат, Алипиев
высвободил из плавок сперва одну, потом другую ногу:
- У твоих друзей большие мозги. Они знают правду жизни. Они правы.
Идти ночью в плавках!.. К морю!..
И зарычал на меня:
- Снимай плавки!
Наверное и сейчас живут в Варне люди, видевшие, как глубокой ночью в
мае 1985 года оживленное шоссе неподалеку от Дома творчества болгарских
писателей пересекала странная группа - два абсолютно обнаженных человека,
а за ними два человека в черных глухих пиджаках и при таких же галстуках.
И снова идет волна. Приближается. Спешит. Затихает. Ненасытен песок.
Пьет и пьет. А волна, утолив его жажду, снова возвращается в море.
Сколько еще ждать? О времени говорить или о волнах?
И все это химия.
9. "КАК ВЫ МЕНЯ НАПУГАЛИ!"
Ночь. Дым. Снег над городом.
- Как вы меня напугали!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14