Эта изменчивая туманность вокруг ее головы и груди, подобно натиску ярких образов, остающихся на сетчатке после того, как исчез породивший их объект, сначала зачаровывала и притягивала взгляд, затем отвлекала, а потом и вовсе стала вызывать приступы жуткого раздражения. У меня появилось неотвязное ощущение, будто я слишком быстро встал и теперь перед глазами мельтешат звездочки, что должно было отбить охоту выпить еще несколько порций джина с тоником, но не отбило. Мне пришло в голову вынести выпивку с собой на площадку и поставить на столик рядом с нами. Я еще тогда сказал, что джин с тоником под сенью лайма поднимет настроение и оживит беседу.
Мы танцевали, Флокс пыталась говорить со мной по-французски. Она лепетала какую-то любовную чушь. Я быстро отвечал по-английски, заметив, что где-то читал: в наши дни говорить о любви на французском – признак дурного вкуса.
– Не вредничай, – сказала она и засмеялась.
Я тоже засмеялся. Она все время извивалась в своем цветастом платье. Я рассмотрел поближе, как она накрашена и, когда Флокс глянула на меня поверх плеча, убедился, что она действительно недавно была панком. Неумело наложенные тени для век и румяна скорее портили, чем красили ее лицо, а уши были когда-то проколоты в нескольких местах. Мне даже показалось, что я заметил на ноздре след от пирсинга.
– Смотри, – заговорила она. – Посмотри вон туда. Там что-то вроде галереи. На стенах висят какие-то вещи. Смотри, Арт, там разные предметы искусства. А еще африканские маски.
– Кстати об Африке, Флокс, – начал я.
Она ждала этого или чего-то подобного, моментально разозлилась и перестала двигаться.
– Нет-нет. Ни за что. Если ты когда-нибудь назовешь меня May-May, это будет последним, что ты мне скажешь.
– Но почему? – спросил я. – За что тебя так называют?
– Никто меня так не называет. И ты тоже не называй!
– Никогда. Я никогда не буду называть тебя этим именем.
– Merci, – она протянула руку и робко коснулась моих волос. – Que tu es beau, Arthur, – вздохнула она.
– Не называй меня так. Никогда не называй меня Артюр. – Я скорчил рожу. – И это que tu es beau! Брось!
Она провела кончиками пальцев по моей руке. Я не мог оторвать глаз от ее слишком ярких трехцветных теней для век.
– Так все время говорит Дэниел. «Que tu es belle, Флокс». То есть пытается мне это сказать. У него ужасный акцент.
– Понятно. И кто такой этот Дэниел?
Это имя уже как-то всплывало в рассказах Артура, со странными промежутками, вне связи с темой или без какого-либо смысла, но достаточно часто, чтобы предположить: Дэниел – один из знакомых Артура. Мне почему-то не понравилось, что теперь это имя произнесла Флокс.
– Просто друг. Он тоже работает в библиотеке. Мы втроем иногда ходим куда-нибудь выпить.
Это короткое замечание тут же навело меня на две конкретные мысли: у меня есть соперник, и Артур ввел меня в заблуждение. Он явно знал о Флокс больше, чем хотел мне показать. И я подумал: «Что ж, ничего страшного. Я не боюсь конкуренции. Будет даже забавно». А еще я решил, что должен задать Артуру по меньшей мере пару серьезных вопросов.
– Дэниел говорит, что я обладаю постгодардианской красотой.
– Ох уж этот Дэниел. Каков чаровник!
– Но мне в нем кое-что не нравится. Ты мне нравишься гораздо больше. Он угрюмый, человек настроения и страдает от сплина. Ты знаешь, что такое сплин? В общем, он художник. Ну сам понимаешь. А ты – счастливый человек, я вижу. Улыбчивый, солнечный. Я буду называть тебя Солнышко, – решила она.
– Следующая, пожалуйста! – произнес я, шутливо отодвинув ее в сторону и нетерпеливо щелкнув пальцами, будто она выступала на сцене и провалила выступление.
– Перестань. Ладно. Но я еще придумаю, как тебя назвать, клянусь. Ты собираешься меня поцеловать, Артур Бехштейн?
– В общем, да.
– Сейчас, – настаивала она.
– Ты великолепно выглядишь. Флокс. Просто красавица, – пробормотал я, и мое глупое сердце забилось так сильно, будто я был первым немецким рабочим, несведущим в инженерном деле, и готовился выбить деревянную опору из-под первого ажурного тысячетонного купола из бетона. Я потянулся губами к ее губам, потом увлек ее в тень маленького дерева и поцеловал. Кто-то закашлялся. Я слышал, как тонкие ветки царапают ткань ее платья и как звучат ее губы, пухлые, влажные губы с привкусом лайма и джина. Я открыл глаза.
– Все, – решила она. – Хватит.
Мы надумали вернуться. А когда подошли к своему столику, застали рядом с Артуром высокого худого юношу, одетого как для баскетбольного матча. Он был похож на итальянца и курил сигареты без фильтра. Глядя, как высокий парень дает Артуру прикурить, я понял, что дальнейшие планы на вечер у нас изменились. Теперь компания разбилась на две пары и наши пути явно расходятся.
– Флокс, Артур, познакомьтесь. Это Бобби.
Мы поздоровались. Мы с Флокс стояли близко друг к другу, и я не мог определить, кого из нас он разглядывает так внимательно, с ног до головы. Я сел за стол рядом с Артуром, но Флокс осталась стоять, посматривая на свою сумку.
– Так, – сообразил я. – Похоже, нам пора.
– Да, похоже на то, – согласился Артур. – До свидания. – Он отвернулся от нас, а Бобби передал Флокс ее крохотную сумочку. Я оставил на столе несколько долларов, и мы пошли.
– Как странно, – протянул я.
Она немного резко взяла меня под руку.
– По-моему, это отвратительно, – фыркнула она. – Ужасно, что бедняга Артур – гей.
– Почему? – спросил я. – Это же не значит, что…
– Извини, но мне кажется, это мерзко и отвратительно. Мужчины, которые спят с мужчинами, просто трусы. – Она вздрогнула, потом вцепилась в мою руку с удвоенным усилием и повернулась ко мне с улыбкой: – Арт, поехали ко мне.
Я поцеловал ее за ухом и набрал полный рот волос.
– О-о! – хихикнула она. – Тебе чего больше хочется: поехать на автобусе или прогуляться?
– Давай прогуляемся, – предложил я. – Это даст мне шанс сжечь хоть часть бушующей во мне гетеросексуальной энергии.
– Держу пари, ты очень мощная батарейка!
– Ой, Флокс, давай что-нибудь сделаем с этими твоими высказываниями. Ну что это такое? «О-о» или «мощная батарейка». Ты говоришь как старлетка. Какая-нибудь Мэйми ван Дорен.
– Я обожаю Мэйми ван Дорен, – объявила Флокс, легко шлепая меня по лицу. – И потом, я и есть старлетка.
9. Разбитое сердце
Признаю, у меня есть идиотская слабость к обобщениям, поэтому, возможно, я заслуживаю прощения, когда заявляю, что девушка, серьезно изучающая французский язык, не без странностей. Она начала учиться, зная, что эта дорога приведет ее в лучшем случае к преподаванию французского в школе. Мало того что занятие не из приятных, так беднягам еще крайне мало платят. Подобная перспектива сама по себе достаточна для того, чтобы осознавший ее человек ушел на стезю связей с общественностью или в бизнес. Она же, не задумываясь о последствиях, окунулась в изучение французского с головой, с тем фанатичным рвением, которое погубило больше молодых американок, чем увлечение любым другим языком.
И потом, если бы дело ограничивалось только грамматическими штудиями и расширением словарного запаса, то, возможно, изучение французского не отличалось бы от занятий испанским или немецким. Однако несчастная, перевалившая рубеж второго года обучения, неизбежно столкнется с французской литературой, самой разрушительной силой, известной человечеству. Она начинает сдабривать свой прежде невыразительный словарный запас словечками вроде langueur и funeste, а говоря по-английски, коверкает прилагательные, чтобы показать, что она даже думает по-французски. Она внезапно проникается любовью к таким писателям, как Бретон, Бодлер, Сартр, де Сад, Кокто, что непременно сказывается на ее отношении к любви; она начинает выражать свои эмоции драматично и с надрывом. Тех же авторов, чье влияние на личность может быть здоровым, таких как Стендаль или Флобер, она не любит и если и читает, то исключительно в переводе, что сводит их воздействие на образ ее мыслей и речь к минимуму. Или же она сознательно искажает смысл «Госпожи Бовари» и «Пармской обители», превращая их в темные любовные истории. Мне пришло в голову, что Флокс в особенности считала, будто «связана судьбой» (li?e par le destin) с Надей и О. Вот таков образ мыслей девушек, серьезно изучающих французский язык.
Флокс жила на втором этаже старого дома в тенистом тихом райончике между Беличьим Холмом и Шейдисайд. Пока мы поднимались по лестнице, я считал ступени и рассматривал цветы на широких площадках. Я понимал, что скоро произойдет, но не задумывался над этим. Меня больше занимала мысль о том, что я это знаю.
– Мы можем говорить громко, – сказала она, входя в квартиру и включая свет. – Сейчас еще десять, а моя соседка практически не бывает дома.
– Хорошо! – прокричал я.
Общая комната оказалась небольшой и простенько обставленной, обычная студенческая комната. Подержанная мебель, которая, скорее всего, выглядела старомодной и обшарпанной, едва ее сделали, репродукция Ренуара на одной, длинной, стене, ужасный, неумелый рисунок, изображающий кошку, на второй. На кофейном столике стояла фарфоровая статуэтка белого персидского кота, похожая на большой сгусток взбитых сливок с нелепыми, словно бы живыми голубыми глазами.
– Чей это идол? – кивнул я на фигурку.
– Это мой Хлоя, – провозгласила Флокс, подошла к белому уродцу и принялась щекотать его фарфоровый подбородок. – Хлоя, Хлоя, Хлоя, Хлоя, Хлоя, – приговаривала она приторно-сладким голоском. – Он живет в доме моей матери. Здесь мне нельзя держать кошку, и он заменяет мне Хлою. Я сама сделала его на уроках изобразительного искусства в школе.
– Красивый. Слушай, а Хлоя разве не женское имя?
– Пойдем, я покажу тебе спальню. – Она схватила меня за пальцы, мягко утягивая за собой в темень коридора.
Ее комната была похожа на нее, и я решил, что она замечательна: оранжево-розовая, аккуратная, убранная белыми кружевами. В углу стоял наполовину разобранный манекен, в свадебном платье и с кольцом в носу. На стенах висели огромные постеры с Дайаной Росс и «Супримс», Артюром Рембо и огромным рельефным лицом Греты Гарбо. На зеркале ее туалетного столика висели четки, а на его столешнице теснилась богатая коллекция разнообразных флакончиков и склянок с женскими снадобьями. Я сел на край кровати, вдыхая чуть слышный запах ее туалетной воды. Она ушла в туалет. Среди нескольких книг, которые она держала на изящном прикроватном столике, – ее любимых, как я предположил, – были «Эгоистичный великан» и «Счастливый принц» Оскара Уайльда, «История О» и «Мэрилин» Нормана Мейлера. Когда она вернулась в комнату, на ней была только персиковая комбинация. Широкие бедра, раскрасневшееся свежевымытое лицо, волосы, стянутые белой резинкой. Она выглядела так, будто перенеслась сюда из сороковых годов. Этакая жена солдата, сражающегося с фашистами. Я тут же почувствовал себя чужим в этом доме.
– От тебя пахнет «Опиумом», – заметил я. Она села рядом и прижалась лицом к моей шее.
– Какой ты приятный… Даже в духах разбираешься, – произнесла она и укусила меня.
– Ну вот… – Я уложил ее на синельное покрывало и вдохнул запах мыла и «Опиума», прильнув лицом к тому месту на шее, где билась жилка.
Пока голая Флокс взбивала яйца в белой мисочке, чтобы приготовить французские гренки, я позвонил в отель «Дюкен» и попросил соединить меня с номером отца. Я стоял в углу ее славной белой кухоньки, лениво придерживая трубку плечом, разглядывал залитый солнцем двор и нюхал свои пальцы.
– Бехштейн, – бодро ответил отец.
– Бехштейн, – сказал я. – Это твой сын.
– Ах да. Мой сын. Как поживаешь, сын? Как лето?
«Нормально, пап. Я тут звоню тебе из кухни одной девушки, а она стоит передо мной раздетая. Знаешь, пап, я теперь вижу, что некоторые женщины действительно похожи на гитары».
– Хорошо.
– От меня ожидается очередной дорогой обед где-нибудь в центре города?
– Я работаю, пап.
– В таком случае предлагаю неприлично дорогой ужин на горе Вашингтон.
– Отлично. Прокатимся по канатной дороге.
– Да, на фуникулере. – Это было одно из его любимых словечек.
– Я заеду в гостиницу около шести, – уточнил я, и мы попрощались.
– Быстрый получился разговор, – прокомментировала Флокс.
– У нас всегда получается такой разговор, когда я звоню ему в гостиницу. Такие разговоры я люблю больше всего на свете.
Я сел за стол и стал смотреть, как она готовит. Флокс утверждала, что обожает это занятие. Она то и дело решительно открывала дверцы шкафчиков и раскладывала ломтики бекона на сковороде так, будто это целая наука, но при всем том, похоже, не получала удовольствия от того, что делала. Она терзала гренки лопаткой, заглядывая под каждый ломтик каждые пять секунд, и с раздражением ругалась, когда брызги жира попадали ей на кожу. Она ушла с кухни, чтобы надеть халат, а когда вернулась, все уже подгорело. Я сказал, что в любом случае редко завтракаю и удовольствуюсь чашкой кофе, чем разозлил ее еще больше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34