- Не знаю, право, - осторожно ответил Клим. - Я смутно восстанавливаю
события, после падения в воду. Хоть мы и не попали под прямой удар, но
швырнуло нас как следует.
Клим уже догадывался, что занимает врача, однако старался не входить
в подробности, - врать ему не хотелось, но и сказать правду, что рану на
бедре сделало его собственное воображение, он, конечно, не мог.
- А что у вас вызывает сомнения? - спросил он.
- Не то чтобы сомнения. Скорее - недоумение. Ваша рана столь необычна
на вид, я никак не могу понять, где и как вы ее умудрились заполучить.
- Очевидно, напоролся на что-то острое при падении.
- Хотел бы я посмотреть, на что вы могли напороться. Да и рана
сделана не острым, а скорее, тупым предметом. На вас были брюки?
- Конечно. Отечественные джинсы из серой хлопчатки.
- Поэтому, можно ожидать, что в ране останутся обрывки ткани, нитки
или еще что-либо. Но рана ваша такая аккуратная, и такая чистая, просто -
стерильная. Вы ничем ее не бинтовали?
- Когда же мне было ее бинтовать? Может быть, ее промыло морской
водой?
- Может быть... может быть... - задумчиво заключил врач.
Видимо, сомнения все еще не оставили его, и Клим решил сменить тему
разговора.
- Наверное, все же хорошо, - сказал он, - что в ране не оказалось ни
тряпок, ни ниток, ни других посторонних вещей.
- Конечно! - улыбнулся врач. - Конечно, хорошо. Не думайте, что я
сожалею, то ваша рана не была забита клочьями ваших штанов, грязью или
чем-либо еще, и все только для того, чтобы не вызывать у меня недоумения.
Мое недоумение должно вас радовать. И меня оно тоже радует. Состояние
вашей раны таково, что вы можете дня через три отложить в сторону костыль
и обходиться поначалу простой тростью. Я достану вам хорошую бамбуковую
трость, и вы увезете ее на родину как память о нашей больнице и о моем
недоумении. Передайте привет сеньорите. Я жду ее завтра утром.
Опираясь на костыль, Клим вышел в сад, подтащил к шезлонгу Ники еще
один шезлонг и расположился на нем, вытянув больную ногу.
- Ты так ловко управляешься с костылем, - сказала Ника, - как будто
таскаешь его много лет. Как Джон Сильвер. Для полного сходства тебе
недостает только деревянной ноги. Что сказал врач? Он не собирается тебе
эту ногу отпилить?
- Врач сказал, что у меня все хорошо. Даже слишком хорошо - поэтому
он меня и пригласил к себе. Ему понравилась моя рана на ноге, и он
расспрашивал, как мне удалось ее получить. Меня так и подмывало рассказать
ему все, как было, но я не знал, любит ли врач фантастику. Во всяком
случае, он всего на миллиметр не дошел до ответа на свой вопрос. Ему бы
только сходить в гардеробную, к кастелянше, и попросить мои штаны.
- И что бы он на них увидел?
- В том-то и дело, ничего бы не увидел. Он увидел бы целые джинсы, на
которых нет ни одной дыры.
- На самом деле?
- Конечно. Вспомни камзол дона Мигеля. На нем так и не осталось следа
от удара шпаги.
- Он мог натянуть камзол и после ранения. Ты - другое дело.
- Именно - другое. Не мог же я там бегать без штанов.
- Я про это и говорю.
Ника подобрала под себя ноги, прикрыла халатом колени. Вдруг быстро
махнула рукой и поморщилась от боли под гипсовым корсетом.
- Ты чего?
- А, так... Муху хотела поймать.
- Это еще зачем?
- Реакцию проверяла.
- Ну и как, поймала?
- А ты не улыбайся, Клим. Думаешь, это очень приятно, - брожу как
сонная, все оглядываюсь да за шпагу хватаюсь, которой нет.
- Пройдет! Это все остатки возбуждения в мозгу, после электрогипноза.
Бывает, знаешь, после тяжелого сна проснешься, глаза откроешь, а в себя
долго прийти не можешь. А тут был не сон. Мощное воздействие генератора на
сознание.
- Да, уж куда мощнее. Как сейчас все помню!.. - Ника закрыла глаза,
протянула руки. - Помню, как вот этими руками надевала принцу на шею
королевский медальон с завещанием... Ты только подумай, Клим, я видела
живого сына Филиппа Четвертого, о котором вся твоя история не знает
ничего, потому что он так и умер неизвестный три столетия назад. Я
единственный живой человек на планете, который прошел по главной улице
Порт-Ройяла, видел настоящий флибустьерский кабак Джона Литтона. А ты -
один среди всех историков мира читал и помнишь никому, кроме тебя, не
известное четверостишье из никому не известной пьесы Кальдерона. С ума
сойти!.. Нет, нас с тобой тут обязательно нужно в музей. Или в институт.
Специальный институт очевидцев средневековой культуры на Ямайке.
Экскурсанты со всего мира будут приезжать, чтобы только на нас посмотреть.
- Да, здорово рассказываешь. Тебя бы только экскурсоводом в этот
институт.
- А что - неправда?
- Все правда. И даже институт для нас с тобой имеется. Только
называется иначе - психоневрологический. Вот туда мы с тобой и попадем,
это уж точно. Только рассказывать начни.
- Да! - согласилась Ника. - Всерьез не поверят. Вот если бы кресло
достать.
- Безнадежное дело. Там глубина, наверное, с километр. Да еще
течением унесло Бог весть куда. Нет, нам с тобой пока нужно помалкивать. И
так здешний невропатолог на меня с таким выражением поглядывает.
Пара попугаев пролетела прямо над их головами и села на камни у
фонтанчика. Самочка - серо-голубая - отряхнулась от водяных брызг, присела
на прохладный мокрый камень. Самец - ярко раскрашенный,
сине-зелено-фиолетовый - по-петушиному распустил крылья, прошелся вокруг
нее, она доверчиво сунула свой здоровенный крючковатый нос в перья на его
шее, и он сразу остановился, опустил перья и как бы замер от ее ласкового
прикосновения. Потом самочка поднялась, еще раз встряхнулась, взмахнула
крыльями, и они полетели через пальмы к морю.
Ника задумчиво проводила их глазами.
- Что?
- А я все-таки знаю... - сказала она.
- Не сомневаюсь, - улыбнулся Клим.
- Конечно, ты что-то знаешь.
- Клим! Ты можешь хотя бы слушать серьезно?
- Могу, извини. Я слушаю.
- Есть такой человек, кому нужно рассказать.
- Знакомый?
- Знакомый... Я его знаю, а он меня нет. Больше я тебе ничего не
скажу, а то ты опять подшучивать начнешь.
- Зачем я буду подшучивать?
- Ну, зачем... Ты такой рассудительный, правильный. Юмор у тебя,
опять же. Еще меня отговоришь. Мы сделаем так. Когда вернемся домой, ты
приедешь ко мне в гости. Приедешь?
- Приеду, - сразу ответил Клим.
- Тогда я тебя и отвезу к этому человеку. Ему все можно рассказать.
Он нам поверит.
- Ты уверена?
- Еще как уверена... Нет-нет! Ты меня больше ни о чем не спрашивай...
Няня вышла - ужинать зовет. Я видела, как сегодня на кухню ананасы
привезли. Вот такущие!.. Будем ананасы есть.
Клим, прихрамывая, встал. Помог Нике подняться. Она подала ему
костыль.
Они пошли рядом, рука об руку, к столовой, где на крыльце толстая,
черная до невозможности, няня, сверкая в широкой улыбке нестерпимо белыми
зубами, звонила колокольчиком.

НОВОСИБИРСК
Они не могли дозвониться по телефону - меня не было в городе - и по
пути из билетной кассы зашли, наудачу, прямо ко мне на дом и застали
совершенно случайно, я только вернулся с дачи и уже собирался в наше
отделение Союза писателей на очередную "среду", где предполагалась встреча
со строителями Новосибирского метрополитена.
Вводную часть знакомства и объяснение своего неожиданного визита
взяла на себя девушка - моя землячка из Иркутска. Живая, темноглазая, с
четкими чертами лица, она как-то хорошо смотрелась на фоне стоявшего за ее
плечами спутника - высокого, широкоплечего, со спокойными движениями и
таким же спокойным симпатичным лицом.
Если вы видели фильм "Адъютант его превосходительства", то должны
были запомнить сцену, где очень милый - особенно симпатичный мне - актер
Соломин, играя адъютанта генерала, впервые встречается на ступеньках
лестницы с не менее обаятельной, симпатичной актрисой Татьяной Иванниковой
- им пока нечего играть, они почти ничего не говорят, просто радостно
смотрят друг на друга, и у меня, зрителя, от встречи двух таких милых,
обаятельных людей вдруг тоже появляется чувство радости, которое умножает
впечатление, вызываемое каждым актером в отдельности.
Так было и здесь.
Я с большим удовольствием смотрел на неожиданных гостей, на эту юную
милую пару, и Ника сказала, что они специально пришли ко мне, чтобы
рассказать историю, случившуюся с ними во время последней студенческой
Универсиады, - историю необычайную, просто невероятную историю, они не
рассказывали ее никому, по их убеждению, им могу поверить только я,
который сам в свое время сочинял тоже неправдоподобные истории. Я без
колебаний решил отложить свою встречу с метростроевцами. Уже догадываясь,
что рассказ будет длинным, включил чайник и открыл банку свежего
малинового варенья, которое жена успела засунуть в мою сумку, когда
провожала меня в город.
Нетерпение поделиться своей историей - особенно у Ники - было
великое, мы не стали тратить время на лишнюю информацию, я узнал, что они
студенты и как их зовут. Ника читала мою фантастику, и мы обоюдно решили,
что больше нам знать друг о друге ничего не требуется.
Рассказывать начал Клим.
Голос его был глуховатый и спокойный, но фразы он подбирал
литературно грамотно, складно выстраивал цепочку событий, что мне особенно
понравилось, он владел искусством сюжетной комбинаторики, а это, как
сочинение стихов, дается далеко не каждому, и Ника это знала, очевидно,
поэтому без колебаний предоставила слово своему спутнику.
Возможно, в рассказе Клима где-то не хватало красок и восклицательных
знаков, но сама необычность их истории увлекла меня сразу, я не пытался
этого скрывать, и Ника перестала поглядывать на меня с тревожной
вопросительностью - верю ли я и интересно ли мне все то, о чем
рассказывает Клим.
Но вот ядро с "Санты" пробило переборку каюты... и тут, как по
заказу, восторженно забурлил и зафыркал чайник, я налил стаканы... Клим,
оглушенный ударом доски, был уложен на каютную лежанку, и продолжение
взяла на себя Ника.
Рассказчик она была менее умелый, нежели Клим, ей не хватало его
спокойной расчетливости, увлекаясь, она то и дело заскакивала вперед
случившихся событий, ей приходилось возвращаться для их объяснения, ее
повествованию не хватало связности, зато в нем было достаточно
взволнованной живописности, и я слушал ее с не меньшим удовольствием и
вниманием.
Притом, она была достаточно самокритична, - временами, запнувшись на
чем-либо, она взглядывала на Клима, тогда он чуть заметным движением глаз
как бы говорил ей, не волнуйся, все идет хорошо!
О финале своего боя на "Аркебузе" она рассказала сдержанно, видимо,
опасаясь, что я могу обвинить ее в излишней жестокости, но я согласно
кивнул головой, подтверждая, что на такой поступок ее толкнули не менее
жестокие же обстоятельства.
А вот, когда она с Дубком подошла к церкви святого Себастьяна и
упомянула про барельеф над дверями, здесь я попросил ее прерваться. Достал
с полки только что полученный журнал "Курьер Юнеско" и лист чистой бумаги.
Я спросил ее, читала ли она этот номер, она ответила, что не читала.
Тогда я положил журнал на стол, а на него лист бумаги и попросил
нарисовать по памяти фасад церкви и барельеф над дверями, хотя бы
приблизительно.
Ника вспыхнула:
- Вы нам не верите?
- Что вы, Ника! - сказал я. - Да у меня и мысли такой не было. Я все
объясню чуть позже. Вы оба так удивили меня своей историей! Не желая
оставаться в долгу, я хочу удивить вас.
Их явно заинтриговало мое заявление. Но я пока ничего не стал
объяснять.
Ника послушно взяла карандаш.
Надо признать, рука у фехтовальщицы - мастера спорта - была твердая,
если ее рисунку, может быть, и не хватало художественной законченности, то
в четкости и точности отказать было нельзя. Если она рисовала
прямоугольник двери, так это был точный прямоугольник, который не нужно
было подправлять дополнительными штрихами. Так же схематично и точно она
нарисовала и барельеф святого Себастьяна, и расположение торчащих стрел.
Закончив рисунок, она вопросительно взглянула на меня, но я только
улыбнулся и попросил продолжать рассказ о ее приключениях в церкви.
Она достаточно внятно передала весь драматизм ощущений, которые
испытал отец Себастьян, услыхав о вещах, абсолютно не воспринимаемых его
рассудком. Но он был истым католиком. Евангелие должно было приучить его к
чудесам, и он честно старался хотя бы ей поверить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25