Так началось мое знакомство с человеком, великое изобретение
которого, как я теперь наверное знаю, могло бы в несколько дней уничтожить
все силы фашистской Германии, накопленные ею в течение многих лет.
Радионит Гула действительно существовал, и скрытой в нем силе не могло
противиться никакое человеческое сооружение. Правильнее было бы сказать,
ничто материальное не могло уцелеть под действием этого адского
разрушительного пламени, которое превращало в первобытный хаос, в лучи,
исчезающие за пределами нашей планеты, все, что приходило с ним в
соприкосновение. Как будет видно ниже, пользуясь изобретением Гула, его
джином разрушения, заключенным в платиновые трубки, можно было уничтожить,
стереть с лица земли не только любой город, крепость или армию, но
взорвать, распылить, превратить в ничто любую горную цепь, будь то Кавказ
или Гималаи.
Впоследствии я узнал, что, когда мы сидели в мирном кафе на площади
Гедиминаса, небольшая трубочка с радионитом лежала в кармане Гула. Мне
становится смешно и страшно, когда я вспоминаю красное и добродушное лицо
пошляка Стадерюпаса, легкомысленного и развязного Финнела и между ними
этого гения разрушения, который спокойно, маленькими глотками пил портвейн
и время от времени дотрагивался рукой до футляра, оклеенного красной
сафьяновой кожей, в котором лежало то ужасное, что могло в несколько минут
образовать в центре Вильнюса крутящийся огненный вихрь, постепенно
углубляющийся в землю, в котором, как в гигантском водовороте, исчезли бы
театры, дворцы, каменные громады домов, люди и самая почва...
На следующий день утром ко мне в комнату неожиданно вошел Гул. К
моему удивлению, он задал мне несколько вопросов, касающихся моих занятий
на родине, спросил, долго ли я предполагаю оставаться в Литве, и, наконец,
сказал:
- Так как вас ничто не удерживает в Вильнюсе и, будучи писателем и
журналистом, вы хотели бы увидеть как можно больше, то я был бы очень рад,
если бы вы нашли возможность заглянуть ко мне в Тракай. Это прекрасный,
древний и очень интересный городок. Моя лаборатория помещается в
опустевшем монастыре, в нескольких километрах от центра Тракая. Места у
меня много, монахи не переставали строить свой каменный лабиринт в течение
столетия, и я сам не знаю всех уголков и переходов этого бесконечного
сооружения. Со своей стороны, вы будете мне очень полезны, если поможете
выучиться русскому языку, на котором я свободно читаю, но мне теперь
необходима практика.
- Ваше приглашение слишком неожиданно! И потом, я не могу так долго
оставаться в Тракае, чтобы вы могли извлечь серьезную пользу из моих
уроков.
- Я полагаю, что мне не хватает главным образом правильного
произношения, - ответил Гул, переходя на русский язык. - Как видите, я
достиг некоторых успехов!
- Разрешите мне спросить, чтобы облегчить задачу, с какой целью вы
изучаете русский язык?
Гул секунду помолчал и потом ответил:
- Может быть, мне все-таки придется поехать в Россию. После Литвы это
единственная страна, которой я могу предложить свой труд.
- Как профессор химии?
- Нет, как изобретатель.
- Хорошо. Поскольку я собираюсь ехать в Бирштонас, то ваше
предложение не нарушает моих планов. Через одну или две недели я могу быть
в Тракае, однако затрудняюсь сказать, сколько времени проживу в вашем
монастыре.
Гул был, видимо, очень доволен моим согласием.
- Вы только приезжайте, а там мы сумеем вас удержать, - сказал он на
прощанье. - Телеграфируйте, я вышлю за вами автомобиль.
Он пожал мне руку и направился к дверям, но на пороге остановился и
сказал фразу, странного смысла которой я долго не мог понять:
- Какая бы ни была погода, вы поедете в открытом экипаже - непременно
в открытом! И, пожалуйста, в предместьях монастыря сидите так, чтобы вас
хорошо было видно всем, кто идет по обочинам дороги. С этими словами он
вышел из комнаты.
В Тракай я ехал в теплое, пасмурное апрельское утро. Иногда
накрапывал мелкий дождь, порывы ветра буйно и весело шумели в вершинах ив
и тополей, но, несмотря на тучи и дождь, в этой части цветущей долины реки
Нярис уже чувствовалось широкое и свежее дыхание Балтийского моря. Мы
ехали в большом автомобиле с откинутым парусиновым верхом. Водитель -
угрюмый, плечистый малый по временам пристально и внимательно смотрел на
меня, держа руку в толстой кожаной перчатке на рулевом колесе. Еще перед
отъездом я сразу отметил в лице этого человека какую-то странную,
неприятную особенность, но не мог понять, в чем она заключается, пока один
из носильщиков, побрякивая полученными мелкими монетами, не крикнул
шоферу:
- Ну, Гинтарас, протри хорошенько свой стеклянный глаз, чтобы не
вывалить в Нярис багаж и пассажира!
Гинтарас промолчал и плавно тронул автомобиль с места. Через
несколько минут, когда мы уже мчались по блестящему от дождя шоссе, он
повернулся ко мне и медленно, разделяя слова, сказал:
- Стеклянные глаза тоже имеют свои преимущества!
Я не нашел что ответить на это странное замечание... На пути в
Тракай, древнее пристанище католичества, на каждом повороте видишь
какую-нибудь средневековую башню с узкими, как щели, окнами, церковь или
часовню, украшенную изображениями святых и аллегорических чудовищ. Иногда
этим каменным изваяниям не хватает места на стенах, и они, подобно густо
разросшимся вьющимся растениям, поднимаются над крышами, оплетают колонны,
заглядывают в цветные окна. Рядом с этими остатками исчезающего мира вырос
небольшой город, строения которого теснят и давят каменные призраки
отдаленного прошлого. Блеснуло озеро, и на широкой глади его я увидел
уродливые очертания нескольких разрушенных арок старинного моста,
построенного, по преданию, дьяволом. Я спросил Гинтараса об этой легенде.
- Не знаю! - ответил он. - В Тракае давно уже нет ни святых, ни
чертей. - Ловко обогнув ехавший нам навстречу огромный фургон, он добавил:
- Впрочем, одного я видел!
- Кого?
- Полагаю, что это было то, о чем вы спрашиваете, - уклончиво ответил
водитель.
- Где же вы его видели? - спросил я, все более и более удивляясь
странным ответам и замечаниям моего спутника.
Но Гинтарас снова замолчал и молчал, пока мы не проехали мимо
зеленого острова, густо заросшего у берегов старыми ивами, ветви которых
наклонялись к самой воде. Когда мы миновали город, дождь усилился, и я
было хотел нарушить просьбу Гула и попросил водителя поднять парусиновый
верх машины, но Гинтарас отрицательно покачал годовой. Я раскрыл зонтик и
сидел среди своих намокших вещей, обозревая ярко-зеленые поля, убегавшие
по обеим сторонам превосходного широкого шоссе. Впереди показалась роща, и
Гинтарас вдруг сбросил скорость. Это меня окончательно вывело из терпения.
- Послушай, парень, мне совсем не нравится мокнуть под дождем!
Слышишь?
- Благодарю вас, я слышу очень хорошо!
- Что такое? - закричал я, окончательно рассерженный этим глупым
ответом. - Поезжай скорей!
- Вы куда хотите сегодня доехать?
- К профессору Гулу, конечно. Что за вопрос?
- Ну так если вы не хотите очутиться в другом месте, то мы должны
ехать через лес самой малой скоростью.
- Ничего не понимаю.
- Если бы и понимали, то дождь донимал бы вас не меньше.
- Я буду жаловаться Гулу на ваше поведение.
- Теперь, я думаю, он вас хорошо видит, - пробурчал Гинтарас.
Я с недоумением посмотрел на зеленую стену кустарника и тополей,
омытых дождем, и вдруг увидел или, вернее, почувствовал, что за нами
кто-то внимательно наблюдает, прячась за группой отдельно растущих
деревьев. На мгновенье мне показалось, что между склоненными к земле
ветвями, на которые в эту минуту упала полоса солнечного света, мелькнула
чья-то черная фигура.
Автомобиль прибавил скорость, и пришоссейные кусты слились в единый
темно-зеленый вал. Шофер, видимо, старался наверстать потерянное время, и
через десять минут мы влетели в раскрытые ворота, скрипевшие на
заржавленных петлях. Описав широкую дугу по заросшему травой пустырю,
автомобиль остановился перед боковыми дверями заброшенного монастыря.
При взгляде на это здание я пожалел, что принял приглашение Гула.
Глубокая печаль была в покрытых плесенью и мхом низких арках, уходивших в
землю, печаль немая и бледная смотрела в длинные ряды окон с выбитыми
стеклами. Молчание и мрак царили в этом гигантском каменном склепе.
Отдельные здания, соединенные крытыми галереями и колоннадами, постройки и
башни, круглые и четырехугольные, образовали хаотическое нагромождение
бездушного камня, лишенное красок, симметрии и стиля. Казалось, что все
эти сооружения, принадлежавшие разным векам и эпохам, сошлись на пологом
склоне холма, чтобы тоскливо закончить здесь свою долгую жизнь. Массивная
входная дверь, почерневшая от времени, в которую каким-то условным стуком
с короткими промежутками постучал Гинтарас, была украшена великолепной
художественной резьбой, изображавшей шествие химер. Над дверями, в
глубокой нише, освещенной появившимися после дождя лучами солнца,
помещалась мраморная группа, со страшной живостью воспроизводившая борьбу
человека с дьяволом. Художник представил беса в виде того ужасного
отвратительного существа, одного из сонма, созданного больным воображением
средневековых демономанов, который в древних хрониках и судебных актах
инквизиции носил имя Бельфегора. Бородавчатые лапы лягушки, отвисшее брюхо
и годовалого кабана с крепкими коническими бивнями. Борец-человек был
худой, изможденный бичеваниями, постом и молитвою. Он упал на одно колено
и последним страшным усилием отталкивает головой и руками мягкое огромное
тело дьявола. В углу, возле колонны, стоял едва намеченный резцом, не
отделившийся еще от камня ангел с весами в правой руке и ждал исхода
борьбы.
Дверь отворил сам Гул. Он был в серой рабочей блузе, подпоясанной
широким ременным поясом, и в войлочных туфлях. Проводив меня в соседнюю
пустую комнату, единственной мебелью которой служили две широкие скамьи,
он вернулся к автомобилю, и я услышал голос Гинтараса:
- Он ждал нас около поворота!
- Ты рассмотрел его?
- Ну, это не так легко, особенно, когда смотришь одним глазом!
Они поговорили еще о чем-то шепотом. Потом Гинтарас внес мои вещи, и
профессор повел меня на второй этаж, в обитаемую часть бесконечного
здания. Мы прошли длинную галерею, украшенную по стенам и углам паутиной,
которую пауки плели здесь в продолжение целых столетий, поднялись по узкой
каменной лестнице, и, когда Гул толкнул дверь, я вздохнул с облегчением.
Мы очутились в комнатах, очищенных от пыли и обставленных удобной мебелью.
Здесь были мягкие кожаные кресла, столы, заваленные рукописями и книгами,
библиотечные шкафы, и в темных закоулках, к которым монахи питали какую-то
страсть, горели электрические дампы. Эти три комнаты Гула были радостным и
светлым оазисом среди унылых, гулких хором, где серая пыль, покрывая своды
и массивные скамьи, на каждой из которых могли бы усесться около двух
десятков человек, лежала на гигантских столах, построенных из корабельного
леса, и при каждом дуновении ветра поднималась с каменного пола.
- Переоденьтесь в сухое платье, - сказал Гул, - и пойдемте обедать. Я
вас познакомлю со своими сотрудниками.
Обед был накрыт в старой монастырской столовой рядом с кухней.
Помещение это было велико: в нем вокруг стола можно было бы проехать на
автомашине. На одной из стен над высоким резным креслом, вероятно, для
настоятеля, висело мраморное распятие, на другой - полуистлевшие краски
позволяли различить смутные очертания библейской картины, напротив висел
разорванный холст с изображением какого-то старика в черной мантии. Его
коричневое лицо почти совершенно слилось с темным фоном портрета, но
глаза, живые и лукавые, прекрасно сохранились и были так удивительно
написаны, что, где бы вы ни сидели, они всюду наблюдали за вами, смотря из
черной застывшей глубины. Когда мы вошли в столовую, там находились уже
двое. Они шумно и горячо спорили, и голоса их гулко отдавались во всех
уголках. Собственно, кричал один из них, плотный приземистый мужчина лет
сорока по имени Карл Варт. У него была большая голова с густой гривой
черных волос, к которым, по-видимому, давно не прикасалась расческа или
щетка, бледное лицо с широким четырехугольным лбом и выдавшейся вперед
нижней челюстью;
1 2 3 4 5 6 7 8